- Я первый раз у шефа, - с благоговением произносит Кийе. - Какой люкс, надо же! Как подумаю, что еще совсем недавно он впаривал доверчивым покупателям зубные щетки для собак...
Я не могу лишить себя удовольствия его приободрить:
- Это его профессия, дорогой Кийе. Сейчас он впаривает доверчивым читателям вашу стряпню.
Дверь резко открывается, и появляется хозяин. Он маловат ростом, располневший, с прилизанными седеющими волосами. Толстый висячий нос, бегающие свинячьи глазки и над переносицей очки в виде подвесного моста из массивного золота. Золото настолько тяжелое, что для равновесия бедняге пришлось вставить такой же мост на все тридцать два зуба.
Быстрый взгляд на Кийе, затем такой же, как молния, но с недоумением на единственного сына моей матушки Фелиции, и сеанс начался.
- В чем дело, Кийе?
- Чрезвычайное дело, господин директор. Но вначале позвольте мне представить вам комиссара Сан-Антонио, он все вам подробно расскажет.
Кийе, видимо, в юности играл в регби. Во всяком случае, пас назад у него поставлен хорошо.
Я прочищаю глотку, делаю шаг вперед и рассказываю все по порядку. В зависимости от обстоятельств дела я либо углубляю, либо расширяю повествование или просто иду по часовой стрелке. Перзавеса прикуривает сигару "Генри Клей" и пускает такую дымовую завесу, что запросто могла бы сбить с панталыку все радары в округе.
Слушая меня, он молча курит, выпуская в воздух по сто франков (не волнуйтесь, старых франков) при каждом выдохе. Когда я заканчиваю монолог, господин директор оборачивается к Кийе с таким видом, будто только что его обнаружил.
Тот бледнеет, весь полностью - до прямой кишки. Коленки трясутся, а унылый клюв похож на пистолет бензозаправки.
- Вы должны согласиться, господин Перзавеса, что моей вины в этом нет!
- А кто вас обвиняет? - вопрошает спокойным тоном бывший продавец собачьих зубных щеток, а ныне скандальных хроник. - Просто у вас несчастливая рука!
Вот ведь сволочь! Слышали бы вы, с каким апломбом он произнес эту гадость!
Огуречное лицо Кийе покрывается зеленью и пупырышками. На его карьере можно ставить жирный крест. Теперь она стоит не больше мартышкиной задницы. Патрон, самый главный патрон, патрон из патронов не обвиняет его в профессиональной непригодности, нет, - он обвиняет беднягу Кийе в том, что тот приносит несчастье. Соображаете? Хуже не придумаешь: от такого пятна уже никогда не отмыться! Абсурдно, но не поспоришь! С этим ярлыком можно спокойно идти и выбирать мост повыше, чтобы сигануть оттуда рыбкой.
Симон Перзавеса поднимает свой округлый зад с мягкого стула. Он тычет концом сигары в направлении перепуганного насмерть Кийе, затем переводит жезл на меня, видимо желая, как фея Маржолена, превратить меня в своего сторонника.
- Послушайте-ка, я не люблю такого рода шутки. Если разразится скандал, кое-кто сложит головы.
- Господин Перзавеса, - отвечаю я ему спокойно, - хотел бы обратить ваше драгоценное внимание на то обстоятельство, что двое уже сложили свои головы.
- Кто это?
- Те, кто лежат на садовом участке в Маньи.
Он пожимает плечами.
- Вы - знаменитый флик, не так ли?
- Ну да! - скромно отвечаю я.
Если бы мне не дали в свое время прекрасного воспитания и классического образования, я бы заставил его сожрать свою сигару.
- Я позвоню вашему начальнику и скажу, чтобы он поручил вам расследование этого дела и дал столько времени, сколько необходимо для полного выяснения обстоятельств... Работайте тихо, без огласки.
Мне противна его наглость, и я смотрю сквозь него.
- Послушайте, господин Перзавеса, вы забываете, что у нас на руках два трупа, а значит, имеется как минимум один убийца... Можно спрятать, если постараться, остывшее мясо - вернее, кости, - но если я заарканю убийцу, то его придется судить, не так ли? А судебный процесс как мед - на него слетятся все мухи!
- Ну, до этого еще далеко! - рубит он.
Сила этого малого в том, что он живет сегодняшним днем. Между прочим, и вы должны это признать, если ваши мозги не совсем высохли, - истинная сила человека в его настоящем. Не многие знают об этом, и уж тем более не многие умеют жить в узких границах без прошлого и будущего. Симон Перзавеса верит в настоящее и его силу. И он стал тем, кто он есть, лишь за счет умения выжать максимум из текущего момента.
- Единственное, о чем я вас прошу, комиссар, - расследование должно быть проведено сугубо конфиденциально. Дальнейшие наши действия мы сообразуем с развитием событий. На этом Перзавеса как бы ставит точку в переговорах. Заседание следует считать закрытым. Его ждут министр, три посла, две графини с пересохшими глотками, а также целый выводок писателей-академиков, которых он маринует в осиротевшей без него гостиной. Он должен быть там, среди хрусталя и накрахмаленных скатертей, - каждая минута на счету. Через мгновение он полностью забудет об инциденте и займется более важными делами.
- Господин директор, я... - стартует Кийе.
- Вот именно! - отвечает тот.
Перзавеса протягивает нам руку, вернее, два свободных пальца руки, в которой держит сигару. Мы вынуждены пожать их, чтобы ответить на акт его вежливости.
И вот мы уже на лестнице. Мраморные статуи взирают на нас с сонным безразличием.
- Вот это человек! - блеет Кийе.
Я скашиваю на него глаза. Всегда находятся людишки, гордые тем, что служат своим хозяевам лишь ковриком для вытирания ног.
* * *
- Ну и что теперь? - спрашивает оживший огурец, когда мы приземляемся на тротуаре.
Меня начинает тошнить от его компании.
- А теперь, мой бесстрашный друг, вы можете вернуться к своим высосанным из пальца новостям... Если у вас появится информация и вы захотите со мной поделиться, позвоните. Вот моя карточка.
Я оставляю его с открытым ртом и иду к машине.
- Ну, как дела? - беспокоится маман.
- Как у волка, которого ноги кормят. Придется возиться с этой загадкой. В этом деле, похоже, ожидается куча палок в колесах, да еще рот придется держать на замке...
Она понимает, что я взвинчен, и пытается мне помочь успокоиться.
- Какой он из себя, директор газеты?
- Как сама газета, мам. Изъясняется исключительно заголовками и полагает, что все человечество стоит не больше пятидесяти сантимов, как его капустный листок.
- А куда мы теперь?
- К бизнесмену от газеты, который купил эту чертову халупу. А потом я приглашаю тебя в хороший ресторан где-нибудь в центре. Честно говоря, рагу мамаши Пино для меня лично как кроличий чих.
* * *
Ну и денек выдался - ни одной встречи с приличными людьми! Именно об этом я думаю, когда мне открывает дверь служанка Бормодуpa. Вот уж, видно, шлюха - на все сто! Она сверлит меня своими глазами-буравчиками, будто штопором, если вы, конечно, соображаете, что я имею в виду. Грудь настолько обнажена, словно готова превысить свои полномочия.
- Вы от кого? - мяукает она, продолжая рентгеновское исследование.
- От господина Симона Перзавеса, - отвечаю я, зная наперед, что престижное имя откроет мне любые двери.
Девица проводит меня в небольшую гостиную в стиле ампир и указывает на диванчик, стоящий под огромной, во всю стену, картиной кисти фламандского живописца эпохи космических завоеваний. Проигнорировав приглашение сесть, я хожу по комнате и разглядываю суперсовременную мазню. И вдруг мне в голову (как всегда, гениальную) приходит мысль (соответственно гениальная) по поводу так называемой исторической правды. Люди всегда задавались вопросом, почему Наполеон изображен на всех портретах с рукой, засунутой за отворот мундира. Полагаю, что дам вам глубоко рациональное объяснение. Вы ведь знаете, что парень скончался от рака желудка? Из этого можно заключить: рак мучил его долгие годы, и он держал руку на солнечном сплетении, чтобы незаметно массировать больное место. Однако из школьных учебников мы знаем, что у него были заболевания и других органов, находящихся несколько ниже, но... Если бы живописцы пошли на поводу у правды, то наш национальный герой должен был бы держать руку в соответствующем месте, что, признайтесь, не делало бы чести великому Бонапарту.
Я все еще продолжаю про себя философствовать, рассматривая очередной шедевр современного искусства, когда господин Бормодур вносит в гостиную сто с чем-то килограммов собственной плоти. Кроме излишков веса у хозяина дома есть и другие особые приметы: толстый нос, похожий на гусиную гузку, и взгляд соленой трески.
Он сдвигает брови.
- Месье? Мне доложили...
- Я знаю. Как и то, что я прямиком от господина Симона Перзавеса. Комиссар Сан-Антонио.
- О-о!
С тем же эффектом он мог бы произнести и "а-а!", что позволило бы ему сэкономить силы, ушедшие на складывание губ в трубочку. Но вполне возможно, такое упражнение для рта составляет основную часть его ежедневной физической зарядки, поскольку, войдя, он тут же тяжело плюхается в массивное кресло.
