Немец был все-таки аристократом до мозга костей. В его кудлатой штатской головенке не укладывалась мысль о превосходстве армейского строя над всяким другим, а тем более над нынешним российским беспределом. Если разбит компас, потеряны ориентиры, изорвалась амуниция и пусто в котелке, каждый второй шпак готов сбежаться с плачем под наше знамя. Баранам самим до зарезу нужен отец-командир — из числа волков. Он, может, и выпустит кишки слабым да больным, зато уж прочих выведет к полной кормушке.
— Нам бороться не надо, — строго заметил я, тасуя в уме предвыборные лозунги. — Есть почетный долг и святая обязанность. Всяк мужик в России — либо строевой, либо отставной, либо запасной. Народ и армия едины. Народ и армия — два сапога пара. Два крыла. Два берега у одной реки. Наша армия — плоть от плоти народа, кость от кости, кровь от крови. Комбат — батяня, батяня — комбат. Ферштеен? Так и переведите.
Дойдя до батяни, немка замешкалась с переводом. То ли она плохо выучила русский, то ли хорошо забыла.
— Вас ист дас батяня? — нетерпеливо спросил у нее фриц.
Блондинка захлопала своими выбеленными ресницами и умоляюще глянула на меня.
— Это папа, — сжалившись, тихо подсказал я.
— Дер батальонс-командойр ист ви айн папа, — с облегчением доложила переводчица.
— О-о-о, дер папа! — Гость благоговейно поднес правую руку к груди, а потом выпалил две новые фразы. Теперь он прицельно садил по мне короткими очередями.
— Герр Карл удивлен и растроган, — заявила блондинка. — Он хочет узнать, много ли католиков в русской армии?
Вопрос был неожиданным и крайне опасным. Вероятно, немцу кто-то уже успел настучать про наши внутренние разногласия. Накануне выборов мы еще не до конца утрясли позиции, как относиться ко всяким сектантам, баптистам, альтернативщикам и прочим тлям, пытающимся закосить от действительной. Генералу нравилась идея сунуть каждому такому белый билет и на пушечный выстрел не подпускать к армии. Пусть пять лет горшки вытаскивают в госпиталях. Я же склонялся к мнению думского комитета по обороне: возродить желдорвойска и определять уклонистов туда на тот же пятилетний срок. Боженька не велит носить автомат? Носи шпалы!
— Не знаю, что говорится в Уставе вашего бундесвера, — начал я, обходя щекотливый вопрос по флангу, — а в нашем Уставе запрещены служебные ограничения по национальности. Пожалуй, будь себе татарин, тунгус или степной калмык! Нам без разницы. Думаю, в нашей армии есть и отдельные католики. Сколько их конкретно, я не считал...
После перевода моих слов на бородатом лице немца выразилось легкое разочарование. Видимо, он ожидал от меня другого ответа, но, как и всякий слабовольный шпак, не решился настаивать.
— Скажу вам больше. — Я старательно закреплял поворот беседы на других рубежах, вдали от косильщиков. — Мы призываем даже лиц кавказской национальности, хотя они, по известным причинам, сегодня служат за пределами родных населенных пунктов.
— Я-я, — вновь оживился гость, едва блондинка перешагнула через Кавказ. — Ихь ферштее. Кауказишер криг!
Новая тема сразу вызвала у него несколько лающих очередей. Белокурая фройлен еле поспевала за его фразами.
— Герр Карл говорит, — застрекотала она, — что Совет Европы высоко оценил итоги дипломатической миссии вашего кандидата. Лично герра Карла всегда поражало, что войну на Кавказе остановил Генерал, а не штатский политик...
Знал бы ты, фриц, подумал я, с каким бы удовольствием Генерал выжег каленым железом всех сепаратистов до единого, невзирая на федеральные потери. Один только вид волосатых-бородатых мятежников разлагал наши регулярные части быстрее анаши и спирта. Впрочем, в итоге возобладала иная, более хитрая стратегия: увести войска и выждать. Отсутствие врага извне должно было сгубить абреков надежней, чем любые ковровые бомбардировки. Стоит отойти русским — и горцы начнут резать друг друга, Афган тому пример...
С тех пор, усмехнулся я про себя, наш Генерал и заделался официальным голубем мира. После его ухода в политику эта кутузовская хитрость неплохо сыграла нам на руку. Шпаки не раскусили: генерал-миротворец — все равно что еврей-оленевод. Такая же абракадабра.
— У нас на Руси есть поговорка, — вслух сказал я кудлатому фон-барону. — Худой мир лучше доброй ссоры. Согласны?
Блондинка затарахтела, переводя на немецкий эту русскую народную дурость. Сам же я оставался при мнении, что лучший индеец — мертвый индеец.
— Я-я, натюрлих, гут! — с удовлетворением ответил мне германский кисель, в генах которого навечно уснули воинственные тевтоны.
— Гут значит гут, не возражаю... — Я привстал с места, отодвигая стул и давая гостю понять, что наш разговор окончен.
В то же мгновение у меня из-под стола прямо на середину комнаты выкатился небольшой сюрприз — отдельно взятая голова нашего дорогого миротворца. Легок на помине.
Должно быть, лямка сидора зацепилась за ножку стула, а горловину вещмешка нерадивый Крюков забыл стянуть покрепче. Не адъютант, а размазня. Десять нарядов посмертно!
Крутясь юлой, бурый футбольный мяч с лицом Генерала и прической Генерала подлетел к самым ногам немцев и дружелюбно уткнулся в правый ботинок герра Карла.
Герр Карл негромко ахнул, отскакивая назад. Его переводчица тоненько пискнула и тоже прыгнула как можно дальше от сюрприза. Теперь Генерал скалил крепкие зубы на безопасном расстоянии от ног гостей. Правда, в любом случае он никого не укусил бы.
— Тотенкопф... — шепнул немец. — Варум? Вер ист дас?..
— Мертвая голова... — угасающим эхом откликнулась блондинка. — Почему? Кто это?..
Все же германцы — очень культурная нация, благодарно подумал я. Спокойная. Не поднимают громкого шума на весь дом. Прямо как мой любимый «стечкин» с привернутым глушителем.
— Это обыкновенный муляж, — быстро сказал я, пинком загоняя генеральский тотенкопф обратно под стол. — Воск!
— О-о-о, вакс! — Легковерный фриц проводил глазами улетающую голову. — Вакс-абдрук! Фюр дем музеум фрау Тюссо?
— Музеум-музеум, наглядное пособие... — Не дав гостям опомниться, я начал подталкивать немецкую парочку к дверям: однако теперь не к выходу, а в соседнюю комнату. — Но это детские игрушки! Идемте, я покажу вам настоящий зум зум!
Заранее расстегнутый планшет уже прятался у меня подмышкой. Что поделать: германские гости увидели больше, чем им положено. На целую голову больше. Клянусь Уставом, я в этом не виноват.
— Вас ист дас зум зум? — заинтересовался у дверей герр Карл.
— Сами поймете, — обнадежил я...
Через двадцать пять минут капитан Дима Богуш заглянул ко мне в кабинете последними предвыборными рейтингами. К этому времени я дошел до главного сражения, под Прохоровкой. Теперь наши сорокапятки научились жечь фашистские «тигры», как спичечные коробки. С первого попадания.
— А где же немцы, товарищ полковник? — спросил Богуш и оглядел пустой кабинет.
— Немцы? — задумчиво переспросил я, не выпуская из рук книги маршала Жукова. — Немцы разбиты на Курской дуге. Учите военную историю, Дима.
«... И была у Дон-Жуана шпага, — бормотал я, торопливо скользя по кремлевскому паркету. Паркет у нас капитально натирали по субботам. — И была у Дон-Жуана донна Анна. Вот и все, что люди мне сказали о прекрасном, о несчастном Дон-Жуане...»
Шпаги у дона Болеслава отродясь не было. Зато президентская голубица донна Анна надвигалась так же неотвратимо, как гранитная статуя Командора. Шаг за шагом. Наверняка Анна уже едет в лифте и будет здесь с минуты на минуту.
Не время обсуждать, прекрасен дон Болек или нет. Главное, он может стать несчастным, если не упредит событий.
Нужно успеть раньше.
Огромный букет, больше похожий на маленькую розовую клумбу, я сжимал обеими руками — чтобы не выронить на бегу. У Ксении в несгораемом шкафу всегда имелись наготове две-три тяжелых вязанки цветов, которые она ежеутренне обновляла в службе протокола. К обеду эти дары природы начинали сморщиваться и усыхать, а к вечеру их можно было впарить разве что дуайенам слаборазвитых африканских государств, чей внешний долг Парижскому клубу гарантировал смирение дипкорпуса стран-должников: что ни дай, всему будут рады. Сейчас у моего букета еще держалась средняя степень сохранности. Где-то на уровне парламентских делегаций стран СНГ.
Помимо естественного аромата роз от моей ручной клумбы за километр разило смесью трех сильных дезодорантов с одеколоном «Консул». Я не поскупился, истратив на цветы добрую половину наших представительских запасов. Пахнуть так пахнуть. Женщинам обычно нравятся тонкие, еле заметные ароматы. Вульгарный перебор парфюма вызывает у них недоумение, переходящее в недовольство.
Это именно то, что сейчас надо. Дамские досада и раздражение — вот наилучшая увертюра к опере «Полный провал». Когда мне было пятнадцать, я перед первым в жизни свиданием вылил себе на голову флакон одеколона «Саша» — и получил от одноклассницы самую первую в жизни отставку. Девочка сморщила носик, боясь чихнуть, а мой скромный поцелуй в ее запястье удостоился нервного: «Дурак!».
