Составив список из четырех самых крупных парижских фотоархивов, Чарли по очереди посетил их. Он искал фотографии Уинтропа Лемана, приезжавшего в Париж в определенные два года.
Дважды Берия позволил ей посетить Париж…
В каком году это было?
В 1953…
Возможно ли, чтобы на фотографию попала дочь Уинтропа Лемана? Она похоронена в Париже, ее имя выгравировано золотыми буквами на мраморной плите. Если Леман и Берия хотели, чтобы ее существование оставалось тайной, то зачем они хоронили ее на самом известном кладбище Парижа? Да еще с такой помпезностью…
Париж должен был заметить эту женщину.
И все же многочасовые поиски были пока безрезультатны.
Наконец Стоун пришел в четвертый архив в его списке. Он занимал небольшое помещение на улице Сены. На окне краской было написано «Н. Роджер Вайолет».
Стены зала были от пола до потолка заставлены зелеными папками с фотографиями.
— Я ищу фото одного человека, — сказал Стоун по-французски молодой женщине-клерку.
— Историк? Дипломат? Ученый?
— Ни тот, ни другой, ни третий. Это дочь американского государственного деятеля. Ее имя Соня Кунецкая.
— Сейчас посмотрим.
Женщина подошла к большому каталогу. Несколько минут спустя она подняла голову и спросила:
— Год рождения 1929, год смерти 1955?
— Да, это она.
— Одну секунду.
Она поднялась по маленькой стремянке, достала большой зеленый альбом, помеченный надписью «История США. К-Л», и положила его перед Стоуном. Нашла нужную страницу. Все фотографии были аккуратно прикреплены к картону и сопровождались отпечатанными на машинке подписями. Архивистка указала на одну из фотографий.
— Думаю, это она.
Да, это была Соня.
Фото было сделано известным французским корреспондентом на приеме в советском посольстве в Париже. Соня разговаривала с каким-то человеком, не Леманом. В нескольких шагах от нее стояли, глядя на Кунецкую, несколько угрюмых мужчин.
Вдруг архивистка сказала:
— О, боюсь, это не то, что вам нужно.
— Почему? Как раз то.
— Думаю, что вы ошибаетесь. Это фото датировано 1956 годом, — она нервно засмеялась. — Это же через год после ее смерти. Это никак не может быть одна и та же женщина.
1956 год? Но на могиле была дата 12 апреля 1955 года.
Чушь какая-то.
Если, конечно, надпись на мраморном надгробии не была фальшивой. Это могло быть просто прикрытием.
— А вот еще одна фотография, — произнесла женщина, перевернув страницу наслюнявленным пальцем.
Стоун, что-то соображая, не сразу услышал, что она говорит.
— Месье?
Может, Соня Кунецкая жива до сих пор?
— Месье?
Чарли непонимающе посмотрел на нее.
— Да… — наконец отозвался он, с трудом шевеля языком.
— Месье, если вас интересует, здесь вот еще одна фотография. Она была сделана в Париже тремя годами раньше, в декабре 1953 года.
Стоун внимательно рассмотрел второе фото. Изумлению его не было предела, он не мог поверить своим глазам.
Снимок был сделан на улице, у советского посольства. Соня, как и раньше, была окружена охранниками угрожающего вида, но на этот раз рядом с ней стоял ее отец. Да, это был Уинтроп Леман.
А рядом с ним была запечатлена долговязая фигура молодого Элфрида Стоуна, несколько месяцев назад вышедшего из тюрьмы.
Крамер сидел в своем закутке в издательстве. Рабочий день закончен. Яков устал и был печален.
Стефан устроил уже три взрыва в центре Москвы, а Абрама так и не освободили. Все было напрасно.
Они сделали страшную ошибку.
Он уже отправил в Кремль два письма, в которых сообщалось, что акты терроризма будут продолжаться, а в скором времени они будут вынуждены публично высказать свои требования. Ввиду того, что приближалось время встречи на высшем уровне в Москве, они надеялись, что Политбюро не допустит беспорядков в городе.
И несмотря на все это его бедный сын Абрам оставался в психушке, его состояние ухудшалось с каждым днем.
В редакции почти никого не было, но Яков знал, что Соня еще работает в своем кабинете в другом конце огромного зала. В любую минуту она могла подойти к нему с пальто в руках, усталая после рабочего дня, и сказать, что пора идти домой. Он прибрал свой стол и поднялся, чтобы подойти к ней.
Но она уже шла к нему. Яков в который раз невольно восхитился тем, как одинаково они чувствуют время. Соня каким-то образом всегда знала, что он уже готов уходить.
Они не любили целоваться в офисе, ведь они не были официально расписаны, а устои русских в отношении внешних проявлений любви не слишком отличались от ханжеской викторианской морали. Лучше было не раздражать людей. Но, подойдя к Соне, Яков крепко сжал ее руку и ощутил прилив страсти к этой женщине. Он любил ее, и любовь его крепла день ото дня.
Они впервые встретились тут же, в издательстве, много лет назад. Яков только недавно был освобожден из ГУЛАГа, а Соня работала в «Прогрессе» научным сотрудником. Это была красивая женщина, очень замкнутая. Она сторонилась людей, предпочитая одиночество. На работе Якова очень ценили за профессиональные качества, но обходили стороной. Большинство людей испытывают ужас перед физическим уродством. Крамер это отлично знал. Яков часто думал об этой маленькой брюнетке с зелеными крапинками в глазах. Он был уверен, что она — женщина с прошлым. Иначе с чего бы такая красавица вела себя, будто монашка? Однажды, проходя мимо ее стола, он сказал ей что-то умное. Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Сердце Якова замерло. Он был сражен наповал.
В тот же день в обеденный перерыв Соня подошла к его столу с бутербродом с сыром и предложила ему половину, сказав, что не голодна. Жест ребенка, желающего подружиться. Он подумал: не из жалости ли она это сделала? Они весело болтали, спорили о литературе. Соня смеялась над его шутками. А вечером Яков пошел провожать ее домой, где она жила с овдовевшей матерью. И около подъезда, стоя под проливным дождем, он поцеловал ее. И она не отпрянула! Ему очень хотелось знать, что же произошло в жизни этой женщины. По мере их сближения она не раз упоминала, всегда очень кратко и вскользь, о трагедии ее прошлой жизни, об утраченной любви, о других событиях подобного рода. Яков хотел знать о ней все. Он расспрашивал Соню о том, кто же были те мужчины, те мерзавцы, которые бросали ее. Но она тихонько улыбалась и не отвечала. Все годы, которые они прожили вместе, — как любовники, не как муж и жена, — Якова не оставляла мысль, что это и стало связующей их нитью.
Крамеру очень хотелось рассказать Соне обо всем, что делали они со Стефаном во имя освобождения Абрама. Но это было невозможно.
«Может, она и одобрила бы наши действия, кто знает», — подумал он.
Но нет. Это было бы слишком эгоистично. Он решил, что любимая ни в коем случае не должна пострадать из-за его дел. Она ничего не узнает.
Яков подумал об американской репортерше. Интересно, что же столько лет скрывает от него Соня? Конечно, они разговаривали о ее прошлом. Но она всегда говорила о нем с такой естественностью, что Крамер не мог заставить себя не думать о том, что она о чем-то умалчивает. Возможно ли это в отношениях с человеком, которого любишь?
После работы им пришлось идти по магазинам, стоять в длинных очередях за хлебом, молоком, бледной и тощей курицей, овощами. Крамер знал, что весь этот отвратительный ритуал навязан народу умышленно. Ведь человек, отработавший день, а затем побегавший по магазинам в поисках пропитания, к вечеру устанет настолько, что у него не будет сил и думать об антиправительственных действиях.
Они долго ехали в метро, затем пересекли грязный двор, вошли в провонявший мочой подъезд, поднялись по лестнице и наконец оказались дома.
Абсолютно разбитые и усталые, они положили покупки на кухонный стол и, тяжело дыша, посмотрели друг на друга.
— Яков, я не хочу сейчас ничего готовить, — сказала она.
— Не готовь. Я сам. А ты садись и отдыхай.
— Нет, ты тоже не готовь.
— Почему же? — спросил он, но тут же сам понял, на что она намекает. — Соня, я, может быть, слишком устал.
— Нет, — произнесла она, медленно подходя к нему и целуя сначала его хороший глаз, а затем изуродованную часть лица.
Она была уже немолода, но в ней сохранилось что-то действительно удивительное, чему невозможно было противостоять, что-то пикантное, даже трагическое осталось в ее глазах. Яков считал ее потрясающе сексуальной. Ему было немало лет, и он уже не мог заниматься любовью так же часто, как в молодости, но Соня до сих пор возбуждала его. Что-то в ней заставляло Крамера чувствовать себя настоящим мужчиной. Их любовь отличалась от бешеной суеты подростков, они занимались ею реже, но в их отношениях было больше нежности.
