- Не новая ли это игра? Такие мысли?
- Такие.
- Придется поверить на слово. Я постараюсь раскрыть "Третьего". Пока он-она работает - ваши, в Ленинграде, под угрозой.
Сморщился:
- Зачем вы все время употребляете это имя? Петербург... Куда как лучше.
- Лучше. Но боюсь проговориться. И вообще. Мы не в тайном клубе, а в деле. Все должно быть реально. Зачем идеология... Вот, возьмите...
Паспорт на имя "Жукова Алексея Владиславовича". Служебное удостоверение начальника отделения на то же имя. Рабоче-крестьянская милиция, Главное управление НКВД. Хорошие документы. Если, впрочем, не такие же, как некогда вручил Рундальцев. Как проверить... И вдруг мелькнула совершенно невероятная мысль: если он и в самом деле от Кутепова-Миллера должен знать одну совершенно простую дату...
- В каком году и в какой чин произвел государь Евгения Карловича за заслуги во время войны?1
- Не знаю... - рассмеялся. - Откуда? Я же вам сказал: я не служил у Кутепова, у Миллера. Я в ВЧК с 20 декабря 1917 года, ясно? Но я... Хорошо. Я скажу. Хотя и понимаю, что Миллер вам доверял не совсем до конца. Я внедрен в ближайшее окружение Дзержинского незадолго до большевистского переворота.
- Прекрасно! Миллер мне сказал не то, вы говорите то самое, но проверить нельзя.
Хмыкнул:
- А какой у вас выход, Владимир Николаевич? Поезжайте... Вы ведь в Екатеринбург, не правда ли? Ну, вот видите...
- В Свердловске (на, ешь, все должно быть "реально") я могу к кому-нибудь обратиться?
- К сожалению, ничем не смогу помочь. Вот деньги... - протянул тугую пачку. - И... - Заметно было, что Федор Алексеевич колеблется. - Вот ваши бриллианты. Не все - я смог заменить только десять штук. - И, заметив, как улыбнулся Званцев, обидчиво пожал плечами. - У нас говорят, что именно бытие определяет сознание. Шучу. По другому делу прошло десять стразов. Это не ценность. У нас и вообще многое построено на доверии. Помните? "Курлякин-Курякин"? Это, представьте себе, я. Н-да... Доверие. А вот Ленин утверждал, что только учет и контроль создадут социализм...
Званцев высыпал бриллианты в карман, как сдачу мелочью. Забавный человек... Дай ему, как говорится, бог.
... Поезд замедлил ход и остановился. Равнодушно одернул занавеску и посмотрел сквозь грязное стекло. Вокзал. Вокзалишка - таких в России тысячи. Скучные люди с тарелками и мисками в руках с надеждой заглядывают в равнодушные окна: авось кто-нибудь выйдет и купит нехитрую снедь: вареную в мундире картошку, кое-как поджаренную курицу - у них, бедных, всегда один бок поджаристый, другой светлый. Не переворачивают, что ли... У женщин блудливо заискивающие глаза, мужики курят в сторонке в ожидании денежки на пол-литра. Печальная станция, печальный путь в никуда. Безумная идея покойных генералов, поиск вчерашнего дня.
- Однако - Пермь... - раздумчиво произнес сосед, типичный совкомандированный или командировочный - черт их разберет: пиджак мешком, грязная белая рубашка с галстуком-червем, галифе офицерского образца в сапоги. Последние, впрочем, припахивали знакомством в сферах - тщательно стачал мастер. Как бывший военный, Званцев мог оценить.
- Как вы сказали? - Только теперь, когда прозвенел второй удар станционного колокола, дошло: да ведь здесь погиб (или тоже миф?) Михаил Александрович, здесь гикнулись Шнейдер и Гендрикова и чудом спасся Волков1. Здесь видели императрицу и Анастасию Николаевну...
Торопливо собрал немногочисленный скарб, рванул двери купе, в спину испуганно крикнул попутчик: "Да ведь уже тронулся, куда вы..." Не ответил, бежал по узкому коридору, вот и тамбур, в глазах проводника недоумение и даже ужас - "Куда вы, нельзя!" - но уже прыгнул на серую полосу несущегося навстречу перрона...
Ленивый милиционер развел руками: "Так и голову сломаете, а нам отвечать". Улыбнулся в ответ - не улыбка, оскал, недоумевающий представитель власти пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Званцев между тем уже выбрался на привокзальную площадь и уселся в ободранную коляску, на облучке которой скучал стертый малый лет тридцати. "Куда изволите?" - "А вот была гостиница купца Королева? Цела еще?" - "А че ей... Нынче того Королева, сами понимаете, а она - коммунхозовская, как везде, да вы че, из Китая?" - "Почему из Китая?" - "Ну, из какого другого, нам все едино. В нумерах как бы клопы и тараканы, не обеспокоит?" Эта парикмахерская сентенция привела даже в некоторое умиление: ишь, "не обеспокоит"... Отсвечивают еще прежние времена. "Ладно, вези, не сомневайся. Я из Москвы, если тебе интересно". - "А чего не интересно, у нас тут самое интересное, если кто неловкость на людях учинит или еще что... А так - родился, помер - все одно, даже некоторые и не замечают..."
За разговором въехали в низкорослый плоский город, из которого то тут, то там невесть каким образом выскакивали высокие трубы. Воздух был неподвижным, спертым, как в предбаннике, Званцев вдруг ощутил, как трудно стало дышать. "А вот и королёвские номера! - весело провозгласил возница, одергивая лошадь. - Не извольте беспокоиться!" Вручил торжественно рубль, малый сдернул шапчонку и поклонился в пояс: "Наше вам. Уважительный клюент. Таковых только покойный отец помнил". И, весело взмахнув кнутом, уехал.
Дом был ничего, по сравнению с мелкостью городской застройки даже возвышался, - как-никак, три этажа, это и для столицы не так уж и плохо. Вошел, от стойки, залитой какой-то жирной жидкостью (запах шел умопомрачительный), не то тухлыми яйцами шибало, не то супом, в котором варилось невесть что. Дежурная - толстая, сонная, с заплывшими глазками и обвислыми щеками, бросила раздраженно: "Ну? Чего вам?" - "Нумер, пожалуйте..." - протянул паспорт, она отшвырнула щелчком: "Нету". - "Я из Москвы". - "А хоть из Глянцырпуцка! Нету, и все! Весь сказ". Молча положил на стойку раскрытое удостоверение, она повела глазом и вдруг начала икать. "То... То... Вы... То... сразу... Мы вам... Люкс. В лучшем виде!" Приходила в себя, словно просыпалась, на лице растекался праздник.
"Рабье отродье..." - подумал равнодушно. Заполнил листок, расписался небрежно, взял ключи. "А чемоданчик? Пров сей же час..." - "Нету чемоданчика..." Однако Пров... Сохранились же имена.
Люкс в три комнаты располагался на втором этаже ("бельэтаж" - вспомнил давно забытое), мебель стояла стильная, начала века, почти не испорченная. Только на зеркальной поверхности обеденного стола заметил тщательно затертое: "Коля и Клава имели на этим столе..." Дальше было неразборчиво. Посмотрел в окно: удручающий пейзаж провинциального города, в котором, наверное, есть и театр и даже опера, а он все равно убогий.
Осторожный стук в дверь отвлек от грустных размышлений - стучали согнутым пальцем, такая манера узнавалась легко. Крикнул: "Войдите!", и сразу же появился человек лет пятидесяти, в усах а-ля Станиславский, поставил на стол поднос с пыхающим самоваром и чайник с заваркой. В вазочке "под хрусталь" поджаристо выгибались баранки.
- С нашим удовольствием, товарищ начальник. Не угодно ли?
Странная мысль мелькнула: а что, если расспросить? Просто так, наобум?
- Послушай...
- Никодим Никодимович, - поспешно отозвался служащий, наклоняя голову, пробор на которой вполне очевидно превратился в разлитую лысину. - Мы завсегда. С нашим удовольствием. Желание гостя - закон для служащих данного пристанища.
Из его с достоинством произнесенного рассказа следовало, что причислял он себя к "сотоварищам товарища начальника", так как в недавнем еще прошлом "руководил местной тюрьмой и был человеком "родного НКВД". Правда, совершился побег по вине начкара, за что и был уволен без выплаты содержания. Но - не виноват, разве что косвенно...
- Интересно... - сказал Званцев, уже предчувствуя удачу. - Вы служили с...
- Именно, именно! - подхватил Никодим Никодимович. - Я догадываюсь, о чем вы поинтересовались, товарищ начальник! Да! Я служил при Сибирском правительстве, при Колчаке и снова при красных! Меня знал сам товарищ Берзин! Я всегда оказывал услуги, помогал! А вы знаете, в каком номере находитесь? Даже мёбл (произнес вдруг с немецким отзвуком) та же! На ней... То есть - ей... Как бы пользовался однодневный император!
- Это... - протянул Званцев, давая возможность собеседнику опередить обрадованно и высказаться подробно.
- Михаил Александрович, младший брат Николая II, Николашки, то есть. Он жил здесь, в гостинице, втроем: он, шофер, слуга. Еще говорили, что это как бы секретарь. Ну, неважно. Я как раз был при должности.
Он рассказывал все более и более нервно, сбивчиво, однако главное Званцев понял хорошо. Арестовали прямо в номере, всех троих усадили в автомобиль, отвезли на Мотовилихинский литейный и там, около действующей плавильной печи, застрелили. Трупы бросили в печь. "Один комиссар даже сказал: вот, мол, плавку испортили! А второй ответил: ничего, сойдет и такая. Даже, мол, лучше: с такими лицами внутри..."
- Вы присутствовали? У меня такое впечатление, что вы все видели своими глазами. Может быть, захотите поделиться своими воспоминаниями в нашем журнале?
