Лариса Соболева
Девять жизней черной кошки
– Ваше мнение, Василий Романович? – вдруг пробился в его сознание голос Сахно, председательствующего на совещании, которому, казалось, конец никогда не наступит.
Черкесов мигом проснулся. В это время кто-то включил свет, так как в конференц-зале стало темно из-за сумерек, а расходиться команды не поступало. Черкесов сощурил глаза от непривычно яркого света, сонно спросил:
– Что вы сказали?
– Нет, уважаемые, – развел руки в стороны Сахно, – так мы никогда не закончим. Мне что же, повторять по сто раз? Сегодня уже тридцатое декабря! Мы заседаем последний день перед рождественскими каникулами, а вы все о чем-то грезите. Будьте добры, ножки в стороны… – Кто-то громко хихикнул. – Я не в том смысле! Не о женских ножках думайте… я имею в виду – посторонние вопросы отодвиньте в сторону. А вы что подумали?
Ой, скукотень! Черкесов едва сдерживался, чтоб не зевнуть во весь рот.
– Предлагаю перенести вопрос о продаже завода на январь, когда выйдем после каникул, – сказал, поднявшись, один из прозаседавшихся.
И его дружно поддержали члены городской думы, состоящей всего-то из одиннадцати человек. Но эти одиннадцать человек никак не могли столковаться и толкануть якобы нерентабельный завод дяде со стороны.
– Ну и ладно, – собирая со стола документы, проворчал Сахно. – Прошу вас хорошо подумать и прийти к единому мнению…
– Которое заключается в том, чтобы дать согласие пустить завод с молотка, – сострил некто, наверняка из противоборствующей партии.
– А вот этого не надо! – нахмурился Сахно, недовольный тем, что городская дума не пришла к мирному урегулированию вопроса. – Не надо подкалывать меня. Некоторые, – подчеркнул он, – думают: тайное голосование, то да се… Не надейтесь. Желаю всем приятно встретить Новый год. До свидания.
Черкесов как юноша сбежал вниз, надел свою новую дубленку, пыжиковую шапку взял в руки и вышел на улицу. У здания администрации невольно замер.
Зимние сумерки… Они полны магии и очарования. Особенно когда к сумеркам присоединяется размеренное и неторопливое падение снежных хлопьев. И при этом ни ветра, ни слякоти, ни прочих каверз изменщицы-погоды. Нет, зима радовала умеренным морозом и снежным покровом, когда, казалось, сама природа город очищает. А вот весной начнется самая настоящая распутица. Несмотря на асфальт и тротуары, город станет напоминать болото или сточную канаву, потому что в последние годы дороги не ремонтировались. Да и армия уборщиков поредела – не хотят власти платить за уборку территорий, а бесплатно махать метлой и лопатой желающих нет. Но до весны еще ой как далеко. Сегодня же, под медленно падающими снежинками, тянуло побродить по сумеречным улицам, подумать… А возможно, совсем ни о чем не думать, просто бродить…
Крупные снежные хлопья мягко оседали на дубленке и волосах, а Черкесов так и не надевал шапку. Хотелось хоть сейчас ненадолго остановиться и насладиться покоем, падающим снегом, звездами в ясную погоду. А то все не хватает времени на такую лирику. Вон, похоже, и прохожим некогда притормозить – несутся на бешеной скорости, их не умиляет тихий снегопад, им надо притащить сумки с продуктами да елки домой, подготовиться к Новому году.
Зазвонил сотовый, не дав Черкесову возможности налюбоваться красотой. Он достал трубку и нехотя поднес к уху.
– Ты когда вернешься? – услышал скрипучий голос жены.
– Не знаю, – с честной интонацией соврал Черкесов. Врал он часто, особенно жене. – Только что объявили перерыв, я выскочил вдохнуть свежего воздуха, голова трещит. Думаю, приеду домой не скоро, вопросов накопилось…
– Поторопись, – произнесла она, плохо скрывая досаду. – Мама уже приехала, мне неудобно перед ней. Хоть раз в жизни появись дома вовремя.
Она отключилась от связи, не выслушав оправданий, которые были заготовлены давно и собирались слететь с уст мужа. Подозревает. Она всегда его в чем-нибудь подозревает. Иногда ему кажется, что жена про него знает все-все, но вслух высказывает только подозрения. Собственно, Черкесову от этого ни холодно, ни жарко. Пусть подозревает – да хоть выслеживает! – это ее личное дело. Был бы повод, а скандальчик он ей всегда закатит. Тут еще теща решила праздник испортить – прикатила. Ух, как народ прав, придумывая злые анекдоты про тещ! Интересно, существует хоть один мужик на свете, благоговеющий перед тещей? И существуют ли тещи, не заслуживающие секиры, яда, пули или хотя бы кулака в глаз? По мнению Черкесова, так всех тещ следует насильно согнать в концлагерь, оградить железным пятиметровым забором, по которому пустить ток в десять тысяч вольт, чтоб ни одна не выбралась на волю. Пусть они там пьют кровушку друг у друга. Нет, встречаться с тещей у него не было намерения. Во всяком случае, в ближайшие несколько часов. Вспомнив о времени, он посмотрел на часы – половина шестого. Пора разрядиться. Нахлобучив пыжиковую шапку на голову, он глубоко вдохнул морозного воздуха…
– Вася, тебе не жалко достояние города отдавать в чужие руки?
Опять двадцать пять – продолжение заседания! Черкесов повернулся на голос, состроив кислую мину:
– Прохор Никитич, давайте перестроимся на праздник. Сколько бы мы ни сотрясали воздух, завод отберут. Ну, банкрот завод, банкрот. О чем тут спорить?
– Банкротство-то липовое, – хмуро возразил Бубулин. – А это уголовщина.
– Политические силы в стране распределились так, что те, кто стоит ступенью выше, всегда правы и всегда со знаменем победы.
Прохор Никитич Бубулин – человек пожилой и постоянный оппонент думскому большинству, в которое входит и Черкесов. И тем не менее они сохраняли дружеские отношения.
– Так какого черта на нас давят? – справедливо возмутился он, нахмурив лохматые брови. – Столько часов штаны протирали, и все зря? Без нас бы и забирали.
– А это называется – демократия, – улыбнулся Черкесов. – Сначала наше мнение, потом барское разумение, вот и вся арифметика. Так сложилось, Прохор Никитич, что мы с вами очутились чуток ниже, нам и принимать условия. Есть же люди, сидящие ниже нас, и мы диктуем им, так ведь? Потом, наши-то обленились, работать не хотят. А придет человек со стороны и, вполне вероятно, поставит дело на ноги.
– Циничный подход к делу, – вздохнул с прискорбием Прохор Никитич. – Не видать этой стране возрождения, раз никому нет дела до ее богатств. Своим согласием мы отдадим завод в частные руки. А из бюджета города платят зарплату учителям, врачам… И пополняется казна градообразующими предприятиями, каким был до недавнего времени завод. И вдруг перестал быть таковым. Бессовестно. А как бы ты, Вася, посмотрел, если б твой завод какой-то пацан надумал отнять?
– Отрицательно, – отшутился Черкесов.
Бубулин безнадежно махнул рукой и пошел прочь, даже не попрощавшись. А Черкесов, вздохнув, подумал: порядочность и честность давно стали анахронизмами, эти качества поднимаются на смех, разумеется, за спинами обладателей сих достоинств. Над Прошей в думе потешались, называли за глаза дураком, придумали и кличку обидную – Бубуин, а некоторые звали его еще более конкретно – Бабуин. Взрослые люди, мужчины (в городской думе нет ни одной бабы, к счастью), а злословят за спинами, дают друг другу клички, интригуют по мелочи. Ну прямо как школьники, право слово, будто иных забот нет. Лично он, Василий Романович Черкесов, в думских интригах не участвует по одной причине – лень. И не отстаивает ничьи интересы, а удачно лавирует между оппонентами и ведет примиренческую политику. Ему что, больше всех надо? Революционеры нынче не в моде, да и хлопотно это – борьба за ненужную справедливость. Он предпочитает мирную жизнь и комфортабельный отдых. Депутатство для него – престиж, выгода, когда можно свои дела уладить, и дополнительный доход, хотя в доходах он особо не нуждается.
Стемнело. Черкесов сел в свою новую машину, выехал с места стоянки, предвкушая дивный вечерок в объятиях красотки Аллы. Буквально за поворотом он заметил на остановке прыгающего от холода приятеля. Неудивительно, что тот подпрыгивал на месте: куртка на нем далеко не зимняя, вместо сапог туфли, да и брюки по сегодняшней погоде могли бы быть поплотнее. Черкесов притормозил, приоткрыл дверцу и скомандовал:
– Федька! Бегом в машину!
Тот несказанно обрадовался, залез в салон и потер руки:
– Ну и холодина! Привет. Мне на Камчатскую. Тебе по пути?
– Даже если не по пути, доставим, – пообещал Черкесов. На него вдруг упало благодушие, такие моменты иногда случаются, важно их не упустить тому, кому обещаются золотые горы. – Одет ты слабовато для зимы. Знаешь что, подъедь ко мне… завтра утром, подкину кое-что из тряпок. А то так недолго и дуба дать.
– Мы не гордые, примем материальную помощь, – хмыкнул приятель.
– Ты посиди, а я в магазин заскочу, – паркуясь у обочины, сказал Черкесов.
