— Поставьте вот здесь, — ответил президент, указав на столик возле кресла, в котором он будет сидеть во время выступления. — Надеюсь, она не заслонит книги? — Президент очень гордился своей репутацией страстного книголюба.
Один из операторов заверил, что книжные полки будут хорошо видны телезрителям.
— Только, пожалуйста, не трогайте фотографию во время передачи, — предупредил он. — Иначе блик пойдет в камеру.
Дверь библиотеки открылась, и личная секретарша президента стала пробираться к нему через нагромождение софитов и телекамер.
— Только что прибыл министр юстиции, — объявила она.
Президент расплылся в ослепительной улыбке.
— Прекрасно! — За последние сутки он несколько раз разговаривал с Форрестолом по телефону и рассчитывал, что тот появится намного позже. — Зовите его сюда.
— Он сказал, что хотел бы поговорить с вами наедине, господин президент.
— Что-нибудь случилось?
Секретарша оглянулась, чтобы убедиться, что их никто не слышит.
— Мне кажется, да.
Министр юстиции ждал президента в Овальном кабинете. Глубоко засунув руки в карманы своего длинного черного пальто, он стоял у балконной двери, выходящей в розарий.
— Хэнк! — радушно приветствовал его президент. — Хэнк, я очень рад вас видеть. Снимайте пальто. Сейчас вам принесут кофе.
Форрестол покачал головой.
— Сейчас не время, господин президент. Я только что разговаривал со Шнайдером, который находится в Майами…
— Со Шнайдером? Кто такой Шнайдер?
— Президент Академии наук! — объяснил Форрестол, раздраженный тем, что глава государства не помнит этой фамилии. — Если вы припоминаете, он был одним из экспертов, занимавшихся изучением вещественных доказательств на месте… Перейдем прямо к делу: Шнайдера очень беспокоит реакция общественности, когда она узнает о деятельности Снэйта. Он считает, что в связи с растущей в стране тягой к иррациональному обнародование всех фактов может вызвать такую мощную волну выступлений, что нам придется свернуть программу научных исследований.
Президент был явно озадачен.
— Простите, Хэнк, но я что-то не понимаю…
— Ну хорошо, только у нас, к сожалению, мало времени, — сказал Форрестол. — Так вот, за последние годы все больше людей — я имею в виду обыкновенных средних американцев, а не каких-нибудь там хиппи и прочих ненормальных — стало с каким-то параноическим предубеждением относиться к научным исследованиям. Например, они считают, что ядерные реакторы — это какие-то монстры в духе Франкенштейна, а вовсе не источники дешевой энергии в эпоху, когда иссякают ресурсы природного топлива. Генная инженерия, по их мнению, представляет собой опасность для здоровья человека, а совсем не важный инструмент в поисках средств для борьбы с раком; автоматизация им видится как угроза их благосостоянию; инсектициды…
Президент поднял руки, сдаваясь.
— Все понял, но при чем здесь Снэйт?
— Я как раз подхожу к этому моменту. Снэйт — ученый. И ему почти удалось осуществить то, чего всегда страшился обыватель, считая, что рано или поздно ученые до этого дойдут: начнут пересаживать мозг, выращивать в пробирке зародышей, выводить клоны, гибриды человека и животного… — Он сделал паузу. — Есть и еще одно обстоятельство: Шнайдер опасается, что, когда здание лаборатории рухнуло, некоторые из мутантов могли попасть в море. А если это произошло и если эти существа обладают способностью размножаться, мы можем столкнуться с проблемой, аналогичной проблеме пчел-убийц, только в десять тысяч раз более сложной.
Президент пожал плечами.
— Пускай этим займется флот и начнет операцию по розыску и уничтожению этих существ.
— Флот этим уже занимается. Но не в том дело, — продолжал Форрестол. — Подумайте, если Снэйту удалось провести все эти опыты на одном из Багамских островов, то чего могут достичь ученые в Массачусетском, Стэнфордском, Калифорнийском и Корнеллском университетах…
— Хэнк! — захихикал президент. — Хэнк, а может, Снэйту удались его эксперименты именно потому, что он не работал в Калифорнийском технологическом институте или в Корнелле!
— Это все прекрасно, но попробуйте-ка объяснить это людям, которые начнут пикетировать университеты и научные учреждения, работающие на оборону. Но это еще не самое страшное. Советники Шнайдера полагают, что, как только уляжется шум, связанный с этой историей, мы столкнемся с доселе неведомыми нам настроениями, которые охватят страну и перевернут вверх дном всю нашу жизнь.
— Не понимаю вас, — отрезал президент.
Форрестол на секунду умолк, обдумывая, с чего начать.
— Мы проводим определенную программу здравоохранения, не так ли? Тогда зададим себе вопрос: что произойдет со всей этой программой, если люди узнают о существовании технологии, с помощью которой можно выращивать человеческие органы, не отторгающиеся организмом? Представляю, что тогда начнется! Каждый бездельник, который вздумает заменить какой-либо орган, будет требовать операции и вопить, что он имеет на это право! Господин президент, если мы начнем выращивать новое сердце для каждого, кто в нем нуждается — я говорю пока только о сердце, — придется делать сто тысяч трансплантаций в год! А помимо этого, еще пересадки почек — ведь сейчас в Соединенных Штатах заболеваниями почек страдают не менее девяти миллионов человек. А кроме того, еще печень, поджелудочная железа…
— Ну и что? Если все это необходимо людям и мы можем себе это позволить, почему бы этого не делать?
— А вы представляете себе, в какую сумму нам это влетит? — спросил Форрестол. — Господин президент, мы ведь говорим о беспрецедентном уровне медицинской техники. Предположим, что в рамках нашей программы здравоохранения мы сумеем обеспечить пересадку органов, но ведь это будет стоить государству сотни миллиардов долларов в год. И еще одно: если даже мы сумеем выделить такие суммы, то простой экономический анализ показывает что подобная затея лишена здравого смысла. В условиях усиленной автоматизации производства у нас и так уже множество людей оказались лишними.
— Итак, вы хотите, — сказал президент, — чтобы я тормозил прогресс медицинской науки? Позвольте мне в свою очередь задать вам вопрос: а вы представляете себе, что было бы, если б кто-нибудь решил, что не следует делать людям прививки или давать антибиотики?
— Мы бы не столкнулись с проблемой перенаселения: ведь к концу следующего столетия мы будем жить как сельди в бочке! — Форрестол взял со стола плакетку, на которой был начертан лозунг Гарри Трумэна: «Здесь кончается волокита», и стал рассеянно похлопывать ею по ноге. — Не поймите меня превратно. Я вовсе не хочу сказать, что мы вообще не будем заниматься пересадкой органов по желанию больных, — продолжал он примирительным тоном. — Я лишь хочу сказать, что до поры до времени не следует об этом широко распространяться, пока у нас нет твердой уверенности, что мы сможем обеспечить такие операции всем желающим. Бог мой, нам и так хватает хлопот со всей этой программой здравоохранения!
— Так что же вы предлагаете?
— Попытаться договориться с адвокатом Снэйта. Скажем, мы снимаем обвинение в убийстве и вместо этого он признает себя виновным в совершении ряда мелких правонарушений, например таких, как нелегальная медицинская практика и уклонение от уплаты налогов.
Президент посмотрел на него как на сумасшедшего.
— Хэнк, с вами можно рехнуться! Мы посылаем наших людей на самолете в зону урагана, нарушаем суверенитет другой страны — и все лишь для того, чтобы кто-то предстал перед судом за уклонение от уплаты налогов?!
— Ну хорошо! — Форрестол пожал плечами. — Для полноты картины можно будет добавить, скажем, еще отказ от дачи показаний и насильственное похищение людей. Все равно для Снэйта это будет подарок по сравнению с обвинением в убийстве. А мы тогда можем не затрагивать тех аспектов дела, в которых мы не заинтересованы.
Президент покачал головой.
— Нет, так не пойдет! — мрачно произнес он. — С самого начала моя администрация действовала в открытую, и мы будем верны себе до конца.
— Господин президент, — нетерпеливо перебил его Форрестол. — Сейчас нам не до высокопарных фраз. Ситуация экстремальная, времени терять нельзя.
— Все равно вам не удастся подбить меня на манипуляции с правосудием. Черт побери, Хэнк, после того, что произошло с Никсоном, меня удивляет ваша позиция. Вы меня огорчаете. Крайне огорчаете.
— Это ваше последнее слово?
— Да, последнее!
С таким видом, будто он делает это с явной неохотой, Форрестол вытащил из кармана несколько листков бумаги и подал президенту.
— Тогда взгляните на это…
— Что это? — спросил президент, шагнув к письменному столу за очками.
