– Скажите, Джефферс, нельзя ли осмотреть бальный зал? Мистер Саррабьян собирался мне показать, но мы отвлеклись.
– Разумеется, сэр. Это прекрасный зал. Его снимали для «Архитектурного дайджеста», сэр.
Помещение было отделано белым с золотом и легкими штрихами царственной синевы. Футбольные ворота оказались бы здесь вполне кстати. Полировка инкрустированного паркета блестела на солнце. Вдоль стены со стороны Потомака тянулся ряд широких окон. День рождения был в разгаре. Дети визжали от смеха, глядя на клоуна в рыжем парике и огромных шлепанцах. Жена Саррабьяна, маленькая темноволосая женщина, помогала завести какую-то игру.
– А вот, – говорил Джефферс, – из-за чего мы попали в «Архитектурный дайджест». Копия французского дворца, жаль только, не помню, которого. Но все воспроизвели точь-в-точь.
Дрискилл обернулся. Напротив окон висел ряд зеркал в золоченых рамах. В них отражалось веселье на лужайке. Огромные зеркала почти невозможно было отличить от окон.
– Великолепный зеркальный зал, – похвалил Дрискилл.
Крокетный клуб «Рок-Крик» был в своем роде динозавром, пережитком традиций тридцатых годов, но на один день в году он снова становился центром притяжения. В былые дни группа писателей, лоббистов, финансистов и политиков собиралась поиграть в крокет в доме одного из членов клуба, в особняке над парком Рок-Крик. Чаще всего они напивались и падали, гоняясь за скатившимся с холма шаром, объедались и поносили «того типа из Белого дома», Франклина Делано Рузвельта. ФДР их пережил, пирушки лишились веселья, и крокет-клуб прекратил существование, пополнив число жертв войны. На место прежних пришли другие люди, находившие другие поводы надраться в кругу могущественных друзей.
Затем, когда в Белом доме сидел Никсон, клуб возродился, хотя слишком уж заурядный Никсон ни разу не попал в число приглашенных. Кое-кто из членов его администрации появлялся в клубе, пока волны Уотергейта не унесли их к другим берегам. Клуб продолжал прозябать в нешумные дни Форда и Картера и воспрянул к прежней роскоши с выходом на вашингтонскую сцену Рональда Рейгана. Тот иногда появлялся на ежегодных сборищах, по слухам, с одобрения астролога первой леди. Именно в годы Рейгана веселье перешло на новые рельсы и, как ни странно, приобрело более широкий масштаб.
Потом клуб перекупили Бергстромы – Вальтер и Инвикта Бергстром из Стокгольма. Их империя средств массовой информации включала в себя и синдикат, в котором работала Элизабет Дрискилл. Она вместе с Беном попала в число приглашенных на большие сборища. Бен, хотя до сих пор ни разу там не бывал и видел в самой идее таких развлечений символ всего, что представлялось ему наиболее отвратительным в закулисной жизни Вашингтона, решился теперь посетить вечернюю танцульку. Ему надо было поговорить с людьми, которых он почти наверняка застал бы в клубе.
Дом и его окрестности кишели представителями секретной службы. Мягкий свет струился сверху. Дрискилл миновал толпу и по мощеной плиткой дорожке обошел дом. Перед ним на газоне светилась большая оранжерея, и в памяти вспыхнула оранжерея Дрю, хлопающая на ветру под дождем дверь, и гравий, хрустящий под ногами, и мертвое тело старика. По краю газона и посреди него росли пышные кусты, над ними, ловя редкие дуновения ветерка, высились деревья. Красные, зеленые, синие китайские фонарики висели на шестах вокруг бассейна и кабинок, среди ветвей деревьев.
Здесь, кучками и перебегающими волнами, собралось, наверно, человек двести. Люди обступали ломившиеся под угощением столы, где прислуживали работники продуктовой компании, потом их относило к краю газона. По изгибам и завитушкам большого итальянского фонтана стекали струи пунша. Запасы шампанского «Перье-Жуэ» не иссякали, и, кроме того, по лужайке были разбросаны несколько полных баров. Общий стиль свадебного пира из сказки.
На выступающем наружу краю участка, высоко над ручьем, стоял высокий бельведер, купавшийся в нежном голубом сиянии. А в самой середине лужайки размещался большой шатер. К нему, по-видимому, и стекалась толпа. Дрискилл влился в общий поток, замечая вокруг себя много известных лиц. Здесь хватало представителей средств массовой информации, но записи не велось – в эту ночь полагалось отдыхать и веселиться.
Изнутри Бергстромы украсили шатер деревьями и вентиляторами, которые, шевеля листву, должны были создать впечатление, будто здесь не так жарко, как на самом деле. Среди разнообразной скульптуры, более или менее музейного качества, наличествовали три Генри Мура, два Джакометти и потрясающий боевой щит работы великого айовского скульптора Тома Гиббса, висящий на фоне штандарта и весящий на взгляд не меньше двух тонн.
Боб Хэзлитт стоял посреди толпы между супругами Бергстром. Все аплодировали. Хэзлитт оказался ниже ростом, чем представлял его телевизор, – около пяти футов восьми дюймов, – и коренастым, как хороший средневес тридцатых годов, только что выигравший чемпионат. Перед ним на столе в пятнадцать квадратных футов или около того стояла масштабная модель Бостонской гавани и Бэк-бэй, какими они были в конце восемнадцатого века. На рельефной карте расставлены были фигурки солдат в красных мундирах, мятежников, горожан и детей, пушек, кораблей, домов и прочего, так или иначе принимавшего участие в сражении.
Бергстром говорил речь:
– …И мы хотели бы поблагодарить нашего дорогого друга Боба Хэзлитта за этот невероятный подарок нашему музею: верная во всех исторических деталях масштабная модель битвы на Банкер-Хилл. – Он поднял бокал шампанского в честь Хэзлитта. По шатру снова раскатились апплодисменты.
Хэзлитт кивнул, улыбнулся и заговорил. У него был низкий мужественный голос – «с волосами на груди», по выражению одного писаки.
– Это совсем небольшой подарок. Вальтер, Инвикта, вы проявили большую любезность, приняв его. Он представляет собой одно из моих увлечений, правдоподобное воспроизведение битвы при Банкер-Хилл… или, лучше сказать, Бридс-Хилл. Я часами могу ходить вокруг него, представляя себя на месте участников событий. Я потратил на его изготовление тысячи часов. А теперь – с глубокой благодарностью к Вальтеру и Инвикте за этот чудесный вечер, я передаю эту мороку вам. – Вежливые смешки. – Я только что закончил работу над Гуадалканалом для нашего далласского офиса, и уже пару часов потратил на высадку на Майами-бич для офиса в Майами… Впрочем, вы не обязаны интересоваться моей маленькой слабостью так, как интересуюсь ею я. Все-таки, если попадете в Даллас, заходите взглянуть. И, думаю, с вас хватит моих разговоров. Спасибо, что выслушали.
Из-за плеча Хэзлитта выступил бывший президент Шерман Тейлор.
– Я ему советовал увековечить самые яркие моменты моей жизни… но пока что не уговорил.
Эта фраза послужила сигналом: общество разбилось на болтающие группки и потянулось к выходу. Дрискилл замешался в толпу, оглядываясь, не видно ли Элизабет. Жены он не увидел, зато республиканцы были представлены во всей красе. Будущего кандидата в президенты Прайса Куорлса окружала группа поддержки и несколько мужчин и женщин, готовых продать детей и супругов за возможность оказаться рядом с ним в Белом доме, хотя надежды на такой исход событий практически не было. Баллард Найлс разговаривал с парой радиокорреспондентов из Белого дома. Арнальдо Ласалл с головой ушел в беседу с женщиной, бывшей, по слухам, первой среди инвестиционных банкиров столицы и первым кандидатом в федералы при администрации Хэзлитта. Оливер Ландесман явился в сопровождении статной манекенщицы шестью дюймами выше него. Боб Макдермотт вместе с Эллен Торн стоял у фонтана с шампанским. Председатель объединенного комитета начальников штабов обсуждал бейсбольный матч с верховным судьей. Не было только Элизабет.
Выбрав удобный момент, Дрискилл стал пробираться к Хэзлитту и Тейлору. Хэзлитт первый заметил его приближение, моментально что-то просчитал и включил свою улыбку на тысячу ватт. Белки его глаз за пилотскими очками выглядели сверхъестественно чистыми.
– Смотрите-ка, кто пришел! Давайте к нам, мистер Дрискилл, здесь мой друг Шерман Тейлор. Кажется, вы знакомы? Шерм, Бен Дрискилл пробрался в тыл врага.
Хэзлитт смиренно улыбнулся:
– Вы не поверите, как трудно мне было свыкнуться с двойственностью политической жизни. На публике готовы вцепиться друг другу в глотки, а в своем кругу весело смеются шуткам противника. В моем мире все по-другому. Другие правила игры, надо думать. – Впрочем, его задиристое лицо выражало агрессивную готовность к схватке.
Шерман Тейлор неизменно приносил с собой ледяное дуновение, было в нем что-то от арктических льдов, хотя он и старался это скрывать. Лицо его было составлено из идеальных плоскостей, глаза у самой поверхности и очень прямой взгляд, загар ровный и аристократичный, как в былые времена – у Дж. Ф.К.11 Строгая осанка морского пехотинца, да и двубортный костюм флотской синевы в душную ночь вполне мог сойти за мундир. У него был вид президента или человека, так и не поверившего, что императорская корона не принадлежит ему пожизненно. Он крепко пожал Бену руку.
