На улице он замечал, что редко кто из представителей сильного пола не обращал внимания на Ренату. С одной стороны, его переполняло чувство гордости, что у него такая жена, а с другой — тревожило, не вскружит ли это ей голову, и тогда…
Евгений Родионович понимал: ревность — дурные эмоции, унижающие прежде всего его самого. Но ничего с собой поделать не мог. Хотя поводов для ревности со стороны Ренаты никогда не было.
Но в том-то и дело, Глаголев это тоже отлично знал: для ревности даже не надо причин. Она существует, владеет тобой — и все тут…
Ну, взять хотя бы маникюр. Приятно видеть красивые женские руки. Однако у него почему-то возникали эгоистические доводы: ему жена нравится и без всякой косметики. Тогда зачем? Для других? Чтобы нравиться другим?
«Глупо, конечно, глупо», — печально думал Евгений Родионович, совершенно без аппетита съев жаркое, отлично приготовленное Ренатой.
Поели молча. Евгений Родионович, бросив скупое «Спасибо», пошел в комнату. Рената стала мыть посуду.
Глаголев открыл кожаную папку. Взял последний протокол допроса Зубцова (после мастерской он сразу пошел домой), попытался читать, но отложил — появилась резь в глазах. Евгений Родионович решил дать им отдых. В последнее время он стал замечать, что зрение сдает все больше. Поход к окулисту был неутешителен — тот повздыхал, посоветовал серьезно лечиться, не нервничать и выписал еще более сильные очки.
Глаголев старался отогнать от себя печальные мысли, посещавшие его все чаще и чаще: он, кажется, медленно, но неуклонно слепнет. Порой Евгений Родионович и вовсе приходил в отчаяние: что же будет дальше? Работа следователя требовала много писанины, да и читать приходилось массу книг, следить за специальными журналами. Нельзя же отставать от времени. Что же касается нервов…
— Работаешь? — спросила Рената, которая закончила свои дела на кухне и вошла в комнату.
— Немного, — откинулся на спинку кресла Евгений Родионович. Он боялся говорить жене, что творится с его глазами.
— Я посижу? Тихо?..
— Да-да, — кивнул он, делая вид, что знакомится с протоколом.
Жена достала пяльцы с натянутой на них голубой шелковой материей и неслышно примостилась на другом кресле возле журнального столика.
Проворно сновали ее длинные, тонкие пальцы, нанося на ткань затейливый узор. Ветер легонько шевелил занавес на окне. И от этого спокойствия и уюта у Глаголева постепенно стало оттаивать на душе.
Евгений Родионович захлопнул папку. Рената словно ждала этого момента.
— Устал? — спросила она участливо.
— Просто был злой, — с деланной веселостью ответил он. Действительно, к лешему все! Работу, допросы, вопросы…
Но на самом деле он хотел говорить о том, что его угнетало на работе. Идеальнее слушателя, чем Рената, для этого не найти.
— Странный человек все-таки Измайлов, — продолжил Евгений Родионович. — Приношу ему сегодня дело, без сучка без задоринки, готовенькое, можно прямо в суд. Преступник сознался, улики, факты — комар носа не подточит…
— О парнишке? — несмело спросила Рената. — Который украл конфеты в гастрономе?
Она всегда была в курсе мужниных дел (в пределах, как говаривал сам Евгений Родионович, допустимого). И все же спрашивала всегда осторожно.
— О нем, — кивнул Глаголев. — И что же ты думаешь? Измайлов предложил прекратить!
— Да ну? — округлила глаза жена.
— Вот именно! А другое дело, ну, с этим чемоданом…
— На рынке?
— Да. Требует продолжать, а что продолжать-то! Безнадега полная.
— Как же так, Женечка? — искренне сопереживала жена. — И ты не мог доказать Захару Петровичу?
— По-своему он, конечно, прав, — сказал Глаголев, вспоминая разговор с прокурором. Слова Измайлова о его, Глаголева, небоевитости задели, что ли, Евгения Родионовича. — Однако…
Договорить он не успел, в дверь позвонили.
Рената пошла открывать. Из коридора донесся высокий женский голос с удивленной интонацией. Глаголев сразу же узнал его: это была Светочка Щукина, единственная по-настоящему близкая подруга Ренаты. Светочка работала чертежницей в КБ машиностроительного завода, где служила и Рената. Отец Светы был начальником сборочного цеха на том же заводе.
— Добрый вечер, Женя! — поздоровалась Светочка, легко впархивая в комнату. — Сумерничаете?
— Здравствуй, — приветливо кивнул Евгений Родионович.
Светочка села в кресло, грациозными движениями расправив юбку. Увидев пяльцы на журнальном столике, сказала:
— Семейная идиллия, да? Муж отдыхает, жена вышивает?
— А что, не в духе времени? — ответил Глаголев. Сколько он знал Светочку, все никак не мог понять: задает ли она очередной вопрос или это просто ее манера разговаривать.
— Женатикам это как раз и требуется, — сказала Щукина. — Для снятия всяких стрессов.
Светочка была бесхитростной девушкой — что на уме, то, как говорится, и на языке. Евгений Родионович считал ее легкомысленной, а Рената уверяла, что Светочка не так проста, как кажется: читает серьезные книги, думает поступать в заочный институт. Разговоры насчет института шли каждый год, но, вместо того чтобы ехать сдавать вступительные экзамены, Светочка каждой осенью отправлялась в Крым, Ялту, где отдыхала «дикарем», после чего привозила массу впечатлений, делиться которыми ей хватало до следующей поездки.
У Светочки было миловидное лицо, неплохая фигурка. До того как она подружилась с Ренатой, одевалась ярко и безвкусно. Теперь же на ее наряды было приятно смотреть — модно и скромно, в чем была немалая заслуга Ренаты.
— В воскресенье небось будете торчать у семейного очага? — спросила Светочка.
— А куда денешься? — ответила Рената. — Уборку надо сделать, постирать…
— Господи, разве это жизнь? — вырвалось у Светочки. — На природу надо! Погода — самый раз… Может, решитесь, женатики? Завалимся в лес, палатку возьмем… Шашлычки…
— В туризм ударилась? — усмехнулся Евгений Родионович. — Рюкзачки, палаточки…
— Зачем так примитивно? — наморщила носик Светочка. — На авто. Не в каменном веке живем. А?
— «Жигули» по лотерее выиграла? — съехидничал Глаголев.
— Ну да! — серьезно воскликнула Щукина. — По лотерее я только рубли выигрываю, да и то не каждый раз… Знакомый один приглашает. Отличный парень! Соглашайтесь, а то желающих много…
— Спасибо, Светочка, — сказал Евгений Родионович. — С удовольствием бы… Но действительно дела есть.
Светочка в присутствии Глаголева настаивать не стала. Она хорошо знала, что его очень трудно вытащить даже просто в компанию. А тут пикник. Светочка подозревала, что Евгений Родионович ревнует жену, но она даже не могла предположить, что причина сегодняшнего отказа заключалась не только в этом.
— Пойду полью цветы на кухне, — сказал Глаголев, поднимаясь с кресла.
Он понимал, что женщинам хочется поболтать о своих секретах, и решил не мешать.
* * *
Знакомясь на следующий день с материалами дела о найденном в радиомастерской чемодане, Глаголев обратил внимание, что последние показания Зубцова, полученные на вчерашнем допросе, в отдельных деталях расходятся с прежними.
Так, на первом допросе мастер сказал, что неизвестный был в коричневом костюме, у него были серые глаза. А в среду показал: костюм коричневый, в полоску, а глаза, кажется, голубые. Сначала Зубцов ничего не говорил об особенностях речи незнакомца, а в последний раз вдруг вспомнил, что тот немного картавил.
Евгений Родионович решил допросить Зубцова еще раз.
— Что вы хотите, товарищ следователь, — оправдывался мастер. — Я того мужчину видел максимум, ну, пять минут… И вот теперь даже засомневался, какие у него действительно глаза и что на голове у него было… А вот насчет того, что картавил, утверждаю категорически…
— Почему же вы не указали сразу на такую важную деталь? — допытывался Глаголев.
— Бог его знает! — в простоте душевной ответил Зубцов. — Память дьявольская штука. Не поверите, но я только сейчас вспомнил, что у того мужика на правой руке был перстень. Печатка. И знаете, почему припомнил? Увидел на вас обручальное кольцо. По ассоциации, значит…
— А на печатке монограмма была? Ну, буквы?
— Да, что-то выгравировано. Вензеля какие-то. А конкретно… радиомастер развел руками.
Евгений Родионович задал Зубцову еще несколько вопросов и закончил допрос. Для следователя так и осталось невыясненным, что могли означать расхождения в показаниях свидетеля. Может это действительно было случайно, «шутки» памяти или…
Вот это «или» не давало покоя следователю. Он думал об этом постоянно. Тут могло быть два объяснения. Первое — Зубцов знал человека, оставившего чемодан, и сознательно скрывал его приметы, отчего и путался.
