Патриция Хайсмит - Нисхождение

— Вам правится проводить отпуск в одиночку? — поинтересовался Иенсен.

— Да. Думаю, что да.

— Значит, вы сейчас ничего не пишете?

— Хм… нет. Я начал книгу. Не могу сказать, что тружусь в поте лица, но все же работаю.

К полуночи Ингхэм отправился вместе с Иенсеном взглянуть на его жилище. Это был небольшой белый домик с открывавшейся прямо на улицу дверью, которая запиралась на висячий замок. Иенсен включил тусклый свет, и они стали подниматься по белоснежной — и тем не менее мрачной — лестнице без перил. Откуда-то доносился запах мочи. Иенсен занимал большую комнату на втором этаже и еще две поменьше — этажом выше. Беспорядочно разбросанные холсты были прислонены к стенам и лежали на том самом, сооруженном из коробок и досок, столе, описанном Иенсеном. В одной из комнат наверху находилась небольшая газовая плита с двумя конфорками. Там был еще стул, на который никто из них не стал садиться. Они устроились прямо на полу, и Иенсен налил обоим красного вина.

Затем он зажег две свечи, вставленные в бутылки из-под вина. Иенсен сказал, что собирается в Тунис за кое-какими рисовальными принадлежностями. Он ездил туда автобусом. Ингхэм окинул взглядом висевшие повсюду картины. На них доминировал огненно-оранжевый цвет. Сплошная абстракция, насколько мог судить Ингхэм, хотя некоторые прямые линии и квадраты на них могли означать и дома. А на одной, похожей на натянутый на подрамник лоскут, вообще все смешалось. Ингхэм ничего не понял, поэтому не стал судить о ее художественном достоинстве.

— У вас здесь есть душ? — спросил Ингхэм.

— О, я пользуюсь ведром. Внизу, на террасе. Или на дворе. Там есть сток.

Внизу, на улице, послышались голоса двоих споривших мужчин. Иенсен поднял голову и прислушался. Мужчины прошли мимо. Их голоса звучали более сердито, чем обычно.

— Вы понимаете по-арабски? — спросил Ингхэм.

— Немного. Я не слишком утруждал себя его изучением. Но я легко схватываю чужой язык. Понимаю и могу объясняться с грехом пополам, как говорится.

Иенсен достал немного белого хлеба и сыра. Ингхэму ничего не хотелось есть. При свете свечи тарелка с сыром выглядела весьма живописной в ореоле таинственной тени вокруг. Лежавший на полу у двери пес глубоко вздохнул и погрузился в сон.

Спустя полчаса Иенсен положил ему руку на плечо и предложил провести ночь вместе, и тут до Ингхэма дошло, что он гомик или, по крайней мере, питает к этому склонность.

— Нет, у меня на улице машина, — отказался Ингхэм. — И спасибо вам за все.

Иенсен сделал попытку поцеловать его, но промахнулся и лишь коснулся щеки губами, потому что Ингхэм успел отпрянуть в сторону. Иенсен стоял на коленях, и по телу Ингхэма пробежали мурашки. Он был в рубашке без рукавов.

— Ты никогда не спал с мужчиной? Это приятно. И никаких осложнений, — произнес Иенсен, откатываясь снова на пятки и оставаясь на полу всего в нескольких футах от Ингхэма. — Девушки здесь никуда не годятся, будь то туристки или — как бы поточнее выразиться — аборигенки. К тому же существует угроза сифилиса. Знаешь, они здесь почти все заражены им. У них что-то вроде иммунитета, но они могут заразить тебя. — В сдавленном голосе Иенсена звучала приглушенная обида.

Ингхэм обозвал себя идиотом за то, что сразу не разглядел в нем гомосексуалиста. В конце концов, будучи бывалым ньюйоркцем, он мог бы быть и посообразительней. Ингхэм с трудом сдержал улыбку: он боялся, как бы Иенсен не подумал, что он смеется не над самим собой, а над ним, поэтому постарался придать своему лицу как можно более нейтральное выражение.

— Но, как я слышал, мальчиков здесь хватает с лихвой, — заметил он.

— О да! Этих сукиных сынов и мелких воришек, — улыбаясь своей отстраненной улыбкой, согласился Иенсен. Теперь он полулежал на полу, опершись на локоть. — Хорошо, если тебе сразу же удастся выпроводить их из дому.

Ингхэм позволил себе рассмеяться.

— Ты сказал, что не женат.

— Нет, — кивнул Ингхэм. — Можно мне взглянуть на твои картины?

Иенсен зажег еще пару голых лампочек. На нескольких картинах на переднем плане Иенсен изобразил огромные лица. Красно-оранжевые в большинстве случаев, они производили впечатление крайней жары. «Все выполнено небрежно и как бы дилетантски», — подумал Ингхэм. Хотя, несомненно, художник трудился не покладая рук, неуклонно следуя теме — явной меланхолии, изображенной в виде искаженных лиц на фоне хаотично разбросанных арабских домишек, или падающих деревьев, или ураганов, или песчаных бурь, или дождевых вихрей. Разглядывая картины в течение пяти минут, Ингхэм так и не смог прийти к заключению, хороши ли они. Но, по крайней мере, они вызывали интерес.

— Ты выставлял свои работы в Дании? — спросил он Иенсена.

— Нет, только в Париже, — ответил тот.

Неожиданно Ингхэм ему не поверил. Или он ошибается? Но какое это имело значение? Ингхэм посмотрел на часы под голой лампочкой — двенадцать двадцать пять. Он произнес несколько комплиментов, доставивших Иенсену явное удовольствие.

Иенсен был беспокойным, постоянно ищущим. Ингхэм чувствовал нутром, что он голоден как волк — возможно, голоден физически и, определенно, голоден в эмоциональном плане. Он также понимал, что был для Иенсена всего лишь тенью, некоей формой в пространстве, которую можно было потрогать, но не более того. Иенсен ничего не знал и знать не хотел о нем. И тем не менее в следующий момент они могли оказаться вместе в одной постели.

— Пожалуй, я лучше пойду, — заторопился Ингхэм.

— Да. Жаль. Именно сейчас, когда становится так хорошо и прохладно.

Ингхэм попросил позволения воспользоваться его туалетом. Иенсен пошел вместе с ним и зажег свет. Туалет представлял собой дырку в мраморном полу со сливом. На стене висел рукомойник, под которым стояло ведро. Ингхэм решил, что Иенсен время от времени выливает воду из ведра прямо в эту дыру.

— Спокойной ночи, и спасибо за гостеприимство, — попрощался Ингхэм, протягивая ему руку.

Иенсен крепко пожал ее в ответ:

— Был рад. Приходи еще. Увидимся у Мелика или в «Кафе де ла Плаж».

— Или заходи ко мне в бунгало. У меня есть холодильник, и я даже умею готовить. — Ингхэм улыбнулся. Пожалуй, он слегка перестарался, но ему не хотелось, чтобы у Иенсена осталось впечатление, будто он ему неприятен. — Как мне выбраться на шоссе?

— Иди налево от двери. Поверни на первом перекрестке налево, затем на следующем — направо, и выйдешь прямо на шоссе.

Ингхэм вышел на улицу. Свет, горевший над входной дверью Иенсена, оказался бесполезен, как только он повернул за первый угол налево. Улица была не более шести футов шириной и не предназначалась для машин. Белые стены домов с выбитыми в них глубокими черными дырами окон выглядели странно тихими — странно, поскольку от арабских жилищ всегда исходил какой-нибудь шум. Ингхэм никогда еще не находился в местном жилом квартале так поздно. Споткнувшись обо что-то, он упал вперед, вовремя выставив обе руки, чтобы не удариться лицом о землю. Это «что-то» походило на свернутое в рулон одеяло. Он зацепился за него ногой и почувствовал, что оно довольно упругое. Предмет, о который он споткнулся, оказался спящим человеком. Ингхэм нащупал две ноги.

— Нашел, черт побери, местечко, где поспать, — пробормотал он себе под нос.

В ответ спящий не издал ни звука.

Из чистого любопытства Ингхэм зажег спичку. Мужчина, ничем не прикрытый, лежал заломив одну руку под себя. Его шею перехватывал черный шарф. Черные брюки, белая рубашка. Потом Ингхэм разглядел, что черный шарф на самом деле был красным и что это вовсе не шарф, а кровь. Спичка обожгла пальцы, и Ингхэм, чиркнув другой, нагнулся ниже. Вокруг головы лежавшего расплылось густое пятно крови. Горло от уха до уха располосовал длинный зияющий разрез.

— Эге! — воскликнул Ингхэм. Дотронувшись до плеча мужчины, он слегка потряс его и тут же отдернул руку. Тело было холодным. Ингхэм огляделся по сторонам, но не увидел ничего, кроме кромешной тьмы и расплывчатых очертаний белых домов.

Сначала он решил вернуться к Иенсену. Однако его безудержно влекло как можно дальше от этого тела, как можно дальше от Иенсена, к шоссе. Его это не касается.

В конце узкой улочки маячил падавший от дороги свет. Его машина находилась в нескольких ярдах левее, у ресторана Мелика. Когда Ингхэм приблизился к своей машине, он заметил сгорбленного старика араба в широких шароварах, стоявшего возле задней дверцы машины. Ингхэм бросился к нему.

— Пошел ко всем чертям отсюда! — закричал он.

Араб заковылял с неожиданной проворностью и, сгорбившись, исчез в темном переулке направо.

— Сукин сын, — выругался Ингхэм.

Поблизости никого не было, кроме двоих мужчин, стоявших под освещенным деревом под окнами «Кафе де ла Плаж».

Ингхэм открыл дверцу машины и, когда зажегся свет, посмотрел на заднее сиденье. Разве не здесь лежало пляжное полотенце (его личное, а не казенное) и льняной пиджак? Ну да. Оконное стекло было сдвинуто на несколько дюймов. Этот сукин сын протащил вещи через него. Едва не задохнувшись от злости, Ингхэм проклял араба. Потом хлопнул дверцей и двинулся по направлению к той темной улочке, где исчез старик.