– Алло! Алло!
На миг Алёне показалось, что проблемы со связью и Муравьев перестал ее слышать, но тут же она поняла, что у него зазвонил мобильный телефон и он ответил на звонок.
Господи, ну что за безответственное существо! А еще следователь, да в каких чинах! Ему тут человек, можно сказать, последнее слово готов сказать, к тому же раскрыть международный заговор, а он…
– Диего! – заорал в это мгновение Лев Иваныч. – Ай эм лисн! Ай эм лисн ту ю! Йес, олл из нормал! Энд хау а ю? Ху? Элен! Я эм лисн ту ю, ай эм лисн ту хё. О, ши из спикинг он зэ май хоум телефон! Ю а спикинг он зэ мобиль, энд Элен из спикинг он зэ хоум фоун!!! Йес, нау, нау, ин зис тайм!!!
Алёна с замиранием сердца продиралась сквозь пиджин-инглиш Льва Иваныча. Муравьев сообщал Диего, что говорит с Элен сейчас, в эту самую минуту, по домашнему телефону. С Диего – по мобильнику, а с Элен – по домашнему. Это была просто какая-то фантастика!
– Елена Дмитриевна! – заорал в ухо Лев Иваныч. – Мне звонит коллега Малгастадор!
– Да я поняла, что он вам звонит! Но почему… но как…
– Ваша подруга сообщила, что ему нужно срочно с вами связаться, но у вас телефон занят. Что ж вы просите человека вам перезвонить, а сами по телефону разговариваете?
У Алёны Дмитриевой было одно свойство… в самые рискованные минуты ее не столько на патетику тянуло, сколько безумный какой-то смех пробивал. Может, это извращение, конечно, но вот… имело место.
– Да я ведь с вами по этому телефону говорю, Лев Иваныч, – пояснила она сдавленным голосом. – Поэтому он и занят.
– А другого телефона нет? – озабоченно спросил Муравьев. – А то мы сейчас устроили бы селекторное совещание… Мой французский… прошу прощения, на нуле, а английский на троечку. А вы бы и ему, и мне рассказали, что нарыли. И повторяться бы не пришлось, и сразу бы все точки зрения свели.
– Хорошо бы, – вздохнула Алёна, – только второго аппарата у меня нет…
– Вы можете воспользоваться моим, – послышался вежливый мужской голос, и что-то сильно ткнуло Алёну в бок.
Она повернула голову. Рядом сидел светловолосый молодой человек в синей куртке, легковатой, пожалуй, для русской зимы. В одной руке он держал черный «Sagem» и протягивал его Алёне.
– S’il vous plaît! – сказал он и улыбнулся всем своим красивым, точеным, румяным и белокожим, хищно-горбоносым лицом. А потом еще крепче прижал другую руку к боку Алёны.
Больно. Смертельно больно.
– Прочти-ка это, Петруша.
– Да как же, Иван Матвеевич… Ваше послание… Посольское секретное донесение… к его сиятельству князю Безбородко…
– Читай, говорю!
– Извольте. «Революция во Франции свершилась, и королевская власть уничтожена. Восстание города Парижа, к которому умы, казалось, были подготовлены, разразилось на другой день после отъезда г-на Неккера. В следующие дни оно продолжало разрастаться, как вы, ваше сиятельство, увидите из прилагаемого «Журнала» о происходившем здесь с субботы до пятницы; к нему я беру на себя смелость присоединить несколько печатных изданий, во всех подробностях излагающих событие, которого Европа никак не ожидала. Это восстание сопровождалось убийствами, вызывающими содрогание; обстоятельства, при которых они были совершены, доказывают невинность нескольких жертв.
Жестокость и зверство французского народа проявились при всех этих событиях в тех же чертах, как и в Варфоломеевскую ночь, о которой мы еще до сих пор с ужасом читаем, с тою только разницей, что в настоящее время вместо религиозного фанатизма умы охвачены политическим энтузиазмом, порожденным войною и революцией в Америке.
Если бы король отказался подчиниться требованиям Постоянного муниципального комитета, народ, по всей вероятности, сверг бы его; таким образом, этот добрый государь, не желающий никому зла, был поставлен в жестокую необходимость сдаться на милость бунтовщиков, тем более что французская гвардия его подло покинула и он совсем не мог полагаться на войска, сосредоточенные вокруг Парижа и Версаля.
Всякое внешнее сообщение прервано с понедельника для всех, независимо от их звания, и буржуазная гвардия у застав довела строгость при обысках до того, что раздевала лиц обоего пола, как выходивших из города, так и входивших в него.
Я счел своим долгом не медлить с отправкой курьера с известием о событии столь большой важности при любых обстоятельствах и имеющем в настоящее время особое значение для нашего двора.
Было бы заблуждением рассчитывать теперь на союз и тем более на политическое влияние Франции. Каковы бы ни были соображения нового министерства по отношению к предполагаемому союзу с Ее Императорским Величеством, оно не может уделить ему большого внимания, и надо рассматривать Францию при решении стоящих перед нами в данный момент вопросов, как несуществующую. Я не беру на себя смелость давать советы, но все же считаю своей обязанностью доложить о положении дел, каким оно мне представляется, и сказать, что Франция, даже с наилучшими намерениями по отношению к нам, не сможет оказать нам никакой услуги и что союз с ней будет иллюзорным для Российской империи. Кроме того, нация питает отвращение к союзу с австрийским домом из-за королевы, и если бы даже можно было заключить договор, он был бы нарушен, потому что министры будут вынуждены следовать принципам и побуждениям третьего сословия, которые возьмут верх над всеми другими соображениями. Если императрице нужны посредники, чтобы облегчить завершение двух войн, которые она ведет, то будет совершенно необходимо обратиться к кому-либо другому.
Ваше сиятельство должны объяснить моим усердием к службе и интересам нашей великой и августейшей государыни ту свободу, с которой я выражаю свое мнение о том, что касается этих интересов. Все поражены при виде того, как в течение тридцати шести часов французская монархия была уничтожена и ее глава вынужден соглашаться на все, чего разнузданный, жестокий и варварский народ требует от него с такой дерзостью и таким повелительным тоном, и еще считать себя при этом очень счастливым, что народ соблаговолил удовлетвориться его отречением от своей власти и от своих прав.
Многие придворные уехали. Среди них называют г-жу де Полиньяк, герцогиню де Ламбаль, герцогиню де Гиш, ее дочь, графа де Водрейль, г. барона де Безанваля, подполковника швейцарской гвардии, и многих других. Принц Ламбеск вместе с маршалом де Брольи уехал во главе королевского немецкого полка, который провел ночь с пятницы на субботу в Сен-Дени, на пути к Нанси»[82].
– Герцогиня де Ламбаль… Уехала! Значит, и Мадлен в Париже больше нету… Не увижу ее… То-то бродил я возле дворца герцогини, а там заперто все, не пройти. А в королевский дворец письмо доставить – как? Мыслимо ли?! Кто меня туда пустит?!
– Ты чего бормочешь, Петр Григорьев?
– Да это я так, ваше превосходительство, Иван Михайлович. Просто так…
– Заметил, что я написал про курьера?
– Конечно, как не заметить! Кого посылаете?
– Тебя.
– Меня?! Но как же… Я ж…
– Что ты?
– Я ж за другим делом в Париж прибыл. Мне Виллуана отыскать надо.
– Не нужен нам никакой Виллуан. Теперь другое важнее.
– Но мне нужно…
– Нет сейчас ничего важнее, чем доставить донесение нашей государыне. Она должна получить известие о происходящем во Франции из первых рук. Ковалевский, мой лучший курьер, свалился в горячке. А тебе пора возвращаться в Россию. Скоро всем нам приспеет пора Францию покинуть. Костер этот, пожар этот не скоро уймется. Поезжай, да поскорей. Поедешь на фельдъегерских лошадях – по всей Европе, хвала Господу, порядки цивилизованные, в самый короткий срок домчишься. В путь, Петруша. Храни тебя Господь!
– Ну-ну, не смотрите так ошарашенно, – шепнул сосед по троллейбусному сиденью, он же сосед по самолету, он же Влад.
Да, не зря ей никогда не нравилось это имя…
Алёна его мигом узнала, да и не много времени прошло с последней встречи, чтобы забыть, тем паче что вспоминала она о нем очень часто, да вот буквально пять минут назад последний раз!
– Скажите, что вы нашли аппарат в сумке, пусть Малгастадор перезвонит вот по этому номеру, – прошипел Влад, показывая визитку, на которой значился только номер телефона и еще цифры 1789 – строкой ниже. При этом Влад все сильнее вдавливал что-то в бок Алёны, да так, что у нее перехватило дыхание. – И имейте в виду, в руке у меня пистолет, одно слово – и я стреляю. Не надейтесь на мое милосердие, вы, конечно, в курсе, что было с теми, кто осмелился нам помешать. И в родимых местах мои нравы не смягчились. Чуть что – и я стреляю. Лариса едет вслед за мной, я слиняю отсюда прежде, чем кто-то успеет пискнуть. На помощь вам никто не придет, жизнь дороже. Поняли меня?
Как он сюда попал? Значит, дверца около водителя все же иногда открывается… Он вошел за спиной Алёны – и вот…
