– Зачем? – спросил Рюхин.
– Выпить, наверное. Если так все и было, эти четверо могут друг другу подтвердить алиби. Зато меня как раз никто и не видел – разве что стук молотка слышали. Так что я имел возможность отлучиться и совершить убийство. А вот мотив… К чему мне смерть Еськова? Панели для бильярдной я закончил, только одну и осталось смонтировать.
– Может, вы недовольны вознаграждением? – с надеждой спросил Рюхин.
Стас только махнул рукой:
– Ладно, Колян, спасибо! У нас тут еще целая толпа подозреваемых, на всю ночь хватит.
– С родственников начнем? – спросил Рюхин, листая свой блокнот.
– Родственники – это само собой. Но у нас тут рядом сидят художники, вся эта компания из подвала. Коля говорит, они вечером друг с дружкой общались. Давай-ка быстренько у них алиби проверим!
Первым из творческих работников был вызван в диванную Серега Иванов. Охранник-дворник был скромен, послушен, толково отвечал на все вопросы. Цвет лица был у него невинный, пунцовый. Правда, от понятного волнения Серега то и дело сбивался на ненормативную лексику. Сам он этого не замечал.
– Когда бабы закричали, я снег этот е…й убирал. Я уже говорил про это сто раз, – стоял на своем Серега. – А перед тем со Степанычем у себя сидел – замерз, как хрен собачий.
– Чего замерз-то? – делано удивился Рюхин.
– Так целый день на дворе! Ё…й снег этот валит и валит, а хозяевам выезжать завтра. Заметет дорогу на х…, потом х… расчистишь. Сегодня еще гостей наперло, дорожку им надо подъездную. Как с цепи снег сорвался – целый день…ярит и…ярит. Я скребу, как б…! Мартышкин труд! За ночь все равно навалит до х… Вот б…ая погодка!
– Во сколько вы ходили греться и виделись с Алявдиным?
– Со Степанычем? Не знаю. Снег…ячит и…ячит, некогда на часы глядеть. Зашел погреться, а тут Степаныч заглянул. Рассказал мне, как его все уважали – и раньше в обкоме, и потом в мэрии нашей е…ой. Ему сама Пугачева руку на х… жала, не помню только зачем. Бывалый он человек!
– Вы долго с ним сидели?
– Я на часы не глядел. Согрелся и во двор по…ярил.
– Согрелся чем? – потребовал уточнить Рюхин.
– Тем же, чем и вы, – заявил Серега, смерив следователя кротким взглядом. – Выпили маленько. Много пить мне по моему е…му контракту не положено, не то выпрут на х… как миленького. Я пошел снег этот б…кий скрести, а Степаныч у меня остался. Прикорнул он на диванчике – устал. Человек он уважаемый, в летах, а квасит, как вол, день и ночь. Сморило его на х… А я пошел.
– Кого вы видели во дворе? – продолжал допытываться Рюхин.
– С утра?
– Нет, когда выпили с гражданином Алявдиным и отправились скрести снег.
– Тогда на дворе только Саня был, сын хозяйский. Он свои е…ые петарды пускал. Я ему специально и дорожку на газоне расчистил, чтоб близко к дому, б…, не подходил, окна чтоб на х… не вышиб. Приглядывал маленько за ним, чтоб руки ему не поотрывало на х… Он у нас…дак недоделанный. Ну, я еще и снег этот е…й скреб. Намело на х…!
– Он один был, Саня этот? – намекнул Рюхин.
– Сначала один, потом художник на х… вышел. Тошка, пацан этот. Вдвоем они петарды…ярили. Дом чуть не рухнул на х… Потом Саня на х… замерз, домой пошел, а пацан этот, Тошка, еще пару хлопушек за…ярил.
– Когда это было? Когда Саня ушел?
– Вечером, – невозмутимо ответил Серега.
Рюхин даже застонал от досады.
– Я на часы не глядел, – пояснил Серега, вздыхая. – Снег этот е…й все…ярил и…ярил, а я скреб. Потом наверху закричали. Долго кричали. Я скреб. Потом побежал в дом. За мной пацан этот, художник.
– Ты этим вечером в спальню к хозяевам не поднимался? Когда гости в столовой сидели? – строго спросил Рюхин.
– В смысле? Чего я у них в спальне на х… забыл? Гости же сегодня – кто б меня туда в валенках моих е…х пустил? Я как эти е…е валенки с утра нахреначил, так и не разувался на х… Снег, б…, весь день…ярит!
– Вот тебе и алиби, – поучающе заметил следователю майор Новиков. – Сынок-то хозяйский со двора ушел еще до криков! И неизвестно, где живописец Алявдин пребывал все это время. Вдруг не спал? Что он сам скажет?
* * *
Живописец Алявдин очень хорошо помнил, чем он занимался в нужное сыщикам время. Этот немолодой человек с помятым лицом, в странном, забрызганном радужными красками одеянии, ни минуты не раздумывал над ответами.
– Спал я, – уверенно сказал он. – У Сереги спал на топчанчике. Выпили чуток, и меня сморило. Умаялся я, как папа Карло. Аврал, чего хотите? Вынь им все завтра да положь. Но разве творческое сознание подчиняется приказу? Оно свободно! Даже когда я расписывал здание Дворца бывшего просвещения…
– Вы помните, в какое именно время заснули? – перебил его Рюхин.
– Ну и вопросы у вас, господин следователь! Где вы такого идиота видели, чтоб отключился и тут же на часы поглядел – вот, мол, храплю как раз вовремя. Не смотрел я на часы! Не смотрел! Да у меня их и нету уже лет пятнадцать. К чему? Я не кормящая мать, чтоб по часам жить. Я свободный художник! Когда я расписывал особняк начальника Нетской таможни Бударагина, который сейчас сидит…
– И сколько же вы проспали?
– Что я, считал про себя, что ли? – усмехнулся Георгий Степанович, наморщив длинный нос с пятном голубой краски на кончике. – Да и не спал я по-хорошему – так, подремывал. Заснешь тут, когда Колька за стеной молотком своим лупит. Надоел хуже горькой редьки! Тук да тук, да во дворе еще хозяйский сын-придурок что-то взрывает. Разве это условия для творчества? Вот когда я…
– Когда сверху послышались крики, взрывы во дворе еще продолжались?
– А черт их знает! Я же задремал. Как раз тут покойный Колыванов мне сниться начал. Пришел будто он в правление Союза художников с Колькиным молотком и давай там по чернильницам бить – тук-тук-тук. А чернильницы крепкие, непроливашки – не даются. Он снова тук-тук-тук, а я…
– Значит, стук молотка вы все-таки слышали?
– Поминутно! Не знаю никого зануднее Самоварова.
Артем Рюхин наклонился к майору и прошептал:
– Это косвенно подтверждает алиби специалиста по дереву…
– Иди ты! Сам дерево, – огрызнулся майор. – Это и так ясно. Вообще вся эта шушера из подвала мне уже надоела. Я не Самоварова имею в виду, Самоваров мне друг! Но нечего нам тут ловить. Мотивы у художников какие? Ничего серьезного. Нет, ты ищи, кому выгодно!
– Ближайшим родственникам, кому же еще, – быстро и четко ответил Рюхин. – И не только!
Когда мы бизнес Еськова получше узнаем, наверняка и там чего-нибудь нароем.
– То-то! Чтобы уж тут, в подвале, со всеми покончить, давай сюда кучерявого дизайнера, который с сыном Еськова был на улице.
– Здравствуйте, Станислав Иванович! – радостно поздоровался Тошик Супрун.
С тех пор как Стас видел его последний раз, Тошик изменился мало. Кажется, он еще больше помолодел – те же бархатные щеки, та же милота, те же глаза-вишни. Пятен красок, как у Алявдина, на нем не замечалось, напротив, одет он был небрежно, но со вкусом. Например, на шее у него болтался длинный шарф неясного цвета, как бы немного слежавшийся и трепаный. Однако за версту было ясно, что шарф этот не обносок, а дорогая и стильная вещь.
– Тоже, значит, Антон, в бильярдной работаешь? – задумчиво спросил майор, разглядывая шарф.
– Я текстилем сегодня занимался, – пояснил Тошик. – И вообще весь проект мой.
– Широко шагаешь! Но меня интересует другое: около одиннадцати или чуть позже ты где был?
Тошик обрадовался вопросу.
– Я как раз ровно в одиннадцать во двор вышел, – сказал он. – Ровно-ровно!
– На часы, что ли, глядел?
– Нет! То есть да… То есть не глядел… Тут в холле – вы, может, заметили – стоят большие часы, антикварные, напольные, на шкаф они еще похожи. Швейцария, девятнадцатый век. Довольно аляповатая вещь, но стопроцентно старая, без дураков. Николай Алексеевич, наш Самоваров, эти часы отреставрировал и наладил. Теперь они отлично идут да еще и бьют каждые полчаса. Голос у них очень противный, гундосый, но время они показывают точно и бьют, когда надо. Я шел к Саньке во двор, и как раз эти часы били. Одиннадцать раз!
– Считал?
– Нет, – сознался Тошик. – Но я, Станислав Иванович, точно знаю, что было тогда не десять и не двенадцать. А в полчаса они бьют один только раз, и все. Тут же долго били, ни с чем не спутаешь!
– Ладно, били так били. Что ты увидел во дворе?
– Там Санька петарды пускал, но он уже замерз и сразу в дом пошел. А я еще две штуки сам поджег – «Багратиона» и «Ночь в Крыму». Когда эта «Ночь» уже клубы пустила – там после огня эффект задымления предусмотрен, – здешний охранник…
– Там еще и охранник присутствовал? – спросил Рюхин.
– Ну да! Он снег возле гаража подгребал. Охранник мне и говорит: «Чего-то в доме кричат». – «Так вечеринка у хозяев», – говорю. А он: «Кричат не так, когда просто выпьют. Совсем дурные какие-то голоса». Я прислушался – точно, дурные. Вопили как резаные – женщины и даже мужик какой-то. «Пойди глянь, что там?» – говорит охранник. «Сам пойди, мне неинтересно», – отвечаю. Он: «Я не могу туда лезть в валенках и вообще когда не зовут». – «А сейчас возьми да сходи! Может, они поубивали там друг друга, – говорю, – или пожар начался». Охранник парень дубоватый, но наконец перепугался и побежал в дом. А я за ним – крымский дым уже почти весь рассеялся, не на что смотреть.
