Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)

Павел Антонович, не расставаясь с одолевшими его в эту минуту мыслями, сказал:

— Добился я на свою голову переследствия, доискался правды… Хорошо еще, что Фрося не дожила до такого срама. — Затряс головой и запричитал: — Эх, Юрка! Мой сын!.. Балованный, слабодушный… Знать бы мне тогда, кто и за что размазал твою кровь по шоссейке… — Павел Антонович горько усмехнулся. — Я-то еще, старый дурень, грешил на Степана Касаткина. А Касаткин сам зашиблен этим праведным краснобаем…

Денис, принимая приглашение к разговору, сказал:

— Да, зашиб он многих. И Юрия вашего. И Касаткина. И сына своего. И двух очень несчастных женщин. И тысячи честных трудяг, которые так верили своему Чумакову. Будто от камня тяжелого, круги по воде…

— Правильно камень в воду — и все концы… — непонятно о чем сказал Павел Антонович.

— А уж что краснобай праведный — этого Чумакову не занимать… — усмехнулся Стуков. — Я его, так сказать, сочинениями поинтересовался. Он, как известно, был в чести. Любил напоминать о себе и поэтому частенько выступал то в местной, то в областной газетах. Что ни статейка, то «готовя достойную встречу…», «следуя программным указаниям…», «еще выше поднимем трудовую активность». — Стуков вздохнул и заключил вроде бы невпопад: — Если бы все эти клятвы да искренние… А ведь мог стать достойным сыном своих родителей. Но так и не извлек из футляра отцовскую скрипку. Услышал и запомнил на всю жизнь только тетю Шуру…

Павел Антонович, все также раздумывая о своем, покосился на него и заметил хмуро:

— Правильные слова восклицать, рубахи драть на себе, чтобы правильность твоя видна была всем, в этом многие поднаторели крепко.

— Правильными словами, наверное, Енисей запрудить можно, — согласился Денис. — Правильных гражданственных мыслей, поступков, особенно наедине с собой, куда как меньше. — Денис усмехнулся. — Когда-то было в быту выражение: «О душе думать надо». Потом кое-кто из наших ярых безбожников поспешил термин «душа» зачислить в разряд поповщины. А ничего поповского в понятии «душа» нет. Естество человека, истинная его сущность — вот что это… И надо всячески будить в человеке душу. Тогда и Чумаковых не станет…

Павел Антонович вздрогнул, посмотрел на Стукова, на Дениса и проговорил:

— Правильно. Каждый сам себе ставит предел дозволенному. А стало быть, верно, душа… — Он вопрошающе вперился в Дениса и вдруг всхлипнул: — Как же это я, старый хрыч… Жизнью тертый. Вроде бы умею отличать белое от черного, правду от кривды. И про душу помню. Такой недогляд с Юркой… Куда укрыться от срама… Разные были у нас в роду… И солдаты, и пахари, и работяги. Казнокрадов и лихоимцев не было.

Павел Антонович вспомнил все это, сглотнул слезы, со скрипом вдавливая сапогами гальку, подошел к машине, влез в кабину, нажал на стартер.

Послушный его воле самосвал дрогнул, попятился к воде. Дрогнул и резко накренился кузов. В лунном свете холодно блеснул край отполированного гранита и позолоченные слова: «Селянин Юрий Павлович. 1953–1978. Помню и чту вечно».

Тяжелый всплеск потряс приозерную тишину. По воде, сразу почерневшей, расходились тугими петлями волны. Где-то в чаще ухнул филин, стоном откликнулись ночные сосны.

Павел Антонович стоял на берегу, смотрел на воду, где навсегда упокоилось богатое Юркино надгробие. В стоне сосен ему слышался жалобный и укоризненный Юркин голос. На душе Павла Антоновича стало жутко. Успокаивая себя, он тихо сказал:

— Помнить буду. Чтить не могу…

1979–1982