– А я буду обязан этому противодействовать.
– Если только рассмотрение дела перед семейным советом вас не убедит.
Филипп покачал головой.
– Этого не произойдет. Но если она провалится, делу будет положен конец.
– А если нет? Что вы собираетесь делать тогда? Я изложил вам ее условия – полгода под одной крышей.
– Зачем?
– Она хочет получить шанс убедить вас. Она сказала мне совершенно откровенно, что хочет попытаться спасти ваш брак.
– Брак кончился со смертью Анны.
Мистер Кодрингтон сделал рукой нетерпеливое движение.
– Я излагаю вам ее условия. Если по истечении полугода не произойдет примирения, она желает с вами развестись.
Филипп рассмеялся.
Мистер Кодрингтон серьезно сказал:
– Подумайте над этим. Вы можете оказаться в очень трудном положении, если ее официально признают Анной Джослин, а вы не примиритесь с ней и не разведетесь. Предположим, вы захотите жениться вторично, тогда она может препятствовать вам в этом… – Он помолчал и прибавил: —…бесконечно долго.
Они были одни в комнате, за задернутыми темно-красными шторами. От камина исходило красное свечение, единственная висящая над головой лампа освещала письменный стол с разбросанными бумагами. На миг оба увидели рядом с собой незримо присутствующее третье лицо: Линделл, маленькую и хрупкую, с темно-пепельными волосами и пасмурным взглядом серых глаз – серых, но не совсем таких, как у Джослинов. Глаза Линделл были испестрены оттенками коричневого и зеленого, нежными и похожими на глаза ребенка. Они не умели что-либо скрывать. Если она испытывала боль, в глазах это отражалось. Если она кого-то любила, глаза выдавали и это. Если она печалилась, глаза сверкали подступившими слезами. Перенесенная болезнь сделала бледным ее лицо. Но румянец, едва начавший возвращаться, теперь снова исчез. Филипп подошел к камину и уставился на огонь.
Первые броские газетные заголовки появились на следующий день. Газета «Дейли вайр» выплеснула их на половину первой страницы, несколько оттеснив сообщения о последней победе русских.
Под заголовком было изображение белого мраморного креста на церковном дворе в Холте. Ясно различима была надпись:
Газетный текст содержал интервью с миссис Ремидж, кухаркой и домоправительницей в Джослин-Холте.
Миссис Армитедж спустилась в кухню с газетой в руке.
– О, миссис Ремидж, как вы могли?
Миссис Ремидж разразилась слезами, которые состояли на три четверти из возбуждения и на одну – из раскаяния. Ее большое бледное лицо блестело, и голова тряслась, как бланманже.
– Он не говорил, что станет помещать это в газету. Слез с велосипеда у задней двери, когда девочки были в столовой, и спросил меня довольно культурно, не могу ли я проводить его на церковный двор. Я сказала, что он легко его найдет, если постарается, потому что церковный двор начинается за парком. Ну и показала ему колокольню со ступенек заднего крыльца, и любой бы так поступил, даже вы. Что ж, ведь вот она, во всей красе, никуда не денешься.
– Похоже, вы сказали ему гораздо больше этого, миссис Ремидж.
Миссис Ремидж вытащила носовой платок, больше походивший на небольшую простыню, и прижала к лицу.
– Он спросил меня, как ему найти могилу леди Джослин, и я сказала…
– Что вы сказали?
Миссис Ремидж шумно проглотила слезы.
– Я сказала: «Зачем нам думать о могилах или о чем-то подобном, когда ее светлость вернулась домой».
Миссис Армитедж покорно глядела на первую страницу «Вайр», потом стала зачитывать вслух:
– «Миссис Ремидж сказала мне, что ее словно громом поразило…» Жаль, что не по-настоящему! «Ох, я помню, как леди Джослин приехала сюда новобрачной… Такие красивые жемчуга – те самые, что нарисованы на картине, которая висела в Королевской академии. И в них же она сейчас вернулась домой, и в своей чудесной шубе»… Мисс Айви Фоссет, горничная из Джослин-Холта, сказала: «Конечно, я не знала, кто это, когда открывала дверь, но как только я на нее взглянула, то увидела, что она одета точно так же, как на картине в салоне…»
Миссис Ремидж продолжала давиться слезами и утирать лицо. Милли Армитедж как-то неожиданно расслабилась. Какой теперь толк, в самом деле? И она добродушно промолвила:
– Ох, да перестаньте плакать. Теперь уже какой толк? Не думаю, что вы могли противостоять ему – он был просто обязан все из вас вытянуть, – только не могу понять, как они узнали, что здесь есть какая-то сенсация.
Миссис Ремидж в последний раз всхлипнула и огляделась. Большая кухня была пуста. Айви и Фло заправляли наверху постели, но она все равно понизила голос до хриплого шепота:
– Тут все дело в Айви… Из девушек нелегко что-либо выудить… Но я вытянула из нее вчера вечером. Ее тетке газета однажды заплатила целую гинею за то, что она прислала заметку о кошке, воспитывающей крольчонка вместе со своими котятами, и это-то и навело девчонку на мысль. Она взяла и послала открытку в «Вайр» и сказала, что ее светлость вернулась домой, когда все думали, что ее нет в живых, а на кладбище стоит крест и все такое прочее. А я точно не допустила бы этого ни за что на свете, тем более что это так огорчает сэра Филиппа.
– Я и не думаю, что это была ваша вина, миссис Ремидж. Полагаю, газеты были обязаны за это ухватиться.
Миссис Ремидж убрала платок в обширный карман фартука.
– Красивый крест, – сказала она.
Милли Армитедж уставилась на снимок в газете.
Придется, конечно, изменить надпись. Филипп должен об этом распорядиться. Потому что если наверху, в салоне, с Лин находится Анна, тогда под белым мраморным крестом покоится чье-то другое тело. Невозможно быть в двух местах одновременно. Она бы от всего сердца желала, чтобы надпись на кресте была правдива. Вероятно, это очень дурно с ее стороны, но ей бы куда больше хотелось, чтобы Анна находилась на церковном погосте, а не наверху, в салоне. Беда в том, что полной уверенности у нее не было. Иногда ее убеждал Филипп, а иногда – Анна. Милли старалась быть честной, насколько могла. Собственно, не имело значения, хочет ли она, чтобы Анна была жива или чтобы была мертва. Главное, чтобы они знали точно. Было просто страшно подумать, что Энни Джойс захватит деньги Анны и безнаказанно заберет себе Филиппа и Джослин-Холт. Но еще ужаснее было думать, что Анна, вернувшись из мертвых, столкнулась с тем, что никому не нужна.
Ее взгляд был прикован к газетной странице.
Вот что там должно быть написано, если Анна жива… Какое чудовищное дело!
Она подняла глаза, встретилась с сочувствующим взглядом миссис Ремидж и сказала с откровенностью, которая время от времени шокировала ее семью:
– Ну и передряга, верно?
– Порядком огорчительно, если можно так выразиться.
Миссис Армитедж кивнула. В конце концов, миссис Ремидж прослужила в Джослин-Холте двенадцать лет. Она видела, как Филипп женился. Невозможно скрыть правду от людей в своем собственном доме, так что какой смысл пытаться – все равно что строить хорошую мину при плохой игре.
– Вы узнали ее… сразу? – спросила она.
– Вы имеете в виду ее светлость, мэм?
Миссис Армитедж кивнула.
– А вы нет, мэм?
– Конечно, узнала. Я не подумала ничего другого.
– Вот и я также.
Они смотрели друг на друга. Миссис Ремидж промолвила неуверенным шепотом:
– Дело в сэре Филиппе, да? Это он не уверен…
– Он настолько уверен, что она умерла… ему трудно поверить, что он мог совершить ошибку. Мы-то не видели ее мертвой, а он видел. Потому ему так трудно.
Миссис Ремидж поразмыслила и медленно произнесла:
– Я повидала много мертвецов на своем веку. Некоторые выглядят как живые, будто просто заснули, но некоторые так меняются, что их с трудом узнаешь. А если представить ее светлость, когда все краски из нее ушли, а волосы намокли и распрямились от морской воды, которая хлещет через борт, как, по вашим словам, рассказывал сэр Филипп… что ж, тут разница будет большой, верно? А если та, вторая леди была так на нее похожа…
– Я не говорила ничего о другой леди, миссис Ремидж.
– Разве, мэм? Ходят слухи, да и как им не ходить, ведь ясное дело: если сейчас наверху ее светлость, тогда кто-то другой был похоронен вместо нее по ошибке. И идет молва, что это была мисс Энни Джойс, которую мы все видели, когда она приезжала сюда с мисс Терезой лет десять или одиннадцать назад. Гостила тут неделю, и каждому было видно, как она схожа видом с семьей.
– Вы ее помните – как она выглядела?
Миссис Ремидж кивнула.
– Высокая, худая, не девушка, а жердь, – выглядела так, что хотелось ее подкачать. Но все равно было семейное сходство – могла бы сойти за сестру сэра Филиппа. А если она пополнела, научилась держаться и набрала малость красок в лице, то мое мнение такое: она могла достаточно походить на ее светлость, чтобы сэр Филипп совершил ту ошибку… учитывая, какая бывает разница между живым человеком и мертвым. Так и случилось, можете быть уверены.
