– Вы слышали также, что генерал Тейлор вышел к нам с предложением заменить Боба Хэзлитта, занять его место в списке демократов, сплотить нас всех…
Дрискилл поразился: как четко ухватил Чарли силу простейшей лжи, созданной неразберихой, как ловко воспользовался смятением в умах слушателей. Толпа раскалывалась, сторонники Тейлора махали и кричали, сторонники Боннера скандировали: «Боннер еще раз, Боннер еще раз!», какой-то из оркестров заиграл «Счастье к нам вернулось». Где-то впереди кого-то ударили, завязалась драка, и туда, увязая в толчее, торопились офицеры охраны.
Президент ровным голосом продолжал:
– Я знаю, что все вы хотели бы выслушать самого генерала Тейлора… – Люди вопили, орали, аплодировали, потрясали в воздухе кулаками. Дрискилл от всей души надеялся, что президент знает, что делает. – И во имя единства партии, в этот небывалый в политической истории Америки вечер, я хочу лично приветствовать его как нового члена нашей великой Демократической партии, я хочу предоставить вам возможность услышать его собственными ушами. Итак, сейчас он присоединится ко мне, и… я представляю вам экс-президента… генерала Шермана Тейлора!
Крики, вопли, музыка волной цунами захлестнули сцену, и схватка в зале превратилась в свалку, захватила всю делегацию Огайо, а президент обернулся в сторону. Музыка играла все громче, полдюжины оркестров, разбросанных по залу, усердствовали что было мочи. Взрыв, полный хаос, музыкальная какофония, лучи прожекторов мечутся по залу, осветители на галереях не понимают, куда направлять свет, по-звериному рычат задыхающиеся установки кондиционеров, свет меркнет, мощные усилители то взревывают, то глохнут, сотни корреспондентов с микрофонами мечутся, спотыкаясь, пытаются прорваться к свалке или найти кого-нибудь, кто мог бы прокомментировать драку, каждый ищет места, с которого видны мониторы на стенах зала, гигантский составной телеэкран над сценой крупным планом показывает чей-то нос величиной с «кадиллак», звука нет, и вдруг дубинка, или кулак, или локоть обрушивается на нос-кадиллак, и из носа хлещет кровь, и кажется, сейчас она выплеснется с экрана и зальет толпу, а на сцене президент с беспокойством смотрит куда-то в сторону, а потом один из прожекторов чудом находит генерала в синем костюме с белой рубашкой и простым бордовым галстуком, с Почетной медалью Конгресса на широкой голубенькой ленточке на шее; тот стоит, раскинув руки, будто хочет обнять всех сразу, и смотрит на толпу, улыбаясь холодноватой, жесткой, императорской, отцовской улыбкой, и рев толпы, казалось бы, предельно громкий, становится еще громче, а драка в рядах Огайо захватывает невадцев и оклахомцев, и Дрискилл, глядя на составной экран, прикидывает, что в ней участвует человек пятьсот, хватит на солидное кровопускание – пустяк в такой громадной толпе.
Дрискилл, державший в поле зрения спину Боханнона, вдруг увидел его лицо, потому что тот обернулся, всматриваясь в толпу. Он все еще продирался к сцене сквозь плотную многотысячную массу людей, в которой не сумел бы навести порядка ни один сержант. Когда луч мазнул по его лицу, Дрискилл снова увидел глаза, увидел, как он моргнул и прикрылся от света, а потом глаза уставились прямо на него, и он не сомневался, что Боханнон его увидел, что он теперь знает, что Дрискилл за ним следит, и Дрискилл врезался в толпу. Алабама, Коннектикут, Колорадо…
На сцене, под продолжающуюся овацию, Шерман Тейлор наконец шевельнулся, отдал честь, его губы произнесли слова: «Я приветствую вас всех», оставшиеся неуслышанными, и один из оркестров грянул «Гимн морской пехоты», и несколько тактов прорвались сквозь общий гул, прежде чем другие оркестры не перебили мелодию своими, и выгоревший флаг-фейерверк убрали со сцены, президент протянул руку, то ли представляя генерала, то ли для рукопожатия, а перед самой сценой вдруг развернулись огромные транспаранты «Боннер и Тейлор – команда будущего» с лицами в профиль, обращенными друг к другу.
Потом Тейлор шагнул к Боннеру, без улыбки встряхнул его руку, и Дрискилл, кинувший короткий взгляд на сцену, потерял Боханнона, сердце у него пропустило несколько ударов. Он раскидал делегатов плечом, разметал руками, и… вот он, Боханнон, перед ним, стоит в группе морских пехотинцев. Человек тридцать, ближняя охрана Тейлора. Боханнон оглядывается через плечо: он знает, что его преследуют, но не знает – почему. Дрискилл чувствует, как больной взгляд, скользнув по его лицу, уходит в сторону, шарит в толпе, Бог мой…
Боханнон высматривает кого-то другого!
Кто-то еще следит за ним, но кто? Кто знает, что он здесь? Он – креатура генерала. А генерал между тем отступил от Боннера, в руке у него появился микрофон, и он ждал хоть какого-то разрыва в водопаде шума, чтобы заговорить, наконец дождался, и свет еще немного потускнел, а лучи сошлись на нем, и он заговорил:
– Это правда, я пришел сюда сегодня, чтобы почтить память моего большого друга и вдохновителя, Боба Хэзлитта. – Гром рукоплесканий был подобен грохоту горной лавины. Впереди орали и аплодировали морпехи, а между ними неподвижно застыла голова Тома Боханнона. – Но кроме того я хочу восстановить истину. Я пришел сюда… чтобы просить вашей поддержки… для выдвижения на пост… – В тишине, казалось, можно услышать собственные мысли, а голос генерала разносился из десятков динамиков. Ведущие программ новостей в своих технически усовершенствованных кабинках, болтавшихся на балках перекрытий под крышей, подались вперед; техники увеличили звук в наушниках и молились богу, чтобы ничего не сбилось в сети спутниковой трансляции и в кабелях.
И тут Дрискилл уловил слабое движение в полутьме перед собой – его теперь отделяли от Боханнона всего десять человек. Разобрать, что происходит, было невозможно. Боханнон, сжимая что-то в руках, подался вперед, туда, где стояли двое. Взгляд Дрискилла метнулся вверх, к сцене, где генерал вдруг застыл, как марионетка, а потом опрокинулся назад, и кровяной пузырь вздулся в нижней части его горла, над Почетной медалью, кровь, хлестнув, забрызгала пластину пуленепробиваемого стекла, не спасшего Тейлора, и хриплый вздох, пронесшийся по залу, мог бы, казалось, втянуть в себя сцену и толпу; не дав Тейлору упасть, президент рванулся к нему, подхватил и, стоя на коленях, держа на руках окровавленное тело Тейлора, бросил в замершую толпу взгляд, полный такой муки, что кадр, который увидел целый мир, был назван впоследствии величайшим документальным кадром в истории Соединенных Штатов Америки…
Один президент истекает кровью и умирает на руках другого.
Дрискилл потом так и не смог вспомнить, сколько секунд он стоял в столбняке, уставившись на табло над сценой и пытаясь уверить себя, что с Чарли, забрызганным чужой кровью, ничего не случилось. Из боковых дверей выбегали охранники и полицейские, Мак и Оливер Ландесман выскочили из-за сцены и бросились на помощь президенту Боннеру. Ландесман, поскользнувшись в луже крови, упал на колени, и Дрискилл оглянулся и не увидел Боханнона, в давке никто не заметил, откуда прилетела пуля, и перед Дрискиллом вдруг оказался морской пехотинец с остановившимся взглядом, он врезался плечом в грудь Дрискиллу, взмахнул рукой, чтобы отодвинуть его с дороги, в руке был окровавленный нож, чуть меньше обычной финки, и он уже скрылся, а Дрискилл завалился навзничь, на стулья делегатов, и увлекал сидящих за собой в визжащую кучу, и видел, как толпа смыкается за морпехом с ножом, как падает на пол нож и как его тут же затаптывают ногами, видел мелькающие в толпе кулаки, как морпеха опять сбивают с ног – и никак не мог понять, что же он видит. Тейлора же не ножом убили, его застрелили, и стрелял один из морских пехотинцев. Тут он увидел протискивающуюся сквозь толпу четверку морпехов; бледный, как смерть, Боханнон указывал рукой в проход, по которому будто бы скрылся убийца. Вокруг вопили и махали руками, еще трое военных протискивались туда, куда указал Боханнон, и Дрискилл смутно соображал: что-то пошло не так, Боханнон убил генерала. Когда он попытался подняться, на него налетел Боханнон с криком: «Не вставать, не вставать, у него пистолет!», и все снова прижались к полу, и Дрискилл попробовал поймать его за ногу и получил за свои старания пинок в лицо. А Боханнон скрылся в толпе, и Дрискилл, ругаясь, поднялся на ноги и устремился за ним.
Толпа была так огромна, раздробленна, смущена, напугана и поражена горем, что все усилия службы безопасности превратились в фикцию. В проходах образовались пробки, повсюду торчали телекамеры, лучи скользили по обезумевшему залу, в мониторах, на составном экране отражались и распространялись по стране и миру сцены из кошмаров…
Президента подняли, тело Шермана Тейлора уложили на спину. Устремленный в пустоту взгляд, раскинутые, как на кресте, руки – Алек Фэйрвезер и его операторы пришли бы в восторг от этой позы, а президент встал к микрофону – лицо и рубашка в крови – и призывал людей успокоиться, оставаться в зале: «Пожалуйста, умоляю вас, оставайтесь на местах, дайте врачам возможность подойти к генералу Тейлору», как будто ублюдка еще можно было воскресить, а Дрискилл погрузился в бурный водоворот вслед за Боханноном, и его вынесло в наружный коридор, к выходу из центра, он остановился, глядя, как народ вливается внутрь, и увидел Боханнона. Тот стоял один в насыпанной самосвалами груде песка, прислонившись к пальме, оказавшейся так далеко от родины, и глотал воздух, корчился от рвоты, опирался руками о колени и мотал головой.
