События этого дня не были для него неожиданными — в такой атмосфере он прожил последние два года. Окажись он на необитаемом острове, и там бы насилие каким-то образом вторглось в его одиночество. Уехав из своей страны, он не ушел от войны, изменились только средства: кулаки — вместо бомб, воровство — вместо артиллерийского обстрела. Только во сне он отдыхал от насилия — сны его как правило воскрешали мирные сцены прошлой жизни. Как это называется — компенсация или исполнение подсознательных желаний? Но тайны собственной психики его теперь мало занимали. Снились ему обычно университетские аудитории, его жена, иногда — вкусная еда, вино и очень часто — цветы.
Он шел по обочине дороги, чтобы не попасть под машину. Мир был окутан густой тишиной. Порой из темноты выступал коттедж с пристроенным к нему курятником, изредка меловые откосы дороги вспыхивали, как киноэкраны, под лучами фар. Интересно, каков будет следующий ход Л.? У него мало времени, и сегодня он ничего не добился, разве что узнал о предполагаемой встрече Д. с Бендичем. Неосторожно было рассказывать дочери Бендича о назначенном свидании с ее отцом, но разве мог он предположить, что мисс Каллен встретится с Л. Мысли о делах настолько поглотили его, что он забыл об усталости и боли. Он шел, как автомат, не замечая времени. Наконец, очнувшись от дум, он увидел свои шагающие ноги и подумал, что хорошо бы остановить попутную машину. И тут же услышал позади натужный рев взбиравшегося в гору грузовика. Он вышел на дорогу и поднял руку — немолодой, основательно помятый человек со странной, подпрыгивающей походкой.
Первые трамваи, покачиваясь на ходу, огибали общественную уборную на Теобальд-роуд, направляясь к Кингсуэю. Грузовики из восточных графств катили к Ковентгарденскому рынку. Через большую площадь Блумсбери, обсаженную голыми в эту пору деревьями, трусил домой кот, нагулявшийся по чужим крышам. Город показался Д. необычайно открытым и до смешного неразрушенным. Никто не стоял в очередях, никаких признаков войны, кроме него самого. Он нес свою заразу мимо закрытых магазинов, табачной лавочки, общественной библиотеки. Он знал номер дома, но на всякий случай полез в карман, чтобы проверить в записной книжке — книжка пропала. Итак, они все-таки получили кое-что за свои хлопоты. Но что там было еще, кроме его адреса, который представлял для них хоть какой-то интерес? Вырезка из французской газеты с кулинарными рецептами капустных блюд, откуда-то им выписанная цитата английского поэта итальянского происхождения — стихи перекликались с его переживаниями после гибели жены:
И все равно стук сердца моего
Летит вослед твоим шагам,
И хоть меняются пути и дни
И безответна страсть,
Любви полет не кончен[8].
Было еще там письмо из французского ежеквартального журнала по поводу его старой статьи, посвященной «Песне о Роланде». Любопытно, что Л. и его шофер подумали о стихах, скорее всего они приняли их за шифр. Нет пределов человеческому легковерию и подозрительности.
Хорошо хоть, он помнил номер дома — 35. Не без удивления он обнаружил, что это гостиница, хотя и дешевенькая. Распахнутые парадные двери были верной приметой таких заведений в любом европейском городе. Он огляделся — район этот он помнил смутно. С ним были связаны полузабытые чувства и воспоминания о занятиях в Британском музее, учебе, мирной жизни, любви. Улица выходила на большую площадь — вдали чернели прихваченные морозцем деревья, виднелись фантастические купола какого-то огромного отеля, реклама, приглашавшая посетить «Русские бани». Д. вошел в подъезд и нажал кнопку звонка рядом со стеклянной дверью. Где-то в глубине часы пробили шесть раз.
За дверью показалось остренькое, изможденное личико девчушки лет четырнадцати.
— У вас для меня заказан номер. Моя фамилия — Д.
— А мы вас вчера вечером ждали, — сказала девочка. Она торопилась завязать фартук с бантиком. Глаза у нее были сонные. Он догадался, что в ушах у нее еще дребезжит беспощадная трель будильника.
— Ты мне только дай ключи, — сказал он мягко, — я сам поднимусь в номер.
Она с ужасом вглядывалась в его лицо.
— Попал, понимаешь, в небольшую автомобильную аварию, — объяснил он.
— Ваш номер — двадцать седьмой. На самом верху. Я вас провожу.
— Не беспокойся.
— Ах, да какое тут беспокойство. Вот когда «на часок» снимают, тогда, правда, беспокойство. Так и шастают по ночам — одни приходят, другие уходят.
Чуть не с самого рожденья жизнь этого невинного существа соседствовала с грехом.
До третьего этажа лестницу покрывала ковровая дорожка, дальше шли голые деревянные ступени. Приоткрылась какая-то дверь, выглянул индиец в цветастом домашнем халате, окинул их тяжелым взглядом, полным ностальгической тоски. Девочка, как поводырь, поднималась впереди, с трудом одолевая ступени. Дырка на пятке чулка мелькала над задником разношенной туфли. Будь ребенок постарше, он назвал бы ее неряхой, пока что на нее было просто грустно смотреть.
— Есть какое-нибудь письмо для меня? — спросил он.
— Один мужчина заходил вчера вечером. Оставил записку. — Девочка отперла дверь. — Она на умывальнике.
В комнатушке была железная кровать, стол, покрытый скатеркой с бахромой, плетеный стул, на кровати — покрывало из реденькой голубоватой ткани, застиранное и выцветшее.
— Принести вам горячей воды? — хмуро поинтересовалась девочка.
— Нет, нет, не беспокойся.
— А что на завтрак хотите? У нас обычно заказывают копченую селедку или яйца всмятку.
— Я вообще сегодня не буду завтракать. Посплю немножко.
— А хотите, я приду и вас разбужу?
— О, нет, не надо. Зачем тебе лишний раз взбираться на такую верхотуру. Я привык сам просыпаться. Так что не беспокойся.
— Так приятно обслуживать джентльмена, — с горячностью сказала девочка, — а то все эти, которые «на часок», ну, понимаете, о ком я говорю, да еще индийцы.
Ее доверие нарастало с каждым словом, на глазах превращаясь в преданность. Она была в таком возрасте, когда одним словом можно завоевать ее сердечко навеки.
— А вещи у вас есть?
— Нет.
— Хорошо, что за вас поручились. Мы не сдаем комнаты людям без багажа. Приехал без всего — не пускаем.
Его ждали два письма, засунутые за стакан для чистки зубов на полочке над умывальником. В первом он обнаружил приглашение на бланке с грифом «Центр по изучению энтернационо». Машинописный текст гласил: «Стоимость курса из тридцати уроков энтернационо — шесть гиней. Ознакомительный урок для вас назначен на 8.45 утра шестнадцатого сего месяца. Весьма надеемся, что после этого вам захочется записаться на весь курс. Если предлагаемое время вас почему-либо не устраивает, соблаговолите позвонить нам и мы перенесем занятия на любое удобное вам время». Во втором письме секретарь лорда Бендича подтверждал, что назначенная встреча состоится.
— Мне вскоре надо будет выйти по делам, а пока хотелось бы вздремнуть.
— Грелку вам принести?
— Нет, я прекрасно обойдусь без грелки.
Она взволнованно переминалась у двери.
— А еще здесь есть газовый камин со счетчиком. Знаете, как им пользоваться?
Лондон не изменился! Он вспомнил тикающий счетчик, жадно поглощавший пенсы, и его непостижимый циферблат. Долгими вечерами они вдвоем выгребали медяки, он — из кармана, она — из сумочки, покуда не оставалось ни одного, а ночь становилась все холоднее, и она уходила, не дождавшись утра. Он вдруг понял, что два года мучительные воспоминания только и ждали, чтобы наброситься на него.
— Да, да, — сказал он быстро, — я знаю, спасибо.
Она жадно ловила его «спасибо» — ведь он был джентльмен. Судя по тому, как тихонько она прикрыла за собой дверь, одна ласточка, по крайней мере в ее глазах, все-таки делает весну.
Д. снял туфли и улегся на кровать, не смыв даже кровь с лица. Он приказал своему подсознанию, как надежному слуге, которому достаточно одного словечка, разбудить его в 8.15, и почти немедленно провалился в сон. Снилось ему, что какой-то пожилой человек с прекрасными манерами идет рядом с ним вдоль реки и расспрашивает о «Песне о Роланде», иногда весьма почтительно возражая. На другом берегу реки высится группа строгих красивых зданий, похожих на нью-йоркский Рокфеллер-центр, который он видел на открытках. И что-то приятное наигрывает оркестр. Когда он проснулся, часы на руке показывали ровно 8.15.
Он встал, умылся, выполоскал сгустки крови изо рта. Он потерял два зуба, но не передних. «К счастью», — мрачно подумал он. Жизнь, кажется, задалась целью делать его все менее и менее похожим на фото в паспорте. Синяков и царапин на лице было меньше, чем он ожидал. Он спустился вниз. В вестибюль доносился запах рыбы из столовой. Маленькая служанка, ничего не видя вокруг, налетела на него, держа тарелку с двумя яйцами.
