Я предложил Сиду поговорить с детективом, ведущим это дело, но он ответил:
– Все непросто, Арти, прошу тебя.
– Езжай, – сонно сказала Максин. Мы легли спать часа в четыре, и она еле разлепила глаза, когда зазвонил телефон. – Езжай, иначе будешь сам не свой.
Максин перевернулась на другой бок и, улыбаясь, вернулась в объятия Морфея.
– Я знал его, – сказал Сид, едва я переступил порог его пристанища в Ред-Хуке.
– И кто он? – спросил я. – И на какой такой случай? Ты сказал по телефону: «На всякий случай». Что за случай?
– Пожалуйста, сядь.
Я прислонился к столу у окна, выходящего на реку.
– Ты же вчера собирался уехать отсюда? Он не ответил.
– Сад, давай поговорим. Я не смогу навешать тебя каждый день. Эту неделю я работаю, а потом ухожу в отпуск. У меня медовый месяц. Пожалуй, дам тебе кое-какие телефоны. Два телефона. Вот смотри, один – толковый коп, он тебе понравится, к тому же филолог, докторская степень по английскому. Ему можно доверять, – я порылся в джинсах в поисках клочка бумаги и извлек его на свет. – А другой – для чрезвычайных обстоятельств. Важная персона. Сид, ты меня слышишь?
Не уверен, что он обращал на меня внимание. Его мысли где-то витали.
Сид взял бумажку, положил на стол, не глядя, и поблагодарил. Уселся в глубокое кресло и указал мне на другое такое же.
– Как свадьба? Прости, что не смог прийти. Я тебе кое-что послал. Почтой.
– Кто это был? – повторил я.
– Прости. – Сид поднял руку пригладить волосы, посмотрел на нее, потом снова опустил на подлокотник кресла. – Спасибо, что пришел, Арти. Может, включить вентилятор? Ночью я обычно довольствуюсь открытыми окнами, но уже припекает, – растолковал он так обстоятельно, словно я был приглашен на деловые переговоры.
– Ты позвонил мне. Сказал, что знаешь этого покойника. Что вызвал копов. Я пришел. И жду твоих слов.
– Да, – сказал Сид. – Сейчас соображу что-нибудь выпить, – он тяжело поднялся и побрел на маленькую кухню. – Сок будешь?
Под ногами Сида заскрипели доски, положенные лет сто назад.
Я устал. Мне жаль было Сида, но терпение лопалось по швам. Я подошел к пианино, на котором ровными рядами были расставлены снимки: Сида, друзей и родственников, Сида с разными знаменитостями. Он был когда-то важной птицей, игрок, человек со связями, а ныне ретировался на свой склад у черта на куличках.
– Сок, кофе, пиво?
– Давай кофе, – откликнулся я, рассматривая фотографии. Взял одну. Сид стоял рядом с молодым черноволосым человеком в китайском халате из красного шелка и улыбался в объектив. Это был Рикки Тай. Очень юный. Такой, каким я впервые встретил его.
Вчера вечером Рик говорил со мной о Сиде. Придет ли Сид? Ты познакомил нас. Сид был вдвое старше его, сказала Дон Тай.
Я поставил фотографию на место, развернулся и подошел к столику, где поджидал Сид с кружкой кофе для меня, чая – для себя.
Я не обмолвился об этом снимке с Риком.
Взял кофе, отхлебнул немного, присел на край стола и вновь напомнил:
– По телефону ты сказал, что знал покойника. Будешь говорить об этом? Я не стану тянуть клещами.
Он выглянул в окно.
– Хочешь говорить, Сид, так говори. Или я позвоню тому, кто уже ведет это дело, или ты сам, как надумаешь, позвони по телефону, который я тебе дал, или я могу совсем не вмешиваться, но только определись. Я твой должник и не хочу, чтобы ты вляпался в какое-нибудь дерьмо, но, пожалуйста, не мучай меня.
– Прости. – Он взял кружку, вынул из нее чайный пакетик.
– Ты знал его до того, как его убили? Этого бомжа, который клянчил у тебя мелочь?
– Подозреваю, что да. Ты понял это.
– Да. Так что, какой-то русский громила убил его, просто приняв за тебя, или дело сложнее? У него было имя?
Сид глотнул чаю:
– Возможно.
– Возможно? Хочешь сказать, что факты относительны и что они могут меняться в зависимости от точки зрения?
– Нередко, – сказал он. – Я заметил, как ты разглядывал мою фотографию с Рикки Таем. Ты же нас и познакомил, верно. – Он улыбнулся. – Ты притащил его на ту вечеринку, много лет назад.
– Я побывал на многих вечеринках.
– Ты не помнишь.
– Ты хранишь его фотографию, потому что когда-то вы были вместе на одной вечеринке? – Я отставил кружку и поднялся.
– Что-то вроде того.
Я словно пробирался через трясину, зная, что Сид замкнется, если гнать его пинками. Замолчит или же забарахтается в хитросплетениях воспоминаний и захлебнется ими.
Я произнес как можно мягче:
– Хочешь еще что-нибудь рассказать о покойнике? Откуда ты знал его?
– Я расскажу. Ты заслужил это. Я вызвал тебя. Может, я просто старею, уже о собственной смерти подумываю. Может, я ошибся, – сказал он. – Может, надо было немного поспать.
– Сомневаюсь, что подобные ошибки в твоем духе, знаешь ли, – я выпрямился. – Не думаю, что тебе не хватило сна и что у тебя маразм. Слышишь, Сид?
– Угостишь сигаретой? – он сомневался, воздух наполнился его нерешительностью, и я бросил ему пачку.
Я вплели как дрожит его рука, он смотрел на меня, оценивал, прикидывал. Я ждал, пока он раскурит сигарету и отравит организм никотином.
Он снова сел. наклонился вперед, уперся локтями в колени, уронив голову на руки. Он был готов говорить.
Я такое уже наблюдал. Люди сомневаются. Выжидают. Звонят тебе, снова и снова. Тянут время никчемной болтовней, пытаются примериться к тебе, решить, что говорить, что нет, обдумывают информацию. Порой они ждут так долго, что не знаешь: то ли с ума сойдешь, то ли уснешь.
Бывали у меня дела, когда приходилось просить свидетеля сварить кофе, только чтобы как-то растормошить его, чтобы самому не клевать носом, чтобы глаза не слипались.
Я напрягся. Взмок. Было жарко. С реки донесся печальный вой буксира. Голоса где-то поблизости. Люди, прогулявшие всю ночь, возвращаются по домам. Женщины смеются, сипло, визгливо. А потом наступила тишина.
Я ждал.
– Ладно.
Пять минут прошло, никто из нас не проронил ни слова, и вот: ладно.
Он сказал это и снова умолк. Но хоть что-то нарушило тишину, да и лицо Сида, имевшее нездоровый пепельный оттенок, понемногу оживало. Он встал, сел, снова встал, сходил на кухню, вернулся с бокалом пива, опять сел и наклонился вперед, устроив локти на коленях, сигарета в одной руке, пиво в другой.
– Тебе любопытно, спал ли я с Рикки Таем, верно?
Я закурил.
– Теперь это не имеет значения, – сказал он. – Это вообще к делу не относится. Тут другая история. Всегда существует другая история, Арти.
Сид потянулся к письменному столу и взял одну из матрешек, старательно расписанную красочными завитушками, золотом, серебром. Он принялся разбирать ее, извлекая новых и новых куколок, спрятанных внутри, и выставляя их в ряд.
– В каждой истории таятся другие, как в этих русских куклах, – сказал Сид. – У тебя в детстве была матрешка? Или они – всего лишь русский культурный штамп, эти куколки, эти скрытые сюжеты? Наверное, так и есть, – добавил он, большей частью для себя.
Я смял сигарету и прикурил другую. Никогда у меня не было матрешек, и от всего этого, от обстановки, от поведения Сида, по коже побежали мурашки. Будто мы в России, где тебя пичкают россказнями вместо фактов, потому что люди так привыкли, или не чувствовали разницы, или, скорее всего, потому что вымысел милее правды.
– Так расскажи мне эту историю, – ровным голосом попросил я.
– Первый Маккей по имени Тобиас прибыл в Штаты во времена Американской революции. Он был свободным чернокожим художником, учился своему ремеслу в Лондоне в семидесятых годах восемнадцатого века и как-то пробрался сюда через Галифакс, наверное, то есть через Новую Шотландию. Работал в Бостоне, купил газету в Массачусетсе, потом переехал в Нью-Йорк. По отцовской линии все занимались газетами, а мой отец еще и деньги делал. Он любил деньги. Любил благосостояние, тяжесть монет в кармане, понимаешь? – Сид внимательно изучил пиво в бокате и снова поставил его на стол. – На день рождения он дарил мне серебряные доллары. Был прирожденным бизнесменом и понимал, что обязан этим своей необычайно светлой коже. Он мог выбиться в люди, понимаешь? Мог преуспеть там, где другим черным путь заказан.
Сид встал, подошел к пианино и принялся водить рукой по фотографиям, брал их по одной, изучая свое семейство. Потом повернулся ко мне:
– В моей семье цвет решал все. Вот в чем соль, Арти. Вот в чем. Клянусь. Мальчишкой я обожал убегать к докам. Это был побег за пределы. Мы жили в особняке в Бед-Стай-Гарденс, где целые улицы занимали семьи богатых негров, а побережье было запретной зоной. Отцу, владельцу газет, принадлежал также склад в порту. Он вел здесь бизнес как белый человек. Ты бы удивился, узнав, как много черных разбогатело, стоило им выбиться в люди.
Сид замолчал.
– Продолжай.
– Он вел дела с итальянской мафией и еврейскими гангстерами, с аппаратом демократов и с муниципалитетом Нью-Йорка, что было одно и то же, а потом возвращался домой. «Негр – это звучит гордо». Он сам так о себе говорил, это его слова. Однажды, когда я был еще малышом, он взял меня с собой в порт, но народ посматривал на него с недоумением: что это он нянчится с черномазым детенышем? Тогда-то порт и оказался под запретом. Для меня. Но, улучив время, я брал велосипед и ездил туда один. Воды бы попить. А тебе?
