— Почему именно Лила? — спросила я. — Вы же знали, она совсем еще неопытная. Ну захотелось вам завести интрижку на стороне, почему не выбрать кого-нибудь другого?
— Все было не так. Мы с Маргарет хорошо жили, в сыне я души не чаял. Но моей работы Маргарет не понимала. И не придавала ей никакого значения. Шагаю я по служебной лестнице — и слава богу. Когда мы только познакомились, мне это даже нравилось. Она была вся в искусстве, в танцах, а я в этом ничего не смыслил. В общем, одно уравновешивало другое. Вот, думал я, женщина, которая возьмет на себя дом, окружит любовью детей, а я спокойно займусь работой. Но потом я встретил вашу сестру и понял, что мне нужно кое-что еще.
— А как вы с ней познакомились?
Когда-то, давным-давно, я пыталась вытянуть ответ из самой Лилы. Я-то всегда все ей рассказывала о парнях, с которыми встречалась. Ее развлекали мои похождения, и не раз она уверяла, что благодаря мне у нее словно две жизни. Можно представить, как я разобиделась, когда и в ее жизни наконец появился кто-то, а она только отмалчивалась.
— Я был на четвертом курсе аспирантуры, — начал Мак-Коннел. — Отцовство штука хорошая, но требует жертв. Диссертация продвигалась гораздо медленнее, чем я ожидал, и какое-то время я с соавтором пытался накропать одну никчемную статейку.
В ночной тиши гулко рокотал его голос, неторопливый, успокаивающий голос. Я представила Лилу вместе с ним в кабинке «У Сэма». Последняя ночь ее жизни. Это его голос она слышала перед смертью или был еще кто-то, о ком я запрещала себе думать, — таксист, прохожий на улице?
В память врезалось одно число из книги Торпа — 23 370. Столько людей было убито в Соединенных Штатах за 1989 год, год смерти Лилы. «Только 13 процентов жертв не знали своих душегубов, — писал Торп. — Убийство редко бывает случайным». Помню, я еще тогда подумала, что слово подобрано неверно. 13 процентов — это не редко. 13 процентов из 23 370 — это очень много. Всю главку процитировать я не смогла бы, но одно запомнила дословно: Торп упрекал Лилу в том, что она «прискорбно плохо разбиралась в людях». Манера Торпа манипулировать словами взбесила меня: можно подумать, Лила сама была виновата в собственной гибели, как будто истинно невинны только жертвы «случайного» насилия!
— А потом появилась Лила, — говорил Мак-Коннел. — Помню, как она пожаловала в редакцию «Стэнфордского математического журнала»: оранжевое платье, фиолетовые кеды, а прическа — будто только что вылезла из постели.
— Я помню это платье, — откликнулась я, с удивлением обнаружив, что способна принимать участие в его рассказе и к его воспоминаниям могу добавить свои. — Она его сама сшила. Она все себе сама шила. И не пользовалась готовыми выкройками. Просто снимала мерки, набрасывала эскиз на линованной бумаге, а потом по ходу дела производила расчет.
— Предиковинный был наряд.
Я смотрела прямо перед собой, но по тому, как чуть заметно дрогнул его голос, догадалась, что он улыбается. Странно было думать, что мужчина, идущий рядом со мной, был близок с моей сестрой, что она любила его. Не стану отрицать, было в нем нечто притягательное — в тембре голоса, в прямом, спокойном взгляде. Что-то определенно чувственное, чего прежде, во время слежки у «Энрико», я не замечала.
— Как она была хороша!.. — продолжал он. — Редактор — толстый, неповоротливый старина Брюс — глянул на нее и спрашивает: чем, мол, могу помочь, барышня? Решил, что она заблудилась. А Лила сует ему в руки папку. Это была статья о вычислении специальных функций. Она хотела, чтобы ее опубликовали. Брюс вылупился на нее как на сумасшедшую. Журнал уважаемый, печатает труды признанных математиков, а тут заявляется лохматая красотка, у которой молоко на губах не обсохло, и предлагает опубликовать свою статейку. Неслыханно! Я вмиг влюбился. Взял статью домой, и у меня аж дух захватило. Тем же вечером позвонил Лиле и пригласил на обед.
Мы дошли до следующего перекрестка. Без малейшего намека с моей стороны Мак-Коннел свернул направо, в переулок, ведущий к моему pensión. «И что ты будешь делать, если он приведет тебя прямехонько к отелю? — спросила я себя. — Не пора ли одуматься?»
Еще минута — и мы уже перед небольшим желтым зданием, которое с двух сторон обступили высокие деревья с кривыми, узловатыми стволами. На ветках помаргивали белые рождественские лампочки, от них к отелю тянулся толстый оранжевый провод.
— Вот и пришли, — сказал Мак-Коннел.
И снова я попятилась.
— Откуда вы…
— У нас маленький городок.
Что же, конец разговора? Но мне еще так много надо выяснить! Я припомнила кое-что, чем в свое время поделилась с Торпом, а тот процитировал в книге. «Хочу, хочу верить, что это был не тот, кого она знала, кому доверяла!» — не раз говорила я ему. Теперь, после стольких лет, Мак-Коннел предлагал версию событий, в которой душегуб не был вдобавок еще и любовником Лилы. Я должна была выяснить всю правду!
Мне на руку упала теплая капля, потом еще одна. Мак-Коннел поднял лицо к небу.
— Не могли бы мы еще поговорить завтра? — спросила я.
Он ковырнул носком башмака землю.
— Больше вы меня не увидите. Я просто хотел встретиться с вами, чтобы высказаться. Столько лет прошло… Не знаю, что, по-вашему, тогда произошло, не знаю, что вы думаете обо мне и об этой отвратительной книге. Не знаю даже, думаете ли вообще обо всем этом. Но хочу сказать вам, Элли, — и это очень важно для меня, — я не делал этого. И никогда в жизни не смог бы сделать. Я любил вашу сестру. Любил больше, чем вы или даже она сама можете представить. Много воды с тех пор утекло, мне совершенно безразлично, что думают другие, но ваше мнение много значит для меня, потому что Лила постоянно говорила о вас. Ближе вас у нее никого на свете не было.
Здесь он ошибался. Я любила сестру, но мы никогда не были так близки, как мне хотелось бы. Не рассказала же она мне о нем. Не захотела сказать в то утро, отчего плакала. Нет, не я, а Питер Мак-Коннел — тот человек, от которого у нее не было секретов.
Дождь припустил не на шутку, зашлепал по листьям деревьев, изрешетил пыль на дороге. Неожиданно для самой себя я выпалила: «Не уходите!» — и шагнула под навес отеля. Мак-Коннел шагнул следом.
— Вы меня приглашаете?
— Да.
В полночь Хосе, хозяин отеля, обычно запирал двери, но, приученный к моим поздним прогулкам, выдал мне ключ. Дверь я нарочно отворила с грохотом и треском — пусть знает, что я вернулась. Мы пересекли пустой вестибюль. Свечи у образа Девы Марии, в нише за конторкой, догорели. Поднялись на один пролет лестницы — я первая, Мак-Коннел за мной, а впереди прыгала по ступенькам его длинная тень. Проходя мимо комнаты Хосе, я что-то громко сказала, чтобы в случае чего хоть кто-нибудь был в курсе, что я пришла не одна. За дверью заскрипели матрасные пружины, послышалось шарканье ног, приоткрылся дверной глазок.
Я отперла дверь своего номера в самом конце коридора и впустила Мак-Коннела. Верхнего света у меня не было, только маленькая лампа под ветхим абажуром с трудом разгоняла ночные тени.
Обстановка в номере была самая непритязательная: кровать, стул, шкаф да тумбочка у кровати. Узкий проход вел в крошечную ванную. Чтобы разогнать духоту, я включила вентилятор на потолке, тот защелкал, загудел.
— У меня есть ром, — сказала я. — Выпьете?
— Спасибо, чуть-чуть.
Я достала бутылку, два стакана, плеснула понемногу в оба. Сумка по-прежнему болталась у меня на плече, а в ней пробник, который я могла выдернуть одним движением.
— Садитесь, — кивнула я на стул.
Мак-Коннел сел, нелепо задрав колени: мебель в отеле была маловата даже для меня. Бейсболку и книгу он положил на пол. Я присела на кровать, прямо напротив него, сумку пристроила у себя под боком.
Он отхлебнул рома, зажмурился от удовольствия.
— Хорош…
Мама постоянно снабжала меня советами, основанными на ее адвокатской практике. И один из них был такой: «Если хочешь добиться от кого-нибудь важной информации, создай доверительную атмосферу, сама для начала расскажи какой-нибудь пустячок о себе».
— Подарок одного местного фермера, — пояснила я. — Собственно, к нему я и приехала. Завтра дегустация его кофе, а через день я возвращаюсь в Сан-Франциско. Я всегда здесь останавливаюсь, когда приезжаю, и всегда меня ждет бутылка рома. — Я сделала глоток, горло обожгло.
— «Математик — это машина для переработки кофе в теоремы», — сказал Мак-Коннел и, заметив мой удивленный взгляд, добавил: — Слова Пола Эрдёша[17]. В определенном смысле он прав. Я за день выхлебываю девять-десять чашек.
Я бросила взгляд на небольшой томик на полу возле его ног.
— «История свечи». О чем?
— Фарадей написал эту книгу на основе лекций, которые читал в Лондонском Королевском обществе в 1860 году, на Рождество. Он пишет: «Изучение физического феномена свечи — распахнутая дверь в мир физики». Эти лекции Фарадей читал школьникам, но в них так много заложено. Хорошая книга сродни математическому доказательству: доводы ее отточены, истина всеобъемлюща. — Он еще пригубил из бокала.
