Я еще не отчаялся. И от ампутации не умирают. Большей частью. Но бывает и иначе. Все равно. В моем случае это все равно. Деньги. Две жены. Разница в возрасте с Анжелой. Даже если бы сегодняшнего дня не было. При такой разнице в возрасте еще и инвалид. Нет-нет, Бог знает, что делает, все правильно, говорил я себе. Как тебе ни больно, постарайся это понять. Да-да, я понимаю, я все понимаю. У меня даже уже нет сил еще шесть месяцев безумствовать, переворачивая с ног на голову все, что имею, в погоне за какой-то иллюзией счастья. Буду пить. Распутничать. Играть. Нет, решил я, и какой-то полный покой снизошел на меня впервые после многих часов раздумий, ничего подобного я делать не стану. А постараюсь довести до конца и как можно лучше порученное мне дело, в конце концов «Глобаль» вполне прилично оплачивает мои усилия. К тому же работа поможет мне все перенести — утрату Анжелы, одиночество, ожидание операции. Что будет потом, поживем — увидим. А теперь — ложись-ка спать, сказал я себе. И я лег, но уснуть не смог. Безвыходность положения угнетала меня. Я ворочался с боку на бок и проклинал все на свете — свою жизнь, Анжелу и самого Господа Бога. Знаете, одно дело — вести себя разумно, спокойно и делать вид, что ты этакий супермен, способный вынести все. И совсем другое дело, когда лежишь в постели один-одинешенек и нет рядом никого, кто бы с тобой поговорил, нет близкого человека, и вы одни в чужом городе, где у вас нет своего дома, вообще ничего нет. Нет даже последнего, что может человек потерять, нет надежды. Да, это совсем другое дело.
Малкольм Торвелл медленно выбирал подходящую биту, примерялся и так и этак, прицеливался, не торопясь, взмахивал битой над головой и бил по мячу. Мяч пулей летел над площадкой с ухоженной дерниной — местность здесь была довольно холмистая.
— Недурственно, — удовлетворенно сказал Малкольм Торвелл. Он был одет излишне элегантно — рубашка из китайского шелка, узкие темно-серые льняные брюки и яркий шелковый платок в вырезе рубашки. Он двигался по-женски и говорил мягко, певуче и мелодично. Мы направились к четвертой лунке, поблизости от которой упал мяч. Слуга, совсем еще мальчик, следовал за нами с тележкой, на которой лежал мешок с битами и мячами Торвелла. Веснушчатому юнцу было никак не больше четырнадцати. Он говорил только по-французски. Мы с Торвеллом беседовали только по-английски.
Это было во вторник, тринадцатого июня, в половине девятого утра. Я еще раньше позвонил ему домой, так как знал, что он ежедневно играет в гольф в живописной местности под Муженом, причем именно рано утром — из-за жары. Он заехал за мной в «Мажестик» на своем «бентли». В эту ночь я спал от силы полчаса, но чувствовал себя бодрым и свежим. Об Анжеле и ноге, которую придется ампутировать, я вообще не думал, даже ни разу не вспомнил. То, что я сейчас написал, ложь.
— Он очарователен, не правда ли? — Торвелл оглянулся на мальчишку, тащившего за нами тележку, и улыбнулся ему. Мальчишка радостно заулыбался в ответ. — Я в совершенном восторге от этого юнца. А он — от меня. Ходит за мной, как пришитый, больше ни за кем. Влюбился в меня. Милый паренек. Эти его веснушки — просто прелесть, верно?
— Да, — согласился я. — Просто прелесть! — Я успел рассказать Торвеллу все, что услышал от Зееберга — его версию насчет поведения Хельмана во Франкфурте и его предположение о том, что произошло здесь, в Каннах, и заставило Хельмана покончить с собой. И теперь спросил его: «Вы верите в его версию?»
— В какую версию?… Ах, да. Нет, я в нее не верю. Да что вы, мистер Лукас, было бы абсурдно поверить! Хельман столько лет проворачивал такие сделки с нами — я хочу сказать, с нами и Килвудом в роли нашего представителя. Он был крепкий орешек, этот Хельман. Боязнь потерять свою репутацию? Внезапные укоры совести? Ну, знаете! Вы не знакомы с банкирами. Их не так-то легко запугать. У них крепкие нервы.
— Значит, вы не верите в самоубийство?
— Нет, — бросил Торвелл через плечо. Он шагал, виляя бедрами, я шел рядом, и хотя мы шли быстро, я не отставал: нога не давала о себе знать. — Я по-прежнему думаю, что было совершено убийство.
— А почему понадобилось убить Хельмана?
— Этого я не знаю. Но все говорит в пользу этой версии, — я имею в виду все, что произошло после его гибели. Ведь вы видите: каждого, кто чересчур близок к этому делу, кто мог бы что-то выдать, как например, вконец спившийся бедняга Килвуд, каждого, кто вероятно что-то знал, как этот Виаль или эта медсестра, убивают. Следовательно, должен существовать и убийца. Логично предположить, что и Хельмана убил он же. И теперь защищается. Я слышал, даже на вас было совершено покушение.
— Да, — сказал я.
Мы как раз подошли к мячу. Он лежал в небольшой ложбинке совсем рядом с лункой. Торвелл оценил ситуацию, выбрал другую биту, при этом погладил мальчика по светлым волосам и потрепал по щеке. Потом прицелился по мячу и ударил. Мяч прямиком попал в лунку.
— Браво! — воскликнул я.
Парнишка принес мяч и положил его на траву. Торвелл был не единственным игроком здесь, я видел еще нескольких, на большом удалении. Вся площадка дышала безбрежным покоем.
— Кто же мог бы им быть?
— Вы хотите сказать — им мог бы быть и я. Или хотя бы инициатором убийства. Ведь вы это имели в виду, не так ли? — Он улыбнулся мне почти нежно. — Вы уже заметили, какие шелковистые ресницы у малыша? Как у девочки. Не правда ли, он очень хорош? Я и впрямь мог бы быть инициатором, потому что из-за этих валютных спекуляций и всех прочих сделок, которые Хельман осуществлял по поручению Килвуда, обанкротилась английская фирма — поставщик компании «Куд», а эта фирма почти целиком принадлежала мне. — Он тихонько рассмеялся. — Мистер Лукас, мне это было, конечно, достаточно неприятно, но вам наверняка известно, что та фирма была лишь одним из многих предприятий, которые принадлежат мне.
— Это мне известно.
— И что меня это банкротство не опрокинет, вы наверняка мне поверите.
— Наверняка.
— Ну так вот. — Он слегка оперся на одну из бит. — К тому же не забывайте, что мне частично принадлежит и «Куд» — как и всем членам нашей группы. И что я всегда соглашался с шагами, которые предпринимали Килвуд и Хельман. Под конец они разорили мою фирму-поставщика. Ну что ж, мне не повезло. Но я не мог таить зло на Хельмана, потому что все, что он делал, он делал — косвенно — и по моему поручению. Компания «Куд» благополучно существует. В ней мне принадлежит большая доля. Как, впрочем, и всем остальным — Саргантана, Тенедосу, Фабиани и Килвуду. Килвуда нет. Но есть его наследники.
— Другими словами: вы полагаете, что никто из этих людей не мог быть серьезно заинтересован в гибели Хельмана.
— Правильно.
— Тем не менее, вы считаете, что Хельман был убит.
— Разве я сказал, что его убил кто-то из нас? Нет, этого я сказать не мог, мистер Лукас. Убийца существует, в этом я убежден, только искать его надо не в нашем кругу. Это наверняка некий аутсайдер, изгой, отброс общества. Поэтому нам всем — вспомните, что случилось с Килвудом, — угрожает опасность. Надеюсь лишь, что вы потрудитесь на совесть и найдете убийцу прежде, чем он еще кого-нибудь прикончит, как случилось с беднягой Джоном.
— Джон Килвуд обвинял в убийстве Хельмана себя и несколько туманно — «нас всех», как он выразился, — вы конечно же помните.
— Джон был безнадежным алкоголиком. Господи, помилуй его душу.
— Он упоминал также алжирца из Ла Бокка, с которого все началось. Алжирца мы нашли. Динамит для адской машины достал он. И передал его медсестре, обслуживавшей фрау Хельман.
— Так говорит этот алжирец.
— Медсестру убили прежде, чем мы смогли ее допросить.
Торвелл опять занялся мячом. Дважды поменял биту, потрепал по руке слугу-мальчишку, взиравшего на него восхищенными глазами, и топтался вокруг мяча, ища позицию для удара.
— Вероятно, медсестра была в сговоре с убийцей.
— А откуда Килвуд знал про алжирца из Ла Бокка?
— Вероятно, провел собственное расследование и знал больше, чем мы, остальные.
— Но вы говорите, что он был безнадежным алкоголиком.
— Тем не менее, вполне мог провести такое расследование! — Наконец Торвелл ударил по мячу. И мы опять зашагали по подстриженной траве. — Полиция ни на шаг не продвинулась вперед. Вы тоже топчетесь на месте. А ведь вы все эксперты! Почему же у вас ничего не получается?
— Почему же?
— Потому что вы одержимы одной idee fixe: мол, это дело рук кого-то из нашей группы. Если вы не избавитесь от этой мысли, вы никогда не доищетесь правды, мистер Лукас. Вы все приписываете нам слишком много таинственности. Мы вовсе не тайное общество каких-то заговорщиков, мы — не «кабала».
«Кабала»! Опять это слово! В английском языке оно тоже есть. Лакросс именно так назвал сообщество сверхбогачей. Он-то как раз считал, что они образуют тайное общество заговорщиков. А Малкольм Торвелл посмеялся над этой мыслью. И так, смеясь, и пошел за мячом. Паренек и я последовали за ним. Здесь, за городом, на площадке для гольфа под Муженом было очень красиво. Я глубоко дышал чистым горным воздухом. Веял слабый ветерок. Подрагивали сочные молодые листочки на вершинах старых деревьев. Я заметил это, когда взглянул на небо, чтобы увидеть, высоко ли уже поднялось солнце.
