— Я друг Бенджамина Смита. Вы, наверное, знаете, что он вам завещал около ста тысяч анн, — начал Агарвал и понял, что этими словами как-то невольно задел священника. Тот поджал губы, внимательно посмотрел на Агарвала и тихо произнес:
— Сын мой, я вовсе не нуждаюсь ни в каких деньгах мирян. Все, что оставил в этом мире и завещал мне Бенджамин, пойдет на нужды святой церкви.
— Да, да, я это и имел в виду, — поспешил исправиться Агарвал. — У меня есть к вам небольшой разговор. Дело в том, что Бенджамин переслал мне письмо, написанное им накануне гибели, в котором он просил обязательно связаться с вами.
— Ваша фамилия… — вполголоса начал священник, немного подавшись вперед.
— Агарвал, Сунил Агарвал. — Журналист быстро достал из кармана на этот раз свое настоящее удостоверение и протянул его священнику.
— Да, да, Бенджи мне о вас рассказывал в свой последний приезд. Что ж, пройдемте в дом.
Они поднялись по ступенькам, вышли через боковую дверь во двор и прошли к стоявшему рядом с церковью небольшому двухэтажному дому.
— Смирта, — позвал священник, когда они вошли в крохотную прихожую.
Из двери кухни показалась уже пожилая смуглая женщина с аккуратно зачесанными в тугой пучок смоляными с редкой проседью волосами, в белоснежном переднике, надетом поверх темно-синего платья с белым атласным воротничком.
— Приготовь нам чай и пожарь, пожалуйста, гренок.
Священник, чуть нагнувшись вперед, жестом пригласил Агарвала пройти в маленькую гостиную. Они удобно расположились в старых креслах, и сразу на колени святому отцу вспрыгнула темно-серая кошка, замурлыкала, а затем легла и задремала, поглаживаемая рукой хозяина.
— Так что вас интересует? — начал священник, продолжая при этом поглаживать спину кошки.
— Я только что был в доме Смитов — там творятся странные вещи. Кто-то на днях проник в гостиную и выдрал из семейного альбома все фотографии, на которых был изображен Вилли, а также Джон Голифакс. Старик привратник сказал, что некоторые из этих фотографий делали в свое время вы.
— Да, в последние дни эти «привидения», как их называют местные жители, хорошенько потрудились не только в доме Смитов. У меня альбом фотографий и вовсе исчез. Видно, кому-то некогда было искать отдельные нужные ему снимки, вот и взял все. Даже с могилы Джона Голифакса фото похитили.
— Значит, здесь есть действительно какая-то тайна. Но теперь вряд ли удастся что-нибудь узнать. Наверное, меня уже кто-то сумел опередить. — Агарвал сжал губы и посмотрел в потолок.
— Никогда не следует терять присутствие духа и надежду, сын мой. Господь поистине всемогущ и помогает тем, кто ищет справедливость и правду, — как показалось Агарвалу, с какой-то хитринкой в голосе произнес священник и затем добавил: — Только сначала выпьем чаю. Я человек пожилой, поэтому хотя сейчас и четыре часа, но по-летнему уже пять, а я не меняю своих привычек, которые достались к тому же по наследству. Так что чай в пять часов я стараюсь никогда не пропускать и благодарю господа за то, что он мне все еще дает возможность наслаждаться хоть этим в моей жизни.
Священник кивнул появившейся в дверях горничной, та будто ждала этого сигнала и, исчезнув за дверью, вскоре вернулась с подносом, от которого исходил аромат крепкого чая и свежеподжаренных гренок.
Они выпили чаю. Агарвал, как всегда, по-журналистски чуть спеша, священник, не торопясь, с большими остановками.
— Ну что ж, еще раз поблагодарим господа и вернемся к нашим баранам, — произнес священник, поставив чашку на стол и вытирая краешек губ белой накрахмаленной до блеска салфеткой. — Злоумышленники, очевидно, не знали, сын мой, что у меня есть еще один альбом. Подождите, я сейчас его покажу.
Священник поднялся с кресла, вышел из гостиной в прихожую, и Агарвал услышал, как он поднимался вверх по лестнице. Минут через пять, когда Агарвал уже успел внимательно изучить все, что находилось в гостиной, и полюбоваться выложенным голубыми изразцами небольшим камином, вновь послышались неторопливые шаги священника, спускавшегося по лестнице.
— Вот то, о чем, вероятно, не знало ни одно «привидение».
В руках у священника Агарвал увидел небольшой, форматом вдвое меньше обычного, альбом.
Сев снова в кресло рядом с Агарвалом, священник полистал альбом, нашел, что искал, и протянул альбом Агарвалу. На снимке были изображены двое юношей лет по семнадцати — один высокий, с вьющимися светлыми волосами, другой — наоборот, очень маленький, ниже первого на голову, темноволосый с двумя крупными родинками на левой щеке. Агарвал чуть было не вскрикнул — до того второй был похож на Вилли Смита.
— Это, — священник показал на светловолосого юношу, — Вилли. Снимок я сделал за месяц до гибели отца Вилли. А рядом — сын Голифакса — Джон.
— Теперь мне понятно, почему Бенджамин был так взволнован, когда вернулся из своей последней поездки в ваш город. Ведь тот, кого он считал своим братом, на самом деле был Джоном Голифаксом, — как бы рассуждая про себя, тихо сказал Агарвал.
Священник несколько раз быстро перекрестился и что-то зашептал. Кошка, почувствовав волнение хозяина, проснулась и быстро спрыгнула на пол.
— Как же так? Значит, тот, кто лежит в могиле там, во дворе, Вилли Смит? — взволнованно сказал он, покачал головой и вновь несколько раз перекрестился.
— Получается именно так. А что, тогда, тридцать лет назад, неужели никто не понял, кого именно хоронили?
— Нет, Голифакс сам этим занимался, да и труп был так ужасно изуродован, что решили даже в церкви не открывать гроб. Честно говоря, я был внутренне против этого, но, поймите меня правильно, ничего не мог тогда сделать. Такой грех я на душу принял! — заохал священник.
Агарвал немного испугался за старика и решил переменить тему разговора.
— Извините, вы не могли бы дать на время это фото? — после небольшой паузы, во время которой священник все время причитал и крестился, сказал Агарвал.
— Конечно, возьмите, если оно вам нужно, — ответил старик.
— А не можете немного рассказать, что за люди были отец Бенджамина и Голифакс с его сыном?
Священник, по-видимому, с трудом отходил от испытанного потрясения и поэтому снова немного помолчал, прежде чем ответить, а потом начал издалека:
— Как вы, вероятно, знаете, сразу после провозглашения независимости страны большинство англичан, как, впрочем, и других европейцев, распродало свои дома и уехало отсюда, а те, кто остался, стали держаться ближе друг к другу. Что говорить — после бессмысленных погромов первых дней независимости мы здесь боялись всякого. Я же по своей профессии обязан сближать людей, очищать их мысли от скверны мирской. Верно поведал апостол Павел: «В последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам-обольстителям и учениям бесовским». Именно так тогда все и случилось. Я всегда был противником колониализма и поэтому, поверьте мне, искрение радовался закату Британской империи, хоть и родился англичанином. Но я знал, что господство над людьми, даже с самыми гуманными целями, еще никого не делало лучше. Боже мой, каких только исповедей мне не приходилось в то время выслушивать! Смит-старший тоже был не без греха. Он же был банкиром, а деньги, если им посвятить свою жизнь, обязательно испортят даже очень хорошего человека. Но хочу сказать, что в последний год жизни с ним происходило то, чему я не мог не радоваться. Он стал гораздо добрее и отзывчивее, хотя жизнь не баловала его. Смит стал регулярно ходить и церковь, жертвовать на благотворительные нужды, принял и пригрел в своем доме Голифакса, пришедшего к нам в город неизвестно откуда с сыном и без гроша в кармане. Правда, накануне своей гибели Смит опять начал вызывать у меня беспокойство. Он вновь как-то замкнулся в себе, стал редко ходить в церковь, а когда по моей настойчивой просьбе пришел исповедоваться, начал говорить о какой-то неминуемой беде, грозящей роду людскому. Я старался, как мог, его успокоить, по тщетно. И вот накануне того рокового воскресенья, в субботу днем, он пришел ко мне, пришел не как обычно, а через калитку кладбища, держа в руках какой-то завернутый в тряпку сверток. Развернув его, он вытащил небольшую, но очень тяжелую, по-видимому свинцовую, коробочку, внутри которой лежала пластинка из легкого материала — не то какого-то металла, не то какого-то неизвестного мне минерала с таинственными знаками, выбитыми на ней. Смит закрыл коробку, вновь обвернул ее материей и попросил спрятать так, чтобы никто не смог ее найти. Потом он сказал мне: «Только моему сыну Бенджамину, когда он станет совсем взрослым, можешь передать это. Пусть он попытается побороть зверя». И не говоря мне больше ни слова, Смит ушел, а ночью случился пожар, и он погиб в огне. Сгорела вся правая половина дома. Среди вещей в гостиной у камина нашли полуобгоревшее Святое писание, заложенное на тринадцатой главе Откровения Иоанна Богослова. А в ней говорится о виде́нии зверя, который обольщает живущих на земле. — Священник снова замолчал и перекрестился. — Что касается Голифакса, то, признаться, мне сразу, с первого взгляда чем-то не понравился этот человек. Но я, слуга божий, не должен давать мирским страстям вмешиваться в мое служение людям. Сначала я пытался как-то понять Голифакса, привлечь его в лоно святой церкви, но все мои усилия оказались напрасными. Смит объяснял это трагедией, которую пережил Голифакс, связанной с гибелью его жены. Однако никто так точно и не мог сказать, что произошло с его семьей. Спустя некоторое время я узнал, что Голифакс связался тогда с только зарождавшейся к нашей стране организацией «Ананда Марг». Вы, может быть, знаете, что первоначально эта организация была создана в Индии в 1955 году, но затем, через год, ее последователи появились и у нас, тем более что название нашего города хорошо сочеталось с названием этой организации.
