Это его слегка обеспокоило: не всплыли ли какие-то конкуренты, не нашлись ли у тетки фальшивые родственники, желающие наложить лапу на его законную собственность?
Он толкнул дверь, вошел в квартиру и, нарочито громко топая, направился в теткину комнату.
Здесь, в глубоком кресле с резными подлокотниками, сидел тщедушный человечек в черном пальто. У незнакомца были большая лысоватая голова, глубоко посаженные темные глаза и длинные руки, сложенные на серебряном набалдашнике палки. Вообще этот человек выглядел очень странно: он казался смешным, но в то же самое время — опасным.
— Вы кто? — враждебно осведомился Славик, приблизившись к незнакомцу. — И что вы тут делаете?
— Могу задать вам тот же вопрос, — отозвался странный человек. — Кто вы такой?
— Я-то известно кто, я — племянник… законный то есть наследник… это все — мое… — парень обвел квартиру неопределенным жестом. — А вы откуда взялись на мою голову?
— Ах, вы племянник? — Тщедушный человечек поднялся из кресла навстречу Славику, шагнул к нему, церемонно шаркнув ножкой, но при этом уронил свою палку. — Очень, очень рад познакомиться!
— А вы-то кто такой?! — напирал Славик, исподлобья глядя на незнакомца. — В родню набиваетесь? Сразу предупреждаю — нет у нее никакой родни, кроме меня! Нет и никогда не было, так что не рассчитывайте, что я… что вы…
— И в мыслях не было! — воскликнул незнакомец, сложив на груди свои удивительно длинные руки. — Поверьте, и в мыслях! Наоборот, я — ваш лучший друг и могу принести вам большую пользу…
— Ни в каких друзьях не нуждаюсь! — объявил Славик. — Как-нибудь сам управлюсь, без вас! И вообще вы мне так и не ответили — кто вы такой? На квартирку небось рот разинули?
Смешной человечек не спешил с ответом, и Славик подумал уже: не выкинуть ли его вон — ввиду явной тщедушности незнакомца это не составило бы большого труда. Но тут он заметил в углу комнаты второго человека — рыхлого сорокалетнего дядьку с туповатой физиономией и отвислой губой, вся фигура которого дышала недюжинной силой.
Поэтому Славик отбросил мысль силой выставить незваного гостя и воззрился на него в ожидании.
— Кто я такой? — протянул тот наконец. — Я вам это непременно сообщу, только для начала обрисую ваше положение. Вы — племянник покойной?
— Ну да, в общем, вроде того… — замялся Славик, мысленно прикидывая степень своего родства с Амалией Антоновной.
— Вроде того… — выразительно повторил незнакомец. — Даже если допустить, что вы — не «вроде того», а родной племянник, это значит, что вы — наследник третьей очереди!
— Чего?! — ошеломленно переспросил Славик. Он был оскорблен до глубины души, словно его обозвали человеком третьего сорта.
— Не обижайтесь, — незнакомец усмехнулся. — Это просто юридический термин, означающий, что при вступлении в наследство вам придется уплатить очень большой налог. Кроме того, вам в любом случае нужно ждать полгода, чтобы вступить в свои права.
— Это еще зачем? — возмутился Славик. — Я и так столько лет ждал!
— Понимаю вас и сочувствую! — Незнакомец поднял руки. — Но таков закон. Эти полгода даются для того, чтобы все возможные наследники могли проявиться и предъявить свои требования.
— Нет у нее никаких родственников! Никого, кроме меня.
— Очень хорошо, — заверил его незнакомец. — Но закон есть закон. Полгода придется ждать.
Славик расстроился: перед ним уже замаячила приятная перспектива, и вдруг она снова уходит в туманную неизвестность.
— А вы-то кто такой? — Славик снова подозрительно уставился на тщедушного человечка. — Адвокат, что ли? Можете все это ускорить?
— Увы! — Гость развел руками. — К сожалению, ускорить все это не в наших с вами силах. Но я могу сделать вам выгодное предложение, которое немного скрасит это вынужденное ожидание.
И незнакомец сообщил Славику, что зовут его Казимир Болеславович, что он — владелец антикварного магазина и охотно приобрел бы кое-какие вещички покойной тетушки. При этом Паук дал Славику понять, что он не преследует никаких корыстных целей, а занят единственно благотворительностью — старается сохранить для потомков культурное достояние страны.
— Уж будто! — пробормотал недоверчивый Славик. — Вы же не музей содержите, а магазин! Стало быть, продаете все эти вещички — с выгодой для себя!
— Какая там выгода! — жалостно вздохнул Казимир Болеславович. — Дай бог свое вернуть! Для меня главное — чтобы старинные вещи попали в хорошие руки! Ведь если человек заплатит за вещь большие деньги, он и обращаться с ней будет соответственно!
— Короче, — перебил антиквара Славик. — Что вы мне хотите предложить?
— Я хочу, чтобы вы прямо сейчас, не дожидаясь вступления в права наследства, продали мне кое-что из теткиного имущества. Вот, скажем, эту горку, и шкафчик, и клавесин, и вот этот ломберный столик… ну, и еще кое-что по мелочи.
— А у меня потом не будет неприятностей?
— Если мы поспешим и сделаем все до того, как обстановку квартиры опишут, — никаких неприятностей, я вам гарантирую! У меня, вы же понимаете, есть связи… если что — я смогу решить все вопросы.
— И сколько же вы мне хотите предложить?
— Ну… допустим, за все сразу — пять тысяч… уверяю вас — это щедрое предложение!
— Сколько?! — Славик вылупился на антиквара. — Но это просто несерьезно! Пять тысяч? Не смешите мои кроссовки! Пять тысяч… а пять тысяч — чего?
— Так и быть, евро… и не надо так кипятиться. Вы можете поискать другого покупателя, но в таком случае упустите момент и вам придется ждать полгода. И к тому же платить налог по максимальной ставке, как наследнику третьей очереди. А я предлагаю вам живые деньги, причем — немедленно!
Паук вытащил из кармана толстую пачку купюр и пошуршал ими перед носом Славика.
— Десять тысяч! — ответил тот, не сводя взгляда с купюр.
— Ну ладно, так и быть! Я даю шесть тысяч — но это мое последнее слово!
И Казимир Болеславович добавил к своей пачке еще одну стопочку, потоньше.
Славик не сомневался, что антиквар хочет его надуть.
Во-первых, племянник покойной Амалии Антоновны вырос в глубоком внутреннем убеждении, что все люди на свете только одним и заняты — думают, как бы надуть, объегорить, перехитрить друг друга. Потому, полагал он, так много в нашем языке слов и выражений соответствующего значения — обмишулить и объегорить, кинуть и обштопать, напарить, обставить, облапошить, объехать на кривой козе…
В особенности же все эти нехорошие люди озабочены тем, чтобы обмануть именно его, Славика. Почему уж все вокруг так плохо к нему настроены, он не знал, но подозревал, что причина этой общей нелюбви заключается в его, Славика, удивительных моральных достоинствах, в его золотом сердце и природной доверчивости.
Во-вторых, сам по себе антиквар выглядел очень подозрительно и жуликовато — с этими его запавшими щеками, глубоко посаженными темными глазами и цепкими, хваткими паучьими лапками, крепко сцепленными на серебряном набалдашнике палки.
Итак, Славик не сомневался, что антиквар хочет его надуть, но в то же время деньги в руках Пауцкого манили Славика, гипнотизировали его, притягивали, как могучий магнит…
Короче, в душе безутешного племянника боролись два одинаково сильных чувства — алчность и подозрительность.
Пауцкий, отчетливо отметивший на лице своего собеседника борьбу этих чувств, облизнул сухие губы и проговорил своим бесцветным, хрустящим, как бумага, голосом:
— Решайтесь, мой дорогой! Вот они, деньги! Живые деньги! — И он для большей убедительности снова пошуршал перед Славиком пленительными бумажками.
— Девять тысяч! — проблеял Славик в последней попытке преодолеть чары хитрого антиквара. — Ну, хотя бы восемь…
— Нет, дорогой мой! Не восемь и не семь… я пошел вам навстречу, предложил вам шесть тысяч. Это было мое последнее слово. Вы не согласились — и теперь я говорю: пять с половиной. Соглашайтесь, или будет пять!
Он отслюнил из пачки несколько купюр и спрятал их в карман своего пальто.
Славик жалобно заскулил, провожая ускользающие деньги безутешным взглядом, и поспешно воскликнул:
— Я согласен, согласен!
— Очень хорошо, — узкие губы Паука сложились в некое подобие улыбки, он достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул его Славику. — Подпишите здесь, мой дорогой… вот здесь, где галочка!
Славик попытался прочесть текст, но от волнения буквы плясали перед его глазами. Он вздохнул, поставил внизу листа широкий росчерк и торопливо схватил деньги.
— Ну, все, — Паук поднялся, опираясь на палку, и повернулся к своему здоровенному спутнику: — Ну, Михаил, приступай! Начнем, пожалуй, с клавесина.
Рыхлый детина обхватил хрупкий инструмент своими огромными лапами, легко поднял его и понес к выходу. Клавесин издал какой-то негромкий трогательный звук, словно прощаясь с квартирой покойной Амалии Антоновны.
