Александр Зорич
Танцы втроем
6 мая, 12.30
В дежурной части было, как обычно, накурено. Лейтенант Симакин, которого сослуживцы знали в общем как человека непьющего, но если уж пьющего, то пьющего беззаветно, поэтически и беспробудно, всю смену старался дышать "про себя", плотно стиснув зубы и деликатно втягивая воздух носом, как в какой-нибудь экзотической дыхательной практике загадочного и дремотного Востока, где все мужчины – йоги, а женщины – гейши. Или чуть иначе: все мужчины – ушуисты, а женщин просто нет за ненадобностью. По крайней мере, так смотрелся пресловутый Восток сквозь стекла кинескопов и зарешеченных окон райотдела.
Со вчерашнего вечера Симакин протрезвел лишь отчасти. Звуки и запахи внешнего мира воспринимались им с некоторым запозданием. Полуденный кофе, который варился в соседней комнате, был им в первый раз за много дней упущен, поскольку по правилу "кто поспел – тот и съел" он доставался всегда трем из шести милиционеров дежурки. Это неизбежно следовало из размеров джезвы (двести пятьдесят грамм), которую из-за этого называли чакушкой и из-за этого же традиционно соображали на троих. Второй раз кофе не варили – экономили.
Симакин также не услышал (а точнее, не осознал), как сержант Рында ("Вот такая флотская фамилия", – гордо подтверждал сержант любому переспросившему; переспрашивали все), выдувая белесую поземку с глянцево-черной кофейной поверхности, пробасил: "А лейтенанту нашему – шиш; он своих чакушек вчера, похоже, нахватался под горлышко". Поэтому Симакин не зря сомневался в эффективности предпринятых мер маскировки (к которым, помимо йогинского дыхания, относились жвачка "Дирол" и туалетная вода с броским, но всегда ускользающим из памяти названием).
На телефонные звонки он тоже реагировал с запозданием. Бабушка, которая не могла попасть домой по причине утери ключей, дозвонилась только с третьего раза. Выслушав ее долгие, сбивчивые, невнятные объяснения, Симакин в ответ так же долго и невнятно пытался втолковать ей, что подобного рода происшествия выходят за рамки компетенции ("копотенции" – наконец-то выговорил Симакин) правоохранительных органов и подлежат копотенции ЖЭК'а или, еще лучше, какого-нибудь ловкого пацана, который пролезет к ней в квартиру через соседский балкон. Бабушка не понимала, о каком Жене говорит Симакин и какому пацану она сможет доверить кошку, которая томится с утра без молока и селедки. "Довели страну до ручки", – резюмировала бабушка и наконец отстала.
Симакин со скукой вперился в огромную карту района, висевшую прямо перед ним. Если бы он умел рисовать, то смог бы по памяти нарисовать ее всю с каждым последним деревом, гаражом, со всеми бабушками и кошками, которых, разумеется, на карте не было, но которые жили в ней и постоянно чего-то хотели от Симакина. Симакин от них не хотел ничего. Симакин хотел пива.
Прошло шесть часов дежурства и за все это время не случилось ровным счетом ничего примечательного. Ни бомбы в школе, ни разбойного нападения на "Мерседес" какого-нибудь эспэшного главбуха. "Оно и не удивительно, – меланхолично подумал лейтенант, – май, воскресенье, фирмы закрыты, народ сажает картошку, малолетние преступники целый день смотрят мультяшки про Тома и Джерри. В новых районах бухают, если только есть деньги, и весь мордобой начнется вечерком, но только меня уже здесь не будет и разгребать это все придется Саше. Или Володьке – хоть убей не могу запомнить этот график."
– …товарищ лейтенант, телефо-он! Возьмите наконец! – Рында орал уже вторую минуту, клича лейтенанта то господином, то товарищем. Пятьдесят на пятьдесят, потому что прежнее уставное обращение вроде бы устарело, но новое еще вроде бы не утвердили.
– Дежурный на проводе! – гаркнул Симакин, сердясь и на себя, и на Рынду, и на пропущенный кофе, который он унюхал только сейчас, спустя полчаса после того, как помыли чашки.
– Милиция? – громко и уверенно переспросил мужской голос.
– Милиция, милиция, назовите себя, – раздраженно ответил лейтенант в предвкушении очередной ерунды.
– Дмитрий Силин, адрес…
Лейтенант, механически занося время, имя и координаты в журнал, удивился почти армейской точности и обстоятельности, с которой потерпевший (обычно все-таки звонят потерпевшие) выдал всю необходимую информацию. Так пишут в протоколах, но почти никогда не говорят живые люди, у которых в поезде украли штаны с бумажником или угнали из-под окон новенький "BMW". А голос принадлежал явно человеку, у которого скорее всего увели именно "BMW", человеку из разряда как раз эспэшных главбухов.
– Убита моя соседка по лестничной клетке, Марина Рубина, – к полной неожиданности лейтенанта сказал Силин.
– Та-ак, разберемся, – довольно глупо протянул Симакин. И, спохватившись, сообразил, что по его опыту, да и вообще по всем правилам, сообщения об убийствах надо принимать в особенной непробиваемой деловой манере. Только так зачастую удается удержать того, на другом конце трубки, от истерики, от бегства, да мало ли от чего? Часто ведь звонит и сам убийца.
– Разбираться не придется, – спокойно ответила трубка. – Я знаю убийцу.
– Фамилия, имя, – потребовал лейтенант.
– Михаил Гретинский, водит пятые "Жигули", цвет "мокрый асфальт", номер такой-то. Убил Марину выстрелом из пистолета и скрылся.
Сразу вслед за этим в трубке раздались короткие гудки.
"Что за дрянь этот "мокрый асфальт" для "Жигулей", – пронеслось в голове у Симакина.
Узнав о происшедшем, дежурная часть заработала быстро и слаженно, как автомат Калашникова. Данные пошли оперативникам, в дорожную милицию, в скорую помощь. Семь минут восемнадцать секунд. Все. Входит медведь – выходит медведь. Откуда-то из города поступила порция информации, была переварена дежуркой и ушла дальше, в форме других телефонных звонков, переговоров, потрескивания раций.
Может быть, они никогда больше не услышат фамилий Силин, Гретинский, Рубина. Может быть, это им интересно, а может и вовсе нет. Может быть, прочтут заметку в криминальной хронике. Их участие в деле номер эн закончилось раньше, чем рука следователя превратила загадочное эн в конкретные будничные цифры. Как обычно.
Уверенный, что два раза снаряд в одну и ту же воронку не попадает и что в ближайшие десять минут звонков, по крайней мере такой важности, не будет, Симакин пошел ставить кофе.
– Андрюша, так нечестно, – протянул равный званием и, следовательно, облаченный правом на "Андрюшу" Бочкарев.
– Честно-нечестно… Тут человека убили, а он кофе жалеет, – отмахнулся Симакин.
***
6 мая, 13.03
Старший следователь Владимир Кононов только что провел блестящую комбинацию и, предвкушая сладостное зрелище заматованного белого короля, быстро нажал на кнопку часов. Время противника пошло.
Пельш, остервенело обхватив вихрастую голову руками, углубился в изучение позиции. Позорная капитуляция была неминуема. Бесстрастная, как сама механика, стрелка шахматных часов уже коснулась красного флажка.
Кононов, беззаботно посвистывая, демонстративно глядел по сторонам. На любое движение противника реакция была предусмотрена, отмерена, взвешена.
В прихожей зазвонил телефон.
Кононов пошел поднять трубку, оставив Пельша пожинать плоды своей гениальной шахматной мысли.
"Кононов… Понял, товарищ полковник… Слушаюсь, товарищ полковник… Одну минуту, за ручкой схожу…"
Он быстро прошел мимо согбенного противника к секретеру, взял бумагу и ручку, и вернулся к телефону.
"Записываю… Как-как? С-и-л-и-н? Льва Гумилева? Да, понял… Все, еду, товарищ…"
Вернувшись и встретив невиннейший взгляд своего противника, Кононов с особым цинизмом выругался.
– Партия отложена. Ни к кому, понимаешь ли, Жеглов не может дозвониться, кроме как ко мне.
– Мда-а-а, – с притворным разочарованием протянул Пельш, – работа-а-а. Но насчет Лены, надеюсь, договор в силе? – Быстро спросил он.
– Да конечно, ловелас ты дешевый. Я еще позвоню, но, думаю, до десяти можешь меня не ждать. Чистое белье сам знаешь где. Сметанка в холодильнике, – бросил Кононов, уже завязывая шнурки.
Пельш ответил ему громогласным ржанием.
***
6 мая, 13.30
Михаил вел машину осторожно, как партнершу в знойном аргентинском танце – плавно, изящно обходил выбоины, галантно притормаживал перед "зебрами", на вторую полосу не лез, хотя набитый автобус с кучей навьюченных фазендейро перед ним давал максимум сорок, ну, может, сорок пять. Михаил, конечно, мог ударить по газам, мог без особых проблем держать в городе скорость за восемьдесят. Водил он отлично, почти так же хорошо, как и танцевал, как умел нравиться женщинам – но зачем нестись, сломя голову, когда нестись некуда? Зачем нестись, когда сейчас нужно быть предельно собранным, когда все нужно как следует обдумать, взвесить, покурить?
