Повисла тишина. В глубоком молчании слышалось размеренное дыхание Льва, нервное — Антона, и праздничное шуршание слышалось тоже. Богданов поднялся, перешагнул Горячева и повалился рядом на кровать, своим падением вздыбив постельное убранство. Он поставил перед Антоном коробку размером чуть больше ладони. Тот осторожно обхватил подарок пальцами и поежился от совсем близкого и громкого шороха.
— Так себе комплименты, но теперь я хоть знаю, что не я один нахожусь в том, в чем нахожусь. Нас здесь двое… — Богданов улыбнулся, погладив Антона костяшками пальцев по щеке. Прикосновение обжигало своей нежностью. — Теперь уже все ясно.
— А потом я только думал, — Горячев продолжил говорить, как ни в чем не бывало, ковыряя краешком ногтя случайно найденный залом на упаковочной бумаге. — Мне хотелось знать, что тебе совестно. Понять, что меня никто не держит, и тихо уйти, как-нибудь там все забыв… Конечно, ни хера не выходило. Потому что я смотрел на тебя и даже с синяками видел роскошного мужика, который может все. И держаться перед иностранной делегацией, и отгрохать такую фирму… И быть охуенным любовником с какими-то немыслимыми руками. А потом совершать безумные поступки. И еще целоваться приятно, даже когда душа трещит по швам… — Антон усмехнулся и поднял на Льва взгляд. Только теперь они находились настолько близко друг к другу, не разделенные ни расстоянием, ни тишиной, ни контрактом, ни даже сомнениями. До лица долетало дыхание. Горячеву казалось, что он уже почти трезв и точно не хотелось спать. Он хорошо осознавал, где находится и с кем. Все желания, вызревшие не сегодня и не вчера, лежали на расстоянии вытянутой руки.
Зашуршала праздничная обертка. Лев с интересом наблюдал, как Горячев раздевает тело коробки, как предстает перед глазами ее черная поверхность с синим оттиском: «S8». А после вскрыта оказалась и она. Горячеву в руки выпрыгнул новый холодненький смартфон с гравировкой на задней панели. Рисунок воплощал собой знак бесконечности, сплетенный из тысячи маленьких ветвей. Антон нежно обвел его пальцем, чувствуя, как на тело будто бы со всех сторон давит атмосфера. Как нервы сжимаются, подобно тугой стальной пружине, для которой еще секунда — и…
— Хочу, чтобы ты всегда был на связи. Я тоже научусь. И вдруг между нами станет больше навсегда.
— Спасибо.
Антон, в последний раз огладив еще холодное скользкое стекло, бережно убрал смартфон в коробку, отложил на тумбочку. Но в повороте к Богданову он как будто случайно оказался лицом гораздо ближе… Кончиком носа — только чудом не столкнулся с носом Льва. Горячев резко вдохнул. Еще ярче запахло орехом.
— Спасибо… — повторил он, облизнув губы; усмехнулся. Совсем жалобно скрипела внутренняя пружина. Антон подобрался рукой к лежащей рядом руке Богданова, вскарабкался по ней на плечо. Впереди был последний порог. — Лев…
Горячев не боялся переступить. Но он, пожалуй, увидел красоту в этой последней секунде перед прыжком и только оттого замешкался. Богданов улыбался, сократив расстояние, еще немного подошел к самому краю.
— Спасибо в карман не положишь, — ловко перевалил все в материальный эквивалент Лев. Он прижался к Антону с поцелуем, бесцеремонно смял живой рот и с тем же лихим настроением потянул Горячева на себя, зафиксировав его голову за подбородок. Волна мурашек прошла вниз по телу, когда вместе с атакой теплых губ в кожу кольнула мягкая щетина. Голова Антона кружилась от знакомого и желанного, но в то же время совершенно нового, будоражащего чувства. Сегодня Богданов явно намеревался взять больше: в рот проник язык, а с ним и более глубокая ласка, уверенная и жаждущая, что ощущалось в раскалившемся дыхании. Горячев медленно моргал и жмурился, сильнее впиваясь пальцами в бок Льва; часто, яростно сопел — и не менее яростно отвечал, а потом завлекал сам и давал заманивать себя в пронизывающую все нутро сексуальным желанием щекотку. Ничего с собой не получалось сделать. Пробудившееся голодное тело рвалось отвечать на своем наречии, вмиг возбуждаясь до пика: это читалось в спешном сердцебиении, в поднимающем дыбом шерсть жаре под кожей, в пульсирующем приливе крови между бедер.
— Лев… — сорвался с губ шепот в короткий миг разрыва. Сильное имя удивительно легко и правильно слетело с языка, и Антон тут же потонул в новом витке поцелуя. К Богданову он прибился ближе, закинул бедро на талию и толкнулся навстречу, доводя соприкосновение тел до конечной, взрывоопасной точки. Лев сперва отпрянул как ошпаренный, но в следующий момент подхватил Антона под голый зад, смял, стиснул, утянул под себя волевым выбросом в попытке сохранить собственное равновесие. Качнулась со скрипом кровать, зашелестело постельное белье под теплым молодым телом; глухим ударом, спихнутое неверным движением ног, встретилось тяжелое жаккардовое покрывало с полом. Короткая заминка сменилась жадным нападением: Богданов помог Антону избавить себя от одежды и угрожающе навис сверху. Руки Льва лепили жаркие прикосновения к шее, плечам, ложились на бок, опускались многообещающе на бедро, натыкались на тазобедренную косточку… Под музыку судорожных вздохов за прикосновениями следовали и пьяные поцелуи, угрожая вскоре измазать лаской низ живота. Горячев еле держался — и еле останавливал этот напор. Не ради того, чтобы сбежать. Ему просто хотелось быть первым.
Антонова ладонь спешным, точным движением прыгнула с лопаток на поясницу, а вторая буквально перелетела с затылка Богданова вниз, сбив по пути его ищущие пальцы, под тихий стон нырнула в самый центр желания. Горячева как кипятком обдало, когда он, заплутав в огне между двух возбужденных тел, задел тяжелую, налившуюся мошонку, а следом и крупный член. Стиснув Льва дрожащей рукой, Антон сдвинулся по сексуальному изгибу к самой головке и в ту же секунду почувствовал, насколько тот истомлен. Вязкий сок капнул на живот.
— Какой ты влажный, блядь…
Горячев действовал по наитию, будто Богданов был его собственным продолжением — та же физиология, те же эмоции. Прозвучал звонкий шлепок по крепкому заду. Вымазанная в дурманяще-пряной — этот запах быстро перебил все остальные, словно отражая доминантный характер хозяина — естественной смазке ладонь агрессивно задвигалась по стволу. Лев вздыбился, и его рука потянулась и легла Горячеву на глаза. Только после этого с губ сорвался стон; Богданов дерганно качнулся навстречу. Антон зажмурился, запрокинул голову назад — он выставил руку тверже. Мышцы пружинисто напрягались от того, как Лев трахал его в кулак. Еще раз и еще, еще один толчок — легко было услышать треск самообладания в срывающимся дыхании. Горячева в плечо укусил поцелуй в наказание, и тут же его руки оказались зафиксированы за головой. Лев качнул бедрами, прижимаясь к жаждущему средоточию. Неверные пальцы погладили грудь, дрожащий живот Антона. Когда тот снова приоткрыл глаза, Богданов улыбался, а его масленые взгляды, казалось, оставляли следы на коже. Горячев улыбнулся в ответ и просящим вздохом выгнулся навстречу: выпутав ноги, крепко обвил ими Богданова за талию и бедро, притиснул к себе. До боли сладко было… Казалось, искры вот-вот полетят в стороны от того, насколько. Лев задвигался, толкаясь налитой плотью в Антона, измазывая его в своем соке. Он метил, а когда удовлетворился, когда трение стало совершенно беспрепятственным, когда влажным пятном между ними разлился жар, рука сжала два члена. Горячев засопел совсем надорванно, устремив взгляд вниз. Локти сами собой дергались — хотелось вырваться из захвата, смять скользкую от пота кожу, обнять, даже драться от переизбытка чувств и перенапряжения.
— Кончай! — зашептал Антон, закусывая губы — сперва свои, а когда дотянулся поцелуем до Богданова, то и его тоже. — Не терпи. Покажи мне… Давай… Давай, покажи…
Горячев вжался спиной в постель, а ногами крепче зацепился за нависшее над ним каменное тело. Бедра ловкой пляской замолотили навстречу — пресс и спина быстро заболели от нагрузки в неудобной позе, но и на это было плевать. Антон терся о Льва в его ладони. Антон душил крик от долгожданного душераздирающего соединения. Антон стонал, ревел, ныл и бился, бился, бился, пока возбуждение не лопнуло переполненным водой пузырем. Лев болезненно зашипел, коротко качнулся несколько раз вперед и, по-медвежьи засопев, задергавшись, до боли стискивая запястья Горячева в своей руке, сухо излился. Нервное окаменение помалу сходило, когда Богданов осел назад, отпустив Антона и зачесывая взмокшие волосы ладонью, уступало место здоровому возбуждению. Жажда и голод ни во взгляде Льва, ни в реакциях, ни в теле никуда не делись; словно тушили пожар бензином.
