Отчётливо видя всё это, Алек понимал, что его подставили. Ссутулившийся, мрачный и злобный, он продирался сквозь толпу с угрозой и страхом в своих мелких глазах. Кожа его была мертвенно-бледной, волосы всклокочены, щёки впали, желваки ходили так, как будто он скрежетал зубами. Несмотря на плотное сложение, руки в карманах сужали его плечи настолько, что вся фигура делалась худощавой, придавая ему вид типичного подозреваемого, бегущего от света внимания всех вокруг. Тренированный секретный оперативник ни в коем случае не явил бы миру столь типичный образ, но на него никто не обращал внимания. Алек боролся с людским потоком, хлещущим в сторону Дили, а в воздухе висели обрывки и осколки надежды, доносившиеся до меня:
— Может, обошлось? От ранений в голову всегда много крови.
— Его в госпиталь доставили за минуту, если не за секунды. Врачи сейчас чудеса творят.
— Может, по касательной ранило? Кровь брызнула, да, но большого вреда нет. На войне такое частенько бывало.
— Парень не из слабаков, так что выкарабкается, через несколько дней в футбол играть будет.
С опущенной головой, в ещё более грязной, чем обычно, одежде и в мрачнейшем настроении, Алек решительно прокладывал себе дорогу, где-то проламываясь, где-то отступая и уклоняясь, так что скоро я потерял его из виду. Где-то теперь найдёт он свою судьбу?
Я наконец-то спустил Лона на тротуар и погрузился в людскую пучину. Везде, куда бы я ни посмотрел, разыгрывались скорбные сцены: истошно орала скрючившаяся негритянка, кругом было полно полиции, плачущих детей, рыдающих женщин, на лицах же мужчин я видел могильную боевую маску, столь знакомую мне по Вьетнаму и виденную многократно позже. Масса пешеходов переполняла улицу, движение автомобилей практически встало. Прибывало всё больше и больше полицейских машин, хоть место событий и без того было словно залито в янтарь сборища машин и людей, застыв окончательно. Оружие было наготове, прибыли федеральные агенты с томмиганами — или это была уголовная полиция Далласа во всеоружии? Не знаю, в кого они там собирались стрелять: может быть, рассчитывали, что красный снайпер в лёжке на шестом этаже книгохранилища обложился пулемётами?
Там и находился фокус всеобщего внимания, окружённый полицейскими, машинами и серьёзными федеральными агентами, нацепившими свои значки прямо на лацканы тёмных костюмов. Многие держали пистолеты наготове. Экипажи грузовиков с телевидения (в то время телевизионные новости находились в младенческом возрасте, и оборудование было громоздким), сумевшие протолкаться сюда, расставляли камеры и готовились снимать, так что я повсюду видел старательных репортёров как с местных каналов, так и сетевиков, нацеливающих объективы с треног (думаю, и Дэн Рейзер[232] где-то там был). Далее по склону были видны вооружённые полицейские на травяном холме, оказавшемся весьма кстати для того, чтобы расположиться там, а на всём зелёном просторе Дили кучковались группки людей, указывавшие то на высящееся книгохранилище, то на травяной холм. Никто не указывал на «Дал-Текс».
И шум… Не могу описать его точно, но словно бы каждый из тысяч людей невольно тяжко выдыхал, фыркал или стонал. Воздух был наполнен вездесущим гудением, но выражавшим отнюдь не внезапную радость, слышимую мною из офиса 712 в «Дал-Тексе», а некое низкое, утробное, будто бы животное ощущение. Вряд ли кто-то из присутствующих осознавал это, но звучавшие голоса выражали коллективное бессознательное чувство ужаса, сожаления и скорби. Никогда ранее я не слышал ничего подобного и теперь уже никогда не услышу.
Перевезя Лона через Элм, я двинулся по Хьюстон в сторону Мэйн сквозь шторм людей, опоздавших на вечеринку, но всё ещё намеревающихся присоединиться. Мы никому не были интересны за исключением одинокого полицейского на углу Мэйн и Элм,[233] который приметил нас в то время, как мы стояли в ожидании перерыва в потоке машин, чтобы перейти улицу. Я, наконец, отчаялся и уже было собрался продолжить путь по Мэйн, как он перехватил управление потоком и, свистя и уверенно распоряжаясь, предоставил нам возможность перейти. Я кивнул ему в знак признательности, он ответил мне тем же. Такова была наша единственная стычка с представителями правопорядка в тот день, и я ручаюсь, что через десять секунд полицейский о нас позабыл.
Пройдя по Хьюстон до Коммерс, мы свернули на неё. До «Адольфуса» оставалось порядка десяти кварталов, как случилось чудо: я остановил такси. Усадив Лона, я скомандовал ехать в отель. Таксист не мог заткнуться:
— Вы видели?
— Нет, — ответил я, чему следовало быть достаточным. Однако, как и любой виновный, я объяснил лишнего: — Мы с братом были у врача.
Он даже не заметил, вся голова его была занята тем, что произошло десять минут назад.
— Поверить не могу! А вы, мистер? Господи, вот это трагедия… такой приятный молодой человек, а жена его — та ещё штучка! Джин Симмонс и Дана Уинтер вместе, и ещё немножко Одри Хёпберн. Через что ей пришлось пройти, господи! Я по полицейскому каналу слышал, что ему точно в голову прилетело, ничего не осталось и…
— Так и объявили? Убили его?
— Не знаю. Боже, ну и каша…
Прорваться вверх по Коммерс заняло какое-то время, поскольку город был обложен практически везде, за исключением площади Дили. Но наконец-то мы прибыли в «Адольфус». Швейцар, мрачный, как и все вокруг, помог мне пересадить Лона из такси в кресло. Я заметил, что он недавно плакал.
Плач стоял и внутри, где несколько пожилых леди из разряда цветастых добропорядочных южанок сидели в уголке лобби. Две из них заливались плачем, остальные же две подсобляли им белыми носовыми платками. Я услышал, как кто-то спросил, будет ли отменено сегодняшнее вечернее шоу в «Столетней комнате».
— Выпить бы, — сказал Лон.
— Отличная идея, — согласился я.
Мы проехали через лобби мимо главной лестницы и лифтов в тёмный «Мужской бар», на удивление многолюдный и тихий, в котором главенствовал огромный чёрно-белый телевизор над зеркалом в центре. Мы нашли столик, откуда телевизор был хорошо виден и приступили к техасскому идиотизму с бутылочным клубом.
— Дженкинс, — назвался я официальным именем для прикрытия, под которым я был зарегистрирован. — У меня тут бутылка бурбона «Джим Бим», так что принесите-ка мне стаканчик чистого и воды со льдом.
Лон припомнил собственное боевое имя и заявил о принадлежащей ему бутылке «Саузерн комфорта», затребовав себе такой же стаканчик чистого и льда.
— Принести обе бутылки, сэры? — спросил официант.
— Да, пожалуй, обе понадобятся, — ответил я.
На часах было тридцать девять минут второго. Именно в этот момент Уолтер Кронкейт[234] объявил, надев очки и проведя пальцем под носом, о смерти ДФК. Кто-то сказал было нечто умное, но его прервали в обычном техасском стиле: «Заткнись, Чарли Тейт, чёрт бы тебя взял, пока я сам тебя не заткнул!»
Уолтер Кронкейт в прямом эфире, выслушав сообщение в наушник, готов объявить о том что президент Кеннеди признан мёртвым
Мы просидели там до вечера в темноте и молчании, глядя на мелькавшие на экране картинки. Мы видели найденную винтовку Алека и три гильзы, слышали присягу Линдона Джонсона — всё без комментариев. Также вскоре появились новости о том, что в далласском районе Оук Клиф был застрелен полицейский, но никто кроме меня не знал, было ли это связано с гибелью президента. Алек жил в Оук Клиф, так что это должно быть был он, да и описание тоже подходило: молодой белый мужчина, ростом около пяти футов десяти дюймов, плотного телосложения, до тридцати лет. Тогда я подумал: чёрт, я же говорил ему не брать оружие, а ублюдок не послушался меня! Я понимал, что вообще не стоило ему доверять и дважды проклял себя за то, что выпустил столь опасного тупицу в мирно дремлющий мир. Позже я узнал, что он вернулся домой через весь город за револьвером, так что дисциплину он соблюдал — по крайней мере до того момента, как понял, что его предали. Я не мог просить у него большего.
По полицейскому я вознёс молитву. Звучит ханжески, нет? Но ханжество — мой неизбежный грех, сердце моей профессии, в конце концов: скромный выпускник Йеля, церковный прихожанин и папа по выходным и организатор убийств в рабочее время. Так что я быстро определился с терминами относительно произошедшего и успокоил себя тем, что я сделал всё возможное, чтобы этого не случилось. Тем не менее, оно всё же произошло — следствие несговорчивости Алека, достойного лишь сожаления. Невезение, но не трагедия. Все силовые операции, как нам в последовавшее десятилетие пришлось убедиться на собственной шкуре, включают риск побочных потерь. Полицейские же, как и президенты, принимают свои карьерные решения основываясь на анализе затрат и выгод и принимая риск, вот и выпал его номер. Таков жестокий путь реального мира, находящий оправдание смерти — если найти оправдания для смерти возможно в принципе. Так уж случается.
