— Вы там уже засветились, прокололись, провалились! — продолжил Алекс Вернер, усмехнувшись. — Но и одному мне идти туда… как это… не с руки. Вот так говорят, да? Поэтому я явлюсь в музей с переводчицей. Переводчицей будете вы, — решительно повернулся он к Алёне. — Вы немецкий знаете?
— Нет, буквально два слова, — изумленно покачала она головой. — Гутен таг, их либе дих, шпрехен зи дойч, хальт, хенде хох, цурюк, арбайтен, Вольга-Вольга, муттер Вольга…
— Курка, яйки, млеко, жрать, — хохотнул Алекс Вернер, доказав свое незаурядное чувство юмора. — Все понятно. А на каком языке вы говорите, чтобы в случае необходимости я мог провести с вами секретное совещание?
— На французском, — пробормотала Алёна, пытаясь освоиться с новой ролью разведчицы, играть которую ей еще в жизни не приходилось. Хотя нет, приходилось… было дело под Полтавой… нет, не под Полтавой, конечно, а под Парижем, в одном шато. Но было, было-таки! [34]
— Да? — проговорил Алекс Вернер, придирчиво ее оглядывая. — Mais vous savez, j’ai ainsi pensé! [35]
* * *
Прошло два дня. Целых два дня полной неизвестности. Единственное, что узнала Лиза, это то, что были расстреляны жители всех четырех домов, стоявших в непосредственной близости от того места, где был убит фон Шубенбах. Около ста человек. В их числе дети. Такова была цена спасения их жизни — Лизы, отца Игнатия, Петруся, Алекса Вернера. Сто человек. Женщины, у которых мужья были на фронте. Несколько мужчин, которые оставались в Мезенске и пытались выживать при новом режиме, как могли: околачивали пороги биржи труда, меняли шило на мыло на базаре или кустарничали. Были среди расстрелянных и несколько стариков, которые, конечно, тоже хотели жить — хотели так же сильно, как отец Игнатий, в жертву которому они были принесены.
На себя Лиза брала вину за гибель женщин. Петрусь был ответствен в смерти мужчин. Но самый страшный грех нес на себе Алекс Вернер: он был виновен в смерти детей. Именно Алекс Вернер был в Лизиных глазах главным преступником, главным виновником всего происшедшего. Вроде бы она должна была благодарить его за спасение свое и Петруся, но тем не менее проклинала его. Что чувствовали другие, Лиза не знала. Отец Игнатий почти не разговаривал, сутками напролет лежал на диване, даже в ломбард не ходил. То ли раскаяние мучило, то ли отходил от страха, пережитого тем утром… Петрусь не являлся из казармы — теперь все полицейские жили на военном положении. Видимо, то же самое касалось и гитлеровцев — Алекс Вернер не показывался, никаких вестей от него не было, и Лиза даже не знала, чем закончилась его попытка убийства Эриха Краузе.
Может быть, конечно, Алекс не приходил потому, что не желал продолжать опасное знакомство? Да и бог с ним, век бы его не видеть! Лиза о нем старалась не вспоминать, даже думать о нем не хотела и, честное слово, легко прожила бы остаток жизни, никогда более не видя «трикотажного принца». Наверное, и Алекс Вернер испытывал схожие чувства, именно поэтому не появлялся, никак не напоминал о себе.
И все же, удалось ли ему отравить Эриха Краузе? Может быть, кое-что могла бы рассказать фрау Эмма, которая обладала самыми неожиданными сведениями, но «Розовая роза» была закрыта из-за усиления строгостей в городе и продления комендантского часа. То есть Лиза не ходила на работу, и это было единственное хорошее, что принесло лично ей убийство фон Шубенбаха. Ну и конечно, оставался еще сам факт того, что она живет, дышит, ест, пьет, что ее не терзают пытками в гестапо… Наверное, Лиза когда-нибудь сможет это оценить, но не теперь, не в том состоянии, в каком она находилась сейчас.
На третий день отец Игнатий кое-как сполз с дивана и спросил Лизу, какое сегодня число. Было пятнадцатое июня, о чем Лиза ему и сообщила.
— Да? А я было решил, что со счету сбился, пока в лежку лежал, — слабо улыбнулся старик. — Нужно сегодня в ломбард пойти.
— Какой может быть ломбард?! — возмутилась Лиза, глядя на его восковое лицо. — Вы же просто больны!
— Дело стало, — вздохнул старик. — Может, кому-то вещи свои забрать нужно. Или в залог сдать. А там замок на двери. Непорядок. Нехорошо. Пойду.
Старик еле ворочал языком, оттого и говорил короткими, отрывочными фразами, был бледнее беленой стенки, к которой прислонялся, чтобы не качаться, словно былинка на ветру, глаза его были окружены темными кругами и провалились. Краше в гроб кладут, ей-богу!
Уж на что Лиза терпеть не могла навязанного судьбою «доброго дедушку», а все же ей стало жалко старика.
— Ну хотите, я сама схожу в ваш ломбард и посижу там, а вы еще денек отдохните. И съешьте хоть что-нибудь, нельзя же так! — предложила она раздраженно и тут же ужасно пожалела, что черт потянул за язык. Больно надо ей в тот ломбард тащиться! Хотя, с другой стороны, хоть какое-то развлечение…
В выцветших глазах отца Игнатия мелькнуло очень странное выражение. То ли изумление (неожиданное сочувствие Лизы, которая своей неприязни к нему не скрывала никогда, не могло его не изумить), то ли подозрительность. Ага, ну конечно, он решил, что Лиза только и жаждет добраться до его сейфа и взломать дверцу, чтобы разжиться сданными в залог немногочисленными ценностями — и сбежать с ними. Надо же, старик доверил ей свою жизнь, а вот имущество доверить боится.
И правильно делает, между прочим. Потому что, окажись у нее хоть малейшая возможность завладеть деньгами или драгоценностями, которые помогли бы ей жить и выживать, она пошла бы даже на откровенную и самую вульгарную кражу. И только бы ее и видели отец Игнатий и…
А как же Петрусь?!
Лиза вздохнула. Да никак. Она сама не понимает, что творится в ее душе, в ее сердце, в ее теле. Конечно, с Петрусем — все совершенно другое, чем было когда-то в лесном доме с Баскаковым, чем то, чего хотел от нее Фомичев… И все же она точно знает, что ради него не останется в Мезенске ни за что. А может быть, попытаться уговорить его уйти вместе? Бросить все здесь к черту… попытаться спастись…
Она так задумалась, что даже не заметила, как отец Игнатий на подгибающихся от слабости ногах ушел-таки в свой ломбард. И почти тотчас в дверь постучали.
Лиза открыла, убежденная, что вернулся старик, — и изумилась, увидев на пороге Никиту Степановича, сторожа из «Розовой розы», который сообщил, что ее требует к себе барыня, как он называл фрау Эмму.
Лиза немедленно вспомнила, как отец Игнатий в редкую минуту доброго расположения духа и откровенности рассказал: его внучки Лизочка и Танечка, когда были совсем маленькими и еще жили в Мезенске, не уехали в Горький, играли в развалинах (в тех самых, где теперь медленно гнил труп пана Анатоля) в «барыню». Выглядела игра так: Лизочка брала кусочек тюля, покрывала им голову, подвязывала фартук и садилась на крыльце разрушенного дома в «кресло» из кирпичей и сучьев (такой они воображали барыню — бывшую хозяйку дома). Дети забирались в сад, ломали сирень, а «барыня» Лизочка вскакивала с кресла и сердито кричала: «Ах, разбойники! Ну, подождите, я позову милиционера!» Почему милиционера-то? Так ведь они, советские дети, не знали, что барыня звала бы городового…
Никита Степанович передал приказ хозяйки, но уходить не спешил. Оказалось, фрау Эмма ждет Лизу немедленно, а сторожу велено ее сопроводить в ресторан. Вернее, послужить ей конвоиром, мрачно подумала Лиза. И, делать нечего, принялась одеваться.
О том, что ее ждет у фрау Эммы, она думала без особого интереса, вяло. Вот только любопытно было, как они теперь встретятся — после того, как фрау Эмма отдала ей морфий для убийства Эриха Краузе…
Против ожидания, Никита Степанович повел Лизу не в Липовый тупик, а в ресторан с главного входа. Открыл дверь своим ключом и махнул рукой вдоль розового коридора:
— В кабинете они-с. Ждут-с.
У Лизы неприятно дрогнуло сердце — кто они, кто ждет-то? Вдруг гестаповцы? Не дать ли деру, пока не поздно? Однако сторож стоял позади, отрезая путь к отступлению, а он был мужик крепкий, совсем еще не старый, сладить с ним у Лизы не было возможности. И пришлось идти вперед.
Немедленно выяснилось, что паниковала она напрасно — фрау Эмма находилась в кабинете одна, с Лизой дурную шутку сыграла старорежимная манера Никиты Степановича говорить о «высших» во множественном числе.
Фрау Эмма была вся в черном. «Видимо, у нее траур по бывшему клиенту фон Шубенбаху», — со злым ехидством подумала Лиза. Мадам хмуро взглянула на нее и, даже не поздоровавшись, даже не кивнув, холодно проговорила:
— Я проклинаю тот день, когда поддалась дружеским чувствам к вашему деду и взяла вас на службу. Вы приносите мне несчастье. Мало того, что из-за убийства фон Шубенбаха ресторан закрыт вот уже два дня, так теперь еще и приезд Венцлова…
— А с чего вы взяли, что я имею отношение к убийству фон Шубенбаха? — перебила Лиза с самым высокомерным видом, на который только была способна, изо всех сил подражая фрау Эмме.
