Однако это не так интересно, так сказать, катастрофы пустого брюха. Они не так важно, как катастрофы сознания, хотя бы потому, что не имеют таких последствий, они сравнительно просто отлаживаются - катастрофы пустого брюха. Однако там тоже все просто наладилось, я имею ввиду экзистенциальный провал - одну дезактуальную модель заменили другой, только и всего. Причем подмена такая быстрая, что трудно зафиксировать, это не дискретно ведь шло. Жизнь опять спряталась, проблематику смыслов снова убрали из реального пространства большинства людей, даже, наверное, более просто, в чем-то примитивнее, суть, впрочем, та же, я снова скажу грубо: по-прежнему дерьму прививают чувство собственного достоинства, вырывая из места, в котором можно видеть и разбирать онтологические статусы, можно нефальшиво видеть жизнь и жестко что-то оценивать. Только приемы другие, характерные для западной модели цивилизации, там ведь свои проблемы, надо там жить и все хорошо увидится - их проблемы, я имею ввиду.
В России вообще очень любопытная ситуация сейчас, вокруг именно оценки Запада: в сознании тех, кого принято называть интеллектуальной элитой, других я и не беру. Там в чем-то даже трагично, для России трагично в первую очередь, именно вот это мирочувствие шестидесятников, оно вредит сегодня, - мы тормозим из-за него, не можем выйти на некую пассионарную колею, потому что в их мирочувствии ничего даже близко пассионарного нет, там гуманизм есть, а в целом-то вектор скорее субпассионарный. Сейчас волевые состояния нужны, некоторый пафос, этика национальных приоритетов, может быть, русский империализм в хорошем смысле этого слова: а для них он априори в хорошем смысле слова не может быть, для них это символ какой-то мерзости, причем непонятно почему, опять ничего не объясняется, просто мирочувствие такое, ущербное по некоторым точкам можно, кстати, объяснить, почему оно такое, как и кем сформировано... Там опять советские годы, они испортили, как ни странно, даже диссидентов, даже тех, кто систему не принимал. Вроде бы удивительно, но есть законы сознания: так вот, по ним искривило даже тех, кто систему не принимал - как раз в силу того, что не принимали, это целый феномен.
Мышление вообще имеет дурную привычку работать дуалистично, есть природные предпосылки к тому, они закладывают механизм, элементарно закладывают: зима - лето, мужчина - женщина, тепло - холодно. Схема без прохода через сознательный фильтр переносится на интеллектуальные феномены, и вот там путает. Все раскладывается дуалистично, все целиком: любая сущность уходит или в позитив, или в негатив, что сразу дает нам профанированную онтологию. Всегда есть третий вариант, четвертый, пятый - так вот, они-то и теряются, отпадая спонтанно. Это первое преступление дуального рассмотрения, а второе в том, что любому явлению и любому взгляду всегда ищется обратный, причем обратный строго на сто восемьдесят градусов, а если ищется - то всегда и находится, даже если в природе этого нет. Разумеется, это дает запрет на существование абсолюта, потому что обратное - это всегда равное по модулю, а абсолют исключает любое равенство, и по модулю в том числе. Между тем абсолют есть почти в любой относительной ситуации: вот дурак спорит с умным, и абсолют в этой ситуации на стороне умного, хотя, разумеется, умный тоже не знает абсолютных истин, в данной ситуации он - воплощение абсолюта. Наконец, есть абсолютные онтологические истины, по отношению к которым ничего обратного и помыслить нельзя... Так вот, мы говорим о дуальных извращениях в связи с феноменом российской оппозиционности и того вектора, которым пошли изменения, после которых страна не вышла на ту силу, куда могла бы выйти при немного других условиях, при более правильных, может быть, механизмах сознания у своей же интеллигенции, а при существующих механизмах она потеряла половину населения и половину нормальных земель, хоть и актуализировала бытие на остальной территории.
Итак, есть такая теза - советский социализм. Профанированное сознание спонтанно ищет ему антитезу, ищет неосознанно, просто оглядывается по сторонам: разумеется, сразу видится западный, - не хочу говорить капитализм, поскольку слишком неточно, - так скажем, строй. Капитализм по сути не есть очерченная система, это слово такое есть, а вот современный западный порядок существования - рабочее понятие, поскольку порядок конкретной и ясно различимой жизни по меньшей мере можно описать без противоречий. Как только профанированное сознание имеет два глобальных противоположных объекта, оно начинает выбирать, оценочный механизм включается автоматически, так человек устроен. Естественно, выбрали то, что посвободнее и покачественней. Картина мира худо-бедно сколочена, ее можно подать как текст, а дальше идут вытекающие действия, и они дают нам то, что дают - если дают не совсем то, значит, мы просто что-то неадекватно восприняли, когда лепили онтологию, когда давали имена, оценки, когда какие-то структуры прокручивали в голове. Что-то недокрутили, что-то не раскрутили, упустили какие-то очевидности: например то, что на Западе жизнь тоже больна, и это не пропаганда, это по фактам видно лучше, чем по пропаганде. Государственной воли, например, там очень давно нет, она там умерла ради демократии; многие у них этому обрадовались, многие не заметили, многие когда-нибудь пожалеют. Но воли нет. А нам нужна воля, но мы переняли модель, где она банально отсутствует. Институт политической корректности, например - это очень вредная затея, к которой они последовательно шли. Бывает и полезная ложь, конечно, но эта не она, потому что она не создает, как ложь полезная, а только затемняет реальность, мешает видеть что-то таким, как оно есть. Там берется вещь и называется чужим именем, а затем берется другая вещь и опять все перевирается, там берутся дети-дауны и называются детьми с альтернативной формой интеллектуального развития, там берутся негры и не называются неграми.
Очевидно, что для жизни это ничем хорошим не кончится, а наша судьба - это перенимать, раз у нас такая онтологическая картина, раз у нас такие приоритеты расставлены, раз мы однажды непереварили что-то и не хотим передумать, считаем работу завершенной и не хотим оказаться на другом уровне понимания, именно не хотим: потому здесь не надо вкалывать, стоит захотеть - и сразу окажешься в другой точке. Иногда просто страшно там находиться, потому что многое перечеркиваешь, многое перестаешь уважать, например, себя прежнего - а те, у которых мало что есть, очень ценят уважение к себе прежнему и вряд ли согласятся обменять его на презрение даже с доплатой в виде каких-то истин, какой-то новой информации, может быть.
Я еще хотел сказать о современных методах дезактуалитзации жизни, принятых во всем мире и у нас в том числе, как части той культурной территории
...Долго мог еще говорить неизвестный философ Раскольник Виктор Александрович, только это слишком - даже для таких неизвестных людей, как он. Чересчур долго всегда вредно. Мы и так послушали.
Верно ведь говорил, да?
8
- Ну-с, Петр Николаевич, теперь ваше слово, - сердечно предложил клетчатый.
Был он в маленьком светлом зале за главного. Да и немного было людей: он, Смурнов, да страж с серебряной бляхой, да Петр Николаевич - хлопец предпенсионных лет. И еще десяток невнятных личностей.
- Не стесняйтесь, не стесняйтесь, - подзуживал клетчатый. - Все как есть говорите, правдиво, по справедливости.
- А что говорить? - недоумевал Николаич. - Жизнь моя серая, говорить нечего.
Свет струился с потолка, излучаемый десятком электрических ламп. Окон не водилось. Зато стояли скромная трибуна на низкой сцене, столик на ней же, полсотни мягко-зеленых кресел, полукругом обнимавших возвышенность. Помещение носило имя зала малых заседаний, и где творились большие заседания - то неведомо.
Клетчатый восседал за столиком, посмеивался, качал ногой, смотрел провоцирующе.
- А расскажите-ка нам про этого, - ткнул он пальцем в сторону насупленного Смурнова.
Николаич смущенно топтался на трибуне, открывал и тут же закрывал рот, наконец, собрался, осмелился:
- Парень как парень, непьющий, как раньше говорили - очень даже ничего, положительный, с работой справлялся нормальным, к коллегам по службе проявлял уважение...
- Ладно вам, - замахал руками смешливый. - Без вас знаем. Вы нам лучше чего нового расскажите.
- А чего нового? - недоумевал Николаич. - Парень-то положительный.
- Нет, вы вспомните, - упрямился честный. - Ну называл он вас хоть единожды старым козлом? А пользованной развалиной? А еще как-нибудь?
- Кончайте оскорблять, - возмутился Николаич. - Ерунду несете, и шутки ваши дебильные. Алексей такого не позволял, а вы?
- Уведи мудака, - вздохнул раздосадованный.
Паренек сверкнул начищенной бляхой, рассмеялся звонко и взлетел на возвышенность. Подлетел к трибуне, улыбнулся Николаичу в лицо, а затем захохотал, а затем легонько ткнул в горло костяшками пальцев, посерьезнел вмиг и деловито добавил в живот. Николаич ойкнул и хрипнул, но устоял, не пал сраженным на чистый пол. Покачиваясь, отвалился от трибуны. Парень взял его под руку и бережно повел к выходу.
