— Не помочь ли, сэр? Буду рад подсобить.
В Техасе все вежливые, знаете ли.
— Благодарю, я привык, — отказался я.
И верно, Лон каким-то образом приказал себе полегчать. Не знаю, как он ухитрился отринуть законы физики, но мне показалось, что он скинул добрых двадцать фунтов и я легко перетащил его в кресло. Заплатив таксисту два доллара, в которых сидел четвертак чаевых, я покатил Лона к ступенькам здания «Центр медицинских наук северного Далласа», но чёртов таксист не спешил уезжать, ожидая, что я позову его помочь завезти Лона по ступенькам. К счастью, тут к нему сел новый пассажир и они уехали.
Прокатив Лона полквартала по Пойдрес, я повернул налево — на запад, если это имеет значение — и мы покатили по Элм в сторону здания «Дал-Текса». Угроза дождя миновала, и над нами воцарился яркий безоблачный купол синего техасского неба. В просвете зданий «Дал-Текса» и окружного архива я видел, как на нашей стороне улицы перед книгохранилищем скапливалась толпа: люди стояли в четыре ряда, другие же кучки людей собирались напротив, на газоне площади. Я думаю: было ли тогда настолько забавно наблюдать за этим, как кажется сейчас или же память моя вытворяет фокусы, проходя через знание о том, что должно было случиться там?
Думаю, что сама Америка скапливалась там, залитая солнечным светом. Можно было слышать неразличимый шум толпы, звуки, исходившие от множества людей, сливающиеся в гул, подпитываемый счастьем, надеждами, радостью, добрыми мыслями о себе, президенте и стране. Я знал, что мне предстоит забрать всё это, и лично мне эта мысль самочувствия не улучшала, но я понимал, — повторю это снова и снова… не думаете ли вы, что я слегка перегибаю? — что в долгосрочной перспективе, когда всё уляжется, пусть даже мы никогда не залечим рану, нанесённую нам убийством этого молодого человека — наше общее будущее будет гораздо ярче, и много меньшее число парней вернётся домой в гробах или инвалидных креслах.
— Хью, — вдруг сказал Лон. — У меня отличная идея. Давай не будем. Возьмём такси в аэропорт и полетим в Тихуану.[230] Проведём там полтора месяца, попивая маргариту и напяливая шлюх, пусть даже я и не могу никого напялить. Как тебе?
— Ты не можешь пялить шлюх вследствие трагедии, называемой «параплегия», а моя трагедия называется «брак», — ответил я. — Мечтать можем сколько угодно, но на этом всё и кончится.
— И верно. Думаю, надо дальше идти.
— Точно. Кроме того, и такси тут не поймаешь, это же не Манхэттен.
С угла Элм и Хьюстон торжество было хорошо видно. На траве площади скапливалось всё больше и больше людей, словно бы на ипподроме или окружной ярмарке. Ярко светило солнце, повсюду виднелись шляпы, солнечные очки и камеры, а воздух был наполнен позитивными эмоциями. Как в поп-музыке: «добрые вибрации». Всё сборище больше походило на цирковое представление или футбольный матч, нежели на политическое мероприятие, и я думаю, что этому событие было обязано личностям Джека и Джеки, бывшими скорее кинозвёздами, нежели политическими фигурами.
Дождавшись смены сигнала на светофоре, я толкнул Лона на другую сторону Элм, где мы повернули назад по улице к входу в «Дал-Текс». Я сверился с часами: семь минут первого, рановато. Однако, идти по Элм против толпы, продолжавшей стремиться к площади в надежде занять хорошее место и видеть чету Кеннеди, было нелегко и мне несколько раз приходилось сдавать назад или резко поворачивать, чтобы не столкнуться со встречными людьми.
До трёх широких ступенек, ведущих ко входу в здание, я добрался в пятнадцать минут первого. Развернув Лона спиной, я втащил коляску по ступенькам, где, снова избегая столкновений, опять развернул коляску и повёз к главному входу. К счастью, там не было вращающихся дверей — королевского испытания для людей в колясках. Кто-то придержал нам дверь, и мы проскользнули в полумрак лобби. Справа за толстым стеклом располагался освещённый изнутри флюоресцентным светом многолюдный офис шерифа округа Даллас. Там сидели несколько помощников шерифа в форме, но главным образом там были женщины за пишущими машинками, говорящие по телефону либо заполняющие официальные документы. В очереди к окошечку стойки стояло несколько человек, дожидавшихся сержанта. Никто здесь не обращал ни малейшего внимания на то, что через несколько минут президент Соединённых Штатов проедет мимо в лимузине «Линкольн», радостно помахивая людям, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь ласковым солнцем в последний раз.
Подойдя к лифтам, я нажал на кнопку вызова и подождал, пока откроются двери. В кабине оказалось несколько отстающих, и мы с Лоном посторонились, пропуская их, поправляющих шляпы, затягивающих галстуки и кутающихся в пиджаки от лёгкой прохлады воздуха. Когда кабина, наконец, опустела, я, пятясь, ввёз Лона. Двери уже практически закрылись, как в кабину влетела женщина. Она с улыбкой нажала третий этаж и спросила у меня, куда нам надо, на что я ответил — шестой. Ложь была моей природной формой существования: сверхвнимание, паранойя, страх, недоверие.
Все втроём, мы поднимались в молчании. Она вышла на третьем этаже, обернувшись, чтобы сказать с вежливой (как обычно) улыбкой: «Хорошего дня!», в ответ на что мы оба что-то неразборчиво пробормотали. Затем я быстро нажал на седьмой, чтобы лифт продолжил подъём после шестого этажа.
На седьмом я выкатил Лона наружу. Коридор был слабо освещён и пуст, безо всяких признаков людского шума или гула. Большинство ушло на площадь повидать Кеннеди.
Я толкнул Лона по коридору, высматривая таблички на дверях и следя за увеличением номеров. Наконец, мы дошли до поворота и свернули налево в другой, в уже лучше освещённый коридор (в офисах по правой стене за матовым стеклом были наружные окна).
ФУНТАСТИЧЕСКАЯ[231] МОДА
МЭРИ ДЖЕЙН ДЖУНИОРС
712
Отворив дверь, я зашёл в двухкомнатное офисное отделение, бывшее штаб квартирой «Фунтастической моды». Судя по слащавым картинкам на стене, «Мода» предназначалась для наивных, молодых девушек, которых можно найти на фермах: клетчатый хлопок и лён, цветастые сарафаны, платья с мелким рисунком, как в эстрадных зарисовках — все картинки выражали идеальную, счастливую, добропорядочную молодую мисс. Странно, насколько некоторые детали застревают в голове: на одной из картинок Наша Героиня бежала с собакой, напомнившей мне соседскую собаку из далёкого прошлого. Ни соседа, ни года, ни города я не вспомнил, а вот собака всплыла в памяти.
Мягко притворив дверь и убедившись в том, что щёлкнул замок, я повёз Лона по паркетному полу мимо стола секретарши. Имя на двери кабинета босса было непримечательным: мистер Голдберг. Ни это имя, ни картина на стене, изображавшая еврейчика средних лет с женой и тремя детьми, всем скопом лучившихся осознанием успеха, достигнутого мистером Голдбергом в Далласе, штат Техас для меня ничего не значили.
Я ввёз Лона в кабинет босса — квадратное помещение с высоким потолком и паркетным полом, залитое светом, с вентилятором, лениво вращающимся над головами и издававшим лёгкий гул. В кабинете было два больших окна, в которые была видна крыша книгохранилища Техаса на другой стороне дороги. По мере приближения к окну обзор становился всё шире во всех деталях: масса зевак по обеим сторонам улицы, вид на Элм-стрит, плавно уходящей вниз и влево лёгким изгибом, заслон из нескольких вязов на том её конце, что был ближе к нам, противоречащий пустоте зелёной площади, залитой ярким солнцем и испещрённой незадачливыми желающими в последнюю минуту найти более-менее подходящее место хотя бы в третьем ряду позади остальной массы стремящихся поглядеть на гламурную пару с минимально возможного расстояния. С нашей выигрышной позиции мы не видели травяного холма, амфитеатра, колонн и мраморных скамеек — всего того, чем процветали Афины в трёхсотом году до нашей эры, построенного здесь отцами техасского города. Однако, каждый квадратный дюйм Элм-стрит после крон деревьев был хорошо виден.
Джимми собрал винтовку, поднял окно на несколько дюймов и сложил на столе несколько здоровых книг-каталогов мистера Голдберга с тем, чтобы устроить их на коленях Лона. Глянув на часы, я увидел, что было двадцать четыре минуты первого.
Когда я выставил Лона в положение, из которого он решил стрелять, мы столкнулись с неизбежным кризисом. Как там говорят — «никакой план не выдерживает столкновения с врагом?»
Дело было в высоте. Лон говорил, что для выстрела с минимальным шумом следует удержать его в комнате, а для этого следовало расположиться для выстрела настолько далеко от окна, насколько возможно, даже несмотря на прикрученный к стволу германский глушитель. Если его выставить в окно, то шум уйдёт в атмосферу и может привлечь внимание либо чьи-то любопытные глаза заметят сам ствол. Смысл был в том, чтобы приглушённый звук выстрела окончательно поглотился стенами, их звукопоглощающей отделкой и шумом вентилятора, крутящегося над головой. Лон собирался стрелять из коляски, но будучи настолько далеко от окна, насколько возможно, при этом сохраняя вид на цель. Проблема заключалась в том, что нигде в комнате Лон не мог расположиться настолько высоко, чтобы получить необходимый угол на цель выше подоконника!
