Первым на землю спрыгнул долговязый парень, который еще в полете выказывал наибольшую активность. Он всю дорогу пытался завязать с кем-нибудь разговор и даже забирался в кабину пилота, откуда и был с позором выставлен. Ближе к концу полета его укачало, и парень несколько сник, но все равно старался сохранить бодрый вид.
— Налетался, голубь? — с усмешкой спросил его пилот, когда парень покидал борт самолета. — А то залезай обратно. Я тебя еще прокачу…
Парень ничего не ответил. Он даже не повернулся к пилоту, спеша к человеку в камуфляже, неподвижно стоявшему у ангара.
Этот человек смотрел на нас с чуть ироничной улыбкой. Издалека он показался мне похожим на отца. Именно таким, спокойным, уверенным в себе и чуть ироничным, я и запомнила его навсегда. И отцу, наверное, было столько же лет, когда он с мамой улетел в Нагорный Карабах, оставив меня на попечение бабушки. Больше я ни отца, ни матери не видела. Нам даже не прислали их гробы.
От вида человека, встречавшего нас, у меня чуть защемило сердце, но я быстро справилась с собой. Не хватало еще распустить нюни в первый же день учебы на секретной базе Министерства обороны!..
Чеканя шаг, я подошла к человеку в камуфляже и доложила о прибытии. Он ничего не ответил, только кивнул головой. Лишь когда подошли все члены нашей четверки, человек заговорил.
— Фамилия моя Суров. Звание — майор, — лаконично представился он. — На этом этапе обучения я буду старшим в вашей группе. Ни на какие поблажки не рассчитывайте. Требования будут жесточайшие. Всех недовольных и несправившихся буду безжалостно отсеивать. Все вопросы зададите потом, а сейчас марш к машине!..
Суров повернулся и зашагал к «УАЗу», стоявшему неподалеку. Мы поспешили за ним. Первое мое впечатление об этом человеке разлетелось после этих слов, словно дым под порывом ветра. Мой отец никогда бы не сказал так своим солдатам. Тогда я решила, что, наверное, возненавижу его!
Но это было так давно…
* * *
Из воспоминаний меня вырвал рокот турбин приземляющегося самолета. Престарелый «Ил-76» заходил на посадку, и по аэропорту объявили, что это именно тот рейс, который я жду.
Гости из Германии оказались довольно милыми людьми. Четверо из них первый раз были в России и ничуть не скрывали своего любопытства. Они всюду совали свой нос, и мне постоянно приходилось отвечать на их бесконечные вопросы.
Сначала меня раздражала их бесконечная болтовня. Несмотря на то что «железный занавес» разрушился уже давно, эта четверка немцев все еще смотрела на Россию как на страну дикарей.
Они весь день высматривали на улицах Тарасова страшных бородатых чеченцев и не желали верить, что город оказался вполне европейским. Радовало одно: эти любопытные немцы все же знали, что медведи у нас по улицам не ходят!
Пятый гость всю дорогу смотрел на них с улыбкой. Он уже прилетал в Тарасов пару раз и город знал неплохо. Он даже поинтересовался, почему сегодня гостей сопровождаю я, а не Элла, и выразил несколько ироничное сочувствие по поводу ее болезни.
Звали этого немца Ральф Хольберн, и он был одним из поставщиков машин для «Gediehen». Он старался держаться от остальных четверых гостей подальше и, похоже, считал их не меньшими дикарями, чем они думали о нас, русских. Мне он сразу понравился, хотя это не помогло ему спастись от моего «жучка».
Еще вчера я думала о том, куда прицепить подслушивающие устройства гостям Ридле. Я прекрасно понимала, что не могу быть сразу в нескольких местах, а «жучки» были именно тем безотказным средством, что позволят мне быть в курсе всех разговоров.
Ни пиджаки, ни рубашки, ни галстуки гостей для моих целей не подходили. Пиджаки в такую жару непременно снимут. Рубашки поменяют после душа, хотя это и необязательно. Немцы никогда особой чистоплотностью в одежде не отличались. Галстук, естественно, тоже можно поменять. Оставались только ремни.
Я прекрасно знала, как мужчины дорожат своими ремнями. В их гардеробе может быть десяток галстуков, которые они могут менять каждые полчаса, но ремней будет всего пара штук. Причем один из них окажется непременно «любимым», и расстанется с ним мужчина только в крайнем случае. Вот на ремни гостей я и решила прицепить «жучков».
С женщинами было проще. Немки очень меркантильны и приобретают одну дамскую сумочку на все случаи жизни. В свое время я встречала таких немецких фрау, которые приносили на светские рауты сумочки, аккуратно залатанные и заклеенные. Тогда как сами едва могли стоять на ногах под тяжестью драгоценностей.
Я настроила своих «жучков» так, чтобы они начинали работать только от голоса Ридле, и прилепила их мужчинам на ремни, а женщинам — на сумочки. Мне это стоило некоторого труда, но теперь я могла не опасаться, что от меня что-то ускользнет.
Последним штрихом были клипсы в моих ушах. Обе клипсы были миниатюрными приемниками. Они улавливали сигналы, передаваемые «жучками», дешифровывали их и нашептывали разговоры Ридле мне прямо в уши. Правда, сигнал от подслушивающего устройства в кабинете Ридле клипсы не принимали, но для этого у меня была другая аппаратура. Впрочем, я не думала, что сегодня она мне понадобится.
Когда я привезла гостей в офис «Gediehen», Ридле вежливо попросил меня подождать в приемной, пока он здоровается с приехавшими. Меня это ничуть не огорчило, хотя недовольную гримасу я все же состроила. Затем опустилась в мягкое кресло и прислушалась к тому, что шептали мне мои клипсы.
Почти за весь двадцатиминутный разговор ничего интересного я не услышала. Лишь когда гости стали покидать кабинет, я поняла, что моя незатейливая ловушка сработала.
— Карл, возьми это, — раздался у меня в ушах торопливый голос Хольберна, чуть задержавшегося в кабинете.
— Ты бы еще при всех мне дискету отдал! — недовольно зашипел на него Ридле.
— Дело срочное! — приказным тоном проговорил Хольберн в ответ. — К вечеру ты должен изучить материал…
Больше они не разговаривали. Я, как ни в чем не бывало, поднялась выходившим из кабинета гостям навстречу, думая о том, что Гром был прав! Если, конечно, Хольберн не передал Ридле видеокассету с немецкой порнографией…
Мои немцы оказались неплохими людьми. Когда первая волна восторгов у них миновала, с ними очень даже интересно стало общаться. Самой разговорчивой среди гостей Ридле оказалась фрау Гецрих — внешне мало похожая на немку — из местечка Фильсхофен, что в двадцати трех километрах от Пассау.
Фрау Гецрих была какой-то дальней родственницей матери Ридле и руководила остальными гостями на правах хозяйки. Она привезла с собой своего мужа Рудольфа и его старшего брата Петера с супругой. Хольберн был для нее таким же экскурсоводом, как и я. Причем вся эта пятерка вместе знала по — русски только три слова: «водка», «икра» и «хочу».
— Фрау Гецрих, — спросила я ее, когда мы проезжали один из тарасовских базарчиков. — Вы же летели через Москву. Неужели там вы не поняли, что Россия не такой дремучий лес, каким вам ее рисовали в эпоху «холодной войны»?!
— Милая моя, позвольте вам заметить! — назидательным тоном проговорила эта почти пятидесятилетняя женщина. — Есть две причины, из-за которых мы не могли судить о России по Москве. Во-первых, мы были в Москве не больше трех часов и, следовательно, ничего особенного увидеть не смогли. Но это не главная причина!..
Фрау Гецрих сделала небольшую паузу и торжествующе осмотрела всех присутствующих. Казалось, что она только что сделала величайшее в своей жизни открытие и собирается им поделиться. Наконец, дождавшись, пока взоры всех пассажиров микроавтобуса устремятся на нее, фрау Гецрих продолжила:
— Меня поражает то, что вы здесь в России не умеете видеть очевидное, — проговорила она, словно вся наша страна ею была уже давно изучена. — Вы же сами отсюда, из провинции, в Москве ничего, кроме Кремля и Мавзолея, не видите. А между тем Москва теперь настолько же русский город, насколько и курица является птицей. Ваша Москва уже давно выглядит европейским центром…
Фрау Гецрих пустилась в дальнейшие рассуждения о том, чем на самом деле является Москва, но я ее не слушала. Я полюбила нашу столицу еще в те времена, когда училась в школе. С первого класса нам внушали, что Москва — это сердце всей страны, и для меня она и Россия всегда были неотделимы.
Теперь же эта немецкая кляча, которая видела Москву только в выпусках новостей, говорит, что столица России самой России больше не принадлежит! Мне хотелось одернуть ее, осадить, но я этого не стала делать. Я понимала, что фрау Гецрих в чем — то права. Наверное, в том, что Москва изменилась.
Дело даже не в «Макдоналдсах», что появились в столице. Не в англоязычных надписях на улицах города и не в «Мерседесах», что бороздят ее улицы. Москвичи первыми в России научились ЖИТЬ.
