Наталья Александрова
Венец Гекаты
— Ну что это такое! — Амалия Антоновна поморщилась. — Опять до второй октавы фальшивит! Густав Карлович обещал что-то сделать, но воз и ныне там!
Старушка выразительно поджала губки, но, поскольку этого никто не видел, ей стало неинтересно капризничать. Она вздохнула, привычным жестом поправила седые букли и снова заиграла старинный романс: «Нет, не тебя так пылко я люблю».
Старый клавесин нещадно дребезжал и поскрипывал на трудных пассажах, старушка подпевала ему таким же надтреснутым, дребезжащим, антикварным голоском:
…Не для меня красы твоей блистанье…
Когда-то, очень давно, у нее находили неплохое сопрано, но теперь ее голос был так же далек от сопрано, как она сама — от той очаровательной барышни с огромным черным бантом в волосах, которая слушала соловьев в Шуваловском парке и целовалась с курсантом-моряком…
Как же его звали? Владимир? Андрей?
Нет, не вспомнить, имя курсанта бесследно улетучилось из ее памяти!
…Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость, и молодость погибшую мою…
Амалия Антоновна расчувствовалась. Она прикрыла глаза, промокнула их кружевным платочком с изящно вышитыми инициалами, отъехала от клавесина вместе с вращающимся табуретом, взяла с палисандрового ломберного столика крошечную, на десять граммов, хрустальную рюмочку и недрогнувшей рукой налила в нее французского коньяка.
Этот коньяк привезла ей из Парижа Лиза на прошлое Рождество, подарила со смехом, сказала: «Только не спейтесь, тетя Малли».
Это имя — Малли — придумал для нее один из ухажеров лет семьдесят тому назад. Кто же он был — инженер? Военный? И как его звали? Она не могла вспомнить, как ни старалась, но выдуманное им имя закрепилось за Амалией Антоновной на всю жизнь.
Лиза… где она сейчас? Кажется, в Амстердаме… какие настали интересные времена — для молодых талантливых людей появилось столько возможностей!
Амалия Антоновна лихо опрокинула рюмочку, взглянула на бутылку. С минувшего Рождества коньяку в ней почти не убавилось, так что бытовой алкоголизм ей не грозит. Впрочем, в ее возрасте это было бы даже забавно.
Ох уж эта Лиза! Как редко она все же навещает старуху!
Хотя, конечно, чего можно от нее требовать — ведь она ей никто, даже не родня.
Амалия Антоновна привычно огорчилась.
Никого из ее прежних друзей давно уже нет в живых, единственный родственник — троюродный племянник — живет в другом городе, появляется очень редко, да, честно говоря, его визиты Амалию Антоновну нисколько не радуют. Все же он человек совершенно не ее круга, их интересы удивительно далеки. Собственно, единственный его интерес — это ее квартира и вещи, да и то постольку, поскольку их можно выгодно продать. Она не раз замечала алчные взгляды, которые племянник бросал на ее обстановку.
«Нет, милый, придется тебе потерпеть! Я еще жива!»
Впрочем, она сама иногда в этом сомневалась: порой она казалась себе не живым человеком, а музейным экспонатом, антикварной безделушкой — вроде этих старинных кукол, рядком рассевшихся на крышке клавесина.
Нет, с племянником у нее не было ничего общего. Вот Лиза — это совсем другое дело, она действительно умеет слушать, у нее такой приятный голос и внимательные глаза…
В дверь позвонили.
Кто бы это мог быть? Ах, ну да, наверное, это Мария Тимофеевна пришла из магазина.
Амалия Антоновна подхватила палочку с черепаховой ручкой, оперлась на нее и пошла к двери.
Она вполне могла ходить и без палочки, но иногда ей хотелось изобразить немощную старуху. Тем более перед соседями. Глядишь, чем-то и помогут, хоть в магазин сходят.
Амалия Антоновна, не спрашивая, кто там, отперла дверь.
На пороге вместо соседки появился высокий, немного сутулый мужчина с круглым широким лицом, чем-то похожий на сову — крючковатый нос, круглые моргающие глаза… Этот человек был ей вроде бы знаком, но Амалия Антоновна никак не могла вспомнить, где она с ним встречалась.
— Что же вы так — не спрашиваете? — пожурил ее гость. — Так ведь кто угодно может к вам войти! Сейчас столько опасных людей!.. Нужно быть осторожнее!
— Ах, милый! — Амалия Антоновна закатила глаза. — Мне в моем возрасте уже нечего бояться! На мою честь вряд ли кто-то покусится, а современные грабители не интересуются старьем. Его ведь еще нужно сбыть… Но простите, мон шер, не могу припомнить ваше имя… мы ведь с вами уже встречались?
— Я корреспондент журнала «Русская старина», — проговорил гость, протискиваясь в прихожую, — меня зовут Иван Каменский. Я звонил вам на днях, просил о встрече. Вы обещали мне рассказать о своей бурной молодости.
— Ах, ну да! — Амалия Антоновна виновато потупилась. — Я совершенно запамятовала… Видите ли, все, что случилось на днях, моментально улетучивается из моей памяти. Вот молодость — это совсем другое дело. Пойдемте, мой дорогой!
Она развернулась и, постукивая палочкой, неспешно отправилась в обратный путь — в свою скромную гостиную, которая по совместительству была ее кабинетом, и будуаром, и столовой, да и, что уж греха таить, спальней.
— Присаживайтесь, друг мой! — Она светским жестом указала гостю на диван красного дерева. — Не хотите ли капельку коньяку? У меня есть настоящий, французский. Лиза привезла его на прошлое Рождество из Парижа… ах да, вы ведь не знаете Лизу…
— Нет, к сожалению, — гость виновато заморгал, при этом сделавшись еще больше похожим на сову. — А где она сейчас, Лиза?
— Кажется, в Амстердаме… а что, разве вы с ней знакомы?
— А кроме нее, у вас никого не бывает? — продолжил гость, проигнорировав вопрос Амалии Антоновны.
— Нет, никого… только племянник, но он приезжает редко, очень редко.
Вместо того чтобы сесть, гость подошел к клавесину, внимательно осмотрел его, приподнял крышку.
— Вы любите музыку? — Амалия Антоновна заметно оживилась, села на табурет, развернула ноты. — Хотите, я вам сыграю и спою? Когда-то у меня было неплохое сопрано, даже сам профессор Гориславский отметил его…
— Да что вы говорите? — Гость изобразил вежливое удивление. — Ну что ж, сыграйте, сделайте милость!
Амалия Антоновна не заставила себя уговаривать.
Она опустилась на табурет, раскрыла пожелтевший от времени нотный сборник и объявила:
— «Ты мне клялся». Старинный романс.
Она опустила руки на клавиши и запела с большим чувством:
Ты мне клялся душой сначала,
Назвал душенькой ты меня…
Однако невоспитанный гость, вместо того чтобы вежливо слушать престарелую певицу, так и крутился вокруг клавесина. Он поднял его резную крышку и беззастенчиво разглядывал внутренности старинного инструмента.
— Молодой человек, — обиженно проговорила Амалия Антоновна, убрав руки с клавиатуры. — Кажется, я пою для вас! Или вам это совсем неинтересно?
— Интересно, очень интересно! — возразил мужчина. — Кажется, это именно то, что я искал…
С этими словами он зашел за спину хозяйки и молниеносным движением накинул ей на шею шелковый шнурок.
— Что вы… — хотела возмущенно воскликнуть Амалия Антоновна, но ее голос, который когда-то похвалил сам профессор Гориславский, отказал ей в эту критическую минуту. Впрочем, и неудивительно: шелковый шнурок, затянувшись, перехватил горло старушки, и она вместо возмущенного возгласа издала жалкий предсмертный хрип. В глазах у нее потемнело, и Амалия Антоновна отправилась в тот мир, где ее давно уже дожидались сверстники — и тот курсант-моряк, с которым она целовалась в Шуваловском парке, и инженер, который семьдесят лет тому назад придумал для нее милое прозвище Малли… в последнее мгновение она вспомнила, как его звали — Николай.
Похожий на сову человек подхватил безвольно обмякшее тело старухи и перенес его на диван. После этого он засучил рукава и склонился над клавесином.
Но поработать как следует он не успел, потому что в дверь квартиры позвонили. Мало того — с площадки донесся заливистый собачий лай.
Мужчина вполголоса выругался и шагнул к окну, задернутому плотными шторами.
— Кузенька, не торопись! — Мария Тимофеевна зажала под мышкой поводок, перехватила в левую руку тяжелую хозяйственную сумку с продуктами и приложила к кнопке ключ домофона. Симпатичный скотчтерьер первым проскочил в открывшуюся дверь и побежал наверх, волоча за собой поводок.
Хозяйка привычно умилилась на своего питомца, тяжко вздохнула и приступила к подъему. Лестница в старом доме была крутая, зато площадки между маршами — широкие и окна — красивой полукруглой формы. Между вторым и третьим этажами Мария Тимофеевна остановилась передохнуть. На лестнице было чисто, пахло освежителем воздуха и едва заметно — краской.
