Джек хорошо владел пером. Он получил Пулитцеровскую премию за работу в Москве во времена краха советской власти. Он знал всех в Нью-Йорке, и в холостяцкие годы я часто встречался с ним где-нибудь в баре. Он всегда интересовался копами. Мог читать лекции о легендарном Сонни Грасско. Охотно делился и прочими сведениями – киношные сплетни, секреты мафии, пикантные деликатесы городской жизни, которые он скармливал слушателям в ресторанах: где на Хьюстон-стрит жили родители Джона Готти, с кем в дни сухого закона торговал спиртным Фрэнк Костелло, в каком магазине на Гранд-стрит покупал костюм Том Круз, снимаясь в Нью-Йорке, кто из Климовых зарабатывал махинациями на заправках в Брайтон-Бич. Джек знал питейные заведения, знал барменов. И всегда у него были потрясающие женщины.
Когда Джек говорил, то подходил вплотную, энергия так и выплескивалась из него. Он еще немного потряс мою руку, по-братски обнял меня. Он всегда внимательно слушал, что бы я ни говорил, даже дежурные вежливости: как живешь, куда собираешься в отпуск, анекдоты из городской жизни, о политиках.
Джек пожирал меня своими жаркими углями, заменявшими ему глаза; именно эту деталь вспоминали первым делом, когда речь заходила о нем, – то, как он прилипает к вам глазами, как внушает, будто вы для него самый важный человек на земле. Говорят, у Клинтона было такое же свойство и у Джеки Кеннеди. Кто-то сказал однажды: «Мужчины хотят стать Джеком, а женщины – переспать с ним».
Он оглядел залу в поисках знакомых.
– Хочешь выпить? – спросил я.
Он повертел в руке пустой бокал.
– Не откажусь, спасибо. Отличный праздник, Арти, просто здорово.
Только тут я заметил, что Джек уже нагрузился.
– Значит, снова поздравляю, – сказал он. – И прости, что так припозднился. Долго ехал.
Я припомнил, что Джек живет где-то в центре, неподалеку от меня.
– Ты по-прежнему в Сохо?
– С Сохо покончено. Теперь я в Бруклине, поближе к воде. А где невеста? Друг, мне всегда нравилась Лили, я всегда считал ее серьезной бабой: и умная, и все при ней.
– Лили?
– А ты разве не на Лили Хейнс женишься?
– Я женюсь на Максин.
– Господи Иисусе, ну и кретин же я! Мне по телефону сказали только, что свадьба. И в мыслях не было. Блин, извини. А кто Максин?
– Все нормально.
– Ну, в любом случае, удачи, – сказал он, и тут я заметил, что он увидел кого-то среди гостей – судя по всему, этого человека он и выискивал все время. Джек пробрался через толпу и вышел на балкон. По дороге его тормозили, жали ему руку, осчастливленные встречей с самим Джеком Сантьяго.
Минуты через две я направился к бару и услышал чей-то вопль:
– Джек, прекрати! Джек! – Кто-то орал, перекрывая музыку и гомон: – Джек, слезай, блин!
Снаружи собрались люди, все они уставились на Джека, который взгромоздился на узкие бетонные перила балкона. До асфальта – шесть этажей. Свалишься – переломаешь кости, а то и шею. Но Джек лишь ухмылялся: с бутылкой шампанского в одной руке и с бокалом в другой, он вышагивал по бортику не больше фута шириной. И помахивал публике. Он красовался, чтобы все видели, какой он крутой. Вниз он не смотрел.
– Слезай оттуда, быстро, – снова попросил кто-то, а я молчал, просто стоял и наблюдал, как он притягивает общее внимание, словно магнит.
Девушка, стоявшая на балконе, была шести футов ростом, а то и больше, где-то с меня – и обворожительна.
– Валентина, – представилась она и поцеловала меня в щеку.
Я видел Толину дочь раза два и давно, когда она жила неподалеку от Майами со своей сестрой-близняшкой и матерью, бывшей Толиной женой. Сейчас ей исполнилось девятнадцать, и она была невероятно хороша собой. На ней было короткое черное платье и туфли без задников, цокающие при ходьбе.
– Я очень рада вас видеть, Арти. Рада, что вы женились, – произнесла она, взъерошив ежик платиновых волос.
У Вэл не хватало одного пальца. Беда случилась с ней в раннем детстве, еще в Москве. Ее похитили ради выкупа. Толя хотел все исправить, предлагал пластическую операцию. Она отказалась, заявила, что это как символ. Смотришь на нее – и глаз цепляется за увечную кисть, но этот самый изъян как бы подчеркивает ослепительную безупречность ее облика.
Лицо Вэл, скулы, серые глаза, широкий рот были русскими, но выговор – американским: мягкий, ровный, провинциальный. Она жила во Флориде почти десять лет. Я стоял между Вэл и Джеком Сантьяго, и теперь до меня дошло, что рисуется он перед нею.
Поглядывая на него снизу вверх, она будто бы и не замечала, как он разгуливает по перилам, прикладываясь поочередно то к бутылке, то к бокалу. Не обращая внимания, она взяла меня за руку и снова чмокнула в щеку.
– Знаю, мы вроде встречались, когда я была маленькой, Арти, но сейчас я живу в Нью-Йорке, и мне тут нравится, – сказала Вэл. – Бары и все прочее в районе скотобоен, и тебя я рада видеть, – добавила она в порыве девичьего пыла. – Папа постоянно про тебя рассказывал, и мне захотелось с тобой познакомиться, понимаешь? Я как бы запала на тебя на расстоянии. – Она улыбнулась, и я растаял, конечно, а кто не растаял бы на моем месте? Потом я подумал, что она могла бы быть моей дочерью. Но она – дочь Толи. Я почувствовал себя стариком.
– И я рад, что ты пришла, Вэл, очень рад, – сказал я, когда народ на балконе вдруг притих. Я поднял взгляд.
Джек покачнулся. Все затаили дыхание, кроме Вэл, которая и глазом не моргнула. И тогда он, усмехнувшись, соскочил и отвесил нам поклон. То есть ей.
– Идиот, – сказала она.
Это не случайность, что оба оказались здесь – либо она его пригласила, либо он знал, что она придет. Она возвышалась над Джеком, и он был на двадцать лет старше, но между ними была искра. Никогда не встречал искры такой силы между людьми. Он взял ее за руку, и я почти зажмурился в ожидании электрического разряда. В обнимку они отправились танцевать.
– Ты знаешь этого козла Сантьяго? – услышал я за спиной Толин голос, в котором клокотали градусы и ярость.
– Он журналист. Хороший парень.
– Чем? Чем именно этот долбоеб хорош?
– Пишет хорошо, – сказал я.
– Ты его приглашал?
Я покачал головой.
– Может, он с кем-нибудь пришел? – предположил я. – Может, с Вэл. Валентина давно с ним водится?
– Она мне не докладывает. Ей девятнадцать, она числится в Гарварде, но хочет стать моделью. Она целыми ночами зависает в клубах, до утра, Артем, с мужиками.
– А как иначе-то? Она же девушка.
– Мне он не нравится, – холодно сказал Толя. – И не нужен. Понимаешь? На меня его штучки не действуют.
– Да брось, – ответил я. – Можешь со мной потанцевать, если угодно.
Он улыбнулся, а я как можно небрежнее спросил:
– Значит, ты слышал о ней?
– О ком?
– Ты знаешь, о ком. – Я тронул официанта за плечо и заказал выпивку для себя. – Скотч.
– Она в Нью-Йорке, – сказал он. – Ты же знал, что она возвращается. Я говорил.
– Я не знал, что она останется. Ты сказал, что она возвращается, но это было год назад, даже больше. Так она здесь? Точно?
Толя молчал.
В комнате был слон, но его-то я и не заметил. Упорно отказывался видеть, пока не наткнулся на его хобот. Джек Сантьяго думал, что я женюсь на Лили.
Я гнал прочь мысли о ней. Она ушла, ее нет. После 11 сентября она бросила и меня, и Нью-Йорк вышла замуж, уехала в Лондон. На какое-то время у меня перехватило дыхание, будто кто-то наступил на кислородный шланг.
Прошло почти три года с той поры, как Лили, уставшая от оголтелого, по ее мнению, патриотизма, который и досаждал ей, и пугал, нашла человека, который возьмет ее в жены и заберет отсюда. А я почти умер. Целый год я был как мертвый. Но все осталось позади, и даже мысль о Лили казалась мне чем-то вроде измены. Она вычеркнута из моей жизни.
Я видел, что Толя слушает меня вполуха, занятый Джеком и Вэл.
– Брось, ладно? Оставь их.
– Ладно, – сказал он. – Так и быть. Иди же, потанцуй с Максин, Артем. Давай.
Было уже поздно. Я раскрыл телефон, увидел очередное сообщение от Сида, запросил свой автоответчик и обнаружил там еще два. Последнее поступило где-то в одиннадцать – что-то про утопленника у причала. Но я уже порядком набрался, и Максин ждала меня.
– Потанцуй с ней, – сказал Толя, на сей раз по-русски. И вот мы с Максин вышли на середину зала, и пианист спросил, что нам сыграть, я попросил Макси выбрать, и она заказала «Я люблю тебя таким какой ты есть». Трио заиграло. Макс отлично танцевала, она показала мне кое-какие па, мы закружились, и я сосредоточился на танце.
– Я пою? – произнес я в ухо Максин.
– Да, – прошептала она, улыбаясь мне в лицо и я тоже улыбнулся и расцеловал ее – глаза, рот уши – и позабыл обо всем на свете.
– Мне нужно кое-что рассказать тебе. – В понедельник утром после моей свадьбы голос Сида Маккея по телефону звучал негромко, вразумляюще. – Ты должен знать, просто на всякий случай. Я солгал тебе вчера. На самом деле это я вызвал копов.
