– А-а-а, – протянул Леня. – Наверно, богоугодное зрелище. Ни разу не видел. А, ну да. Слыхал. У нас певчий один, этакий сюмпумпусик, от которого голубизной за километр несет, говорил что-то такое.
Аня сидела молча. Она в очередной раз выключилась из трескотни Лени. Что-то угрюмое, зловещее, чего раньше она никогда не улавливала, почудилось ей в последних словах Дамира и во всем его поведении, когда он отправлял ее в «Белую гору».
И еще – как он, Дамир, смотрел на нее.
Мертвыми глазами.
Словно ее, Ани, уже нет. Или скоро не будет.
И почему он приказал ей согласиться ехать с этим Леней в «Белую гору»? Почему он так вскинулся, узнав, что Леня приглашал ее именно туда? В заведение Вайсберга?
Или… или Дамир думает, что убийство Кислова было подготовлено и осуществлено людьми самого Вайсберга, а этот Леня – этот Леня и есть тот самый человек, который сделал свое дело и теперь линяет на территорию своего заказчика, Вайсберга… да нет, не может такого быть!
– Ты что такая мрачная, Анька? – не замедлил влезть пресвятой отец. – Как говорил мой друг и коллега Афоня Фокин…
«Господи, неужели даже этот безобидный шарик, этот Леня Никифоров, который, как нарочно, работает в церкви… неужели даже он может быть причастен ко всей этой нечистой игре, которая, я чувствую, затевается вокруг меня, чтобы сомкнуться, как петля на горле, уничтожить, задушить? – думала она, косясь на вещающего об удивительных приключениях саратовских пресвятых отцов. – Да нет… кому я нужна. Если меня и уничтожат, то так, как уничтожают марионетку: просто обрежут нити, которые связывают меня с руками хозяина, и все».
– …а я и говорю: стучите, и отворят вам… ищите, и найдете. Как говорил один мой знакомый синемор, которому не хватало на в-водку, а хватало только на тройной одеколон, но его он не мог найти. Поелику воспрошахом… и я сказал родственникам почившего с миром: в общем так, дорогие россияне: я проеду с усопшим, мир его праху, в лифте, раз он по лестничной клетке в гробу не проходит, а в-вы… это самое… приплюсуете к моему смиренному гонорару скромную мзду…
«Он странный, – думала Анна, не вслушиваясь в эту трескотню. – Дамир его заподозрил. Иначе… иначе он не отпустил бы меня с ним. Дамир… Дамир уже думает, что это Вайсберг подстроил смерть своего зятя, чтобы иметь повод наехать на Дамира. Пусть Дамир не думает, что я такая глупая, чтобы не угадать его подозрений».
– …а прихожанка и говорит: не введи во искушение и избавь мя от лукавого. И вытаскивает из-за себя плюгавого мужичонку… мужа… и грит: вот и лукавый.
«Страшно. Уже прошло четыре часа из отведенных Ледяным. Осталось сорок четыре. Сорок четыре часа. А потом – потом конец…»
Клуб «Белая гора» полностью соответствовал своему названию.
Хотя бы потому, что он находился в откупленном банком Вайсберга здании планетария, представлявшего собой внушительное белое двухэтажное здание, в которое был вписан купол яйцевидной формы. Словно на плоскую крышу положили половинку огромного яйца, устремленного тупым концом в небо.
Вайсберг купил нищий планетарий с потрохами и вложил в него огромные деньги, сделав элитный клуб для бомонда. Теперь яйцевидный купол был залит ослепительно ярким белым неоновым светом, словно в ночном небе, в черных волнах неведомого океана в самом деле плыл огромный, опасный, манящий айсберг.
Белая ледяная гора.
И на ней, как голубой росчерк, как излом ледяного массива, переливалась надпись: «Белая гора».
Аня очнулась от своих раздумий и, повернувшись к Леониду, который уже спорил с водителем касательно того, почему священнослужителям не возбраняется ездить на иномарках и говорить по сотовому, грубовато спросила:
– Это сколько же в Саратове платят попам, если они могут ходить по таким клубам, как эта «Белая гора»… да и в «Аттиле» не особо дешево, верно?
Леонид назидательно поднял толстенький и короткий, как сосиска отечественного производства, палец.
– Во-первых, не попам, а священнослужителям, – с постной миной поправил он, – а во-вторых, я позволяю себе отдохнуть от дел духовных… э-э-э… не на зарплату, а на нетрудовые доходы, как то… кгрм… формулировали при социализме.
Леня, сам того не зная, установил своеобразный рекорд: он рассмешил Аню дважды на протяжении одного часа. А если учесть те обстоятельства, в которые поставило ее убийство Кислова, то рекорд этот был достоин премирования.
* * *Но пока что отцу Никифору пришлось платить самому. За себя и за Аню. А так как охранник чересчур подозрительно присматривался к багровому лицу святого отца и предусмотрительно заглянул в вырез Аниного платья, в котором могло содержаться энное количество единиц огнестрельного оружия, то пришлось накинуть сверх официальной стоимости входа еще двадцать баксов.
После этого они обрели статус желанных гостей и получили доступ на территорию клуба.
Это в самом деле было роскошное заведение. Аня, которая была решительно во всех приличных ночных клубах города, должна была признать, что в грандиозности, роскоши и размахе Михаил Моисеевич Вайсберг переплюнул всех владельцев досуговых заведений города.
Особенно впечатляюще выглядел купол, который безжалостно очистили от всех перегородок и оснастили лазерными спецэффектами. Он завис в пятнадцати или двадцати метрах от пола, а в самом центре его, неведомо на чем закрепленный, вращался, разбрасывая пучки света, громадный граненый шар, похожий на непомерно увеличенный бриллиант.
Шар в самом деле был очень велик, его диаметр был не меньше трех-четырех метров, и он давал добрую половину освещения для этого громадного по меркам среднестатистического ночного клуба пространства.
В самом центре зала в форме шестиугольника с витражными стенами, за которыми, по всей видимости, было еще достаточно пространства, – в самом центре зала располагалась сцена. Она светилась неярким голубоватым светом, и верхняя ее половина словно плыла над залом благодаря тому, что нижняя тонула во мраке.
Аня видела такое в Питере, куда как-то раз возил ее Дамир, но в Саратове это было новинкой: в пол сцены были встроены огромные фосфоресцирующие пластины цвета меняющегося моря. И оттого каждый, кто ступает на эту сцену, чувствует себя идущим по воде. По океану, на дне которого ворочается огромное существо, подобное электрическому скату.
И в тот момент, когда Аня и ее неожиданный спутник присели за столик, на эту опасную сцену вышел конферансье и объявил:
– А теперь, дамы и господа, встречайте наших долгожданных московских гостей: мужской шоу-балет «Талос»!
* * *Ане никогда не приходилось видеть мужской стриптиз.
Девочка из сельской местности, даже изменив свои представления о жизни, не могла подумать, как нормальный мужчина выйдет на сцену и станет тягуче, раскачиваясь и вихляя бедрами, как последняя проститутка, снимать с себя по вещице, подогревая нездоровый интерес зевак по мере того, как тает одежда на теле.
Вот Дамир, которого она порой ненавидела, а порой тянулась к нему, как к единственной защите и опоре, Дамир никогда не стал бы этого делать. Даже под страхом смерти.
Танцевать стриптиз для него было бы примерно все равно, что подставить зад какому-нибудь черножопому ублюдку из бойцов Андроника, армянского вора в законе, наводящего на всех в городе ужас.
Полилась какая-то липкая, холодная, вкрадчивая музыка, от которой Аню невольно передернуло: примерно под такую музыку ее сегодня ночью… в общем, под эту музыку она была с Кисловым.
– Зда-аррровый какой, бычара-то! – проблеял сидящий рядом Леня Никифоров. – Ты глянь, Анька, как рисуется шмарик!..
На сцене появился высоченный молодой человек в обтягивающих кожаных брюках и обтягивающей же черной майке с коротким рукавом, открывающим замысловатую татуировку на мускулистой руке. Он двигался с такой завораживающей хищной грацией и легкостью, плавно, отточенно, как кошка, что Аня, с некоторых пор начинавшая кое-что понимать в хореографии, невольно заострила на нем внимание.
– А-а-а, – протянул Леня, – вот и московский петушок. – В «Белой горе» дикция Лени претерпела существенные изменения к лучшему. – У меня есть один знакомый, он у нас дворником работал при церкви, а потом преподавал в семинарии латинский, так он уверен, что все мужики в Москве – пидоры. Поголовно. Начиная с этого… гастрономическое такое имя… этот… шашлык-башлык… спагетти… омар… э-э-э…
– Может, Оскар? – предположила Аня, не отрывая глаз от сцены.
– Не, не Оскар. Э-э-э… мясное что-то. Жаркое, что ли… фи… вспомнил – филе! Филе этого самого… Киркорова!
Молодой человек на сцене подошел к самому ее краю и, изогнувшись, как, вероятно, может только член олимпийской сборной по спортивной гимнастике, медленно разорвал на себе футболку от выреза на горле до самого низа. А потом сдернул с себя остатки испорченного реквизита и швырнул в зал.
