А вот другая — справа, с крикливым перламутровым номером «50» и облезлым черным дерматином… За нею явно кипела жизнь, когда я не таясь, позвякивая ключами и насвистывая какой-то мотивчик, поднималась по лестнице! И мое появление здесь, конечно же, не осталось незамеченным. Это было так же очевидно, как и то, что за «дерьматиновой» перегородкой сопели, шептались и отпихивали друг друга от дверного глазка. Впрочем, звонка в милицию я тоже могла не опасаться, хотя и по другой причине.
И вот теперь, спустя часа полтора, я с чувством служебного долга, решительно, тремя короткими требовательными звонками позвонила к соседям. Так судьба стучится в двери.
После секундного смятения раздался мой любимый вопрос:
— Кто?..
— Гражданка Фефелкина, Светлана Витальевна? Откройте, милиция!
Загремели запоры. Однако дверь приоткрылась только на ширину цепочки, и в образовавшуюся щель выглянуло такое колоритное лицо, что даже в моем заматерелом «милицейском» лексиконе вряд ли нашлись бы подходящие выражения для словесного портрета. Я сунула свое красное удостоверение стажера областного управления (просроченное лет семь тому назад) к самому багровому напудренному носу Светланы Витальевны и быстро убрала его.
— Иванова, горпрокуратура, следственный отдел. Открывайте, открывайте, Фефелкина! Что же мы — так и будем с вами общаться через дверь?!
— Пожалуйста, пожалуйста, проходите, товарищ… Петрова!
Хозяйка засуетилась, и я оказалась в узкой темной прихожей. В нос шибанул такой букет ароматов, что перед глазами поплыли радужные круги.
— Иванова! — строго поправила я, стараясь устоять на ногах. — Душновато у вас тут, однако…
— Да-да, извините… Это муж у меня… приболел, оттого и душно. Вы на кухоньку проходите, ладно? А то в комнате у меня не прибрано. Болеет он у меня… Сюда, сюда пожалуйте.
В голосе Светки-торгашки звучала такая до боли знакомая музыка родного города, что у меня потеплело на сердце. Эти голоса вы слышите каждый день у уличных лотков, с утра до поздней ночи они призывают вас: «Пирожки, пирожки!.. горячие „гамбурги“!.. свежие „сосиськи“!.. Кто забыл купить?..» Зрительный образ тоже вполне соответствовал звуковому, так что мне даже захотелось выручить ее и купить пару пирожков… Однако я вовремя вспомнила, что пришла сюда вовсе не за этим.
— Муж, говорите? Хм… Ну, болеет так болеет, дело житейское. Можно и на кухню.
Я прошла в указанном направлении и с опаской опустилась на табурет, стараясь ни к чему не прикасаться. Несмотря на принятые меры предосторожности, тараканы в смятении кинулись врассыпную: все-таки чужой человек… Разуваться я, разумеется, не собиралась. Впрочем, от моих сапог грязнее здесь не стало.
— У меня к вам несколько вопросов, гражданка Фефелкина. Вы, наверное, догадываетесь, что это касается смерти вашей соседки Прониной Варвары Петровны.
— Батюшки! Опять?! — Светка запахнула на груди стеганый нейлоновый халат, бывший когда-то розовым. — Да что ж я могу сказать-то, господи! Я же ничего не знаю, ничего не видела! Я правду говорю, женщина! Я и вчера вашим то же самое сказала: ничего не знаю! Приходили уже ваши-то, из милиции, неужто еще не все?!
— Спокойно, спокойно, Светлана Витальевна! — остановила я плаксивую скороговорку. — То вчера, а это — сегодня. То была милиция, а я — из прокуратуры. Разница есть? Есть. Так что давайте, гражданка, не будем! А то ведь мы можем и повесткой вызвать, если что.
Давая понять, что дискуссия закрыта, я забросила в рот две подушечки «Дирола без сахара» и раскрыла блокнот.
— Итак: где вы были вечером двадцать третьего января, в субботу?
— Дома я была, дома. Где ж еще? Телевизор смотрела. Фильм заграничный. Так что я ничегошеньки…
— Минутку, об этом мы еще поговорим. Муж ваш тоже был вместе с вами?
— Ну, а то! Здесь он был, конечно. Где ж ему еще быть? Вместе мы телик смотрели.
— Понятно. Интересный фильм?
— Фильм-то?.. А-а, ну да, интересный. Комедия. Этот там еще играл, ну как его…
— Ну-ну? Кто же?
— З-забыла… — Светлана Витальевна глупо хихикнула. — Память у меня на имена ни к черту, женщина… Как вас по имени-отчеству?
— Татьяна Александровна. Так вы не вспомнили?
— Ах, да разве это важно, господи?! Говорю же — память проклятая… Так, в лицо, узнала бы, а фамилия выскочила из мозгов, хоть убей!
— Вопросы здесь задаю я. Мне и решать, что важно, а что нет. Значит, не помните актера. А чей был фильм? Как назывался? По какому каналу шел?
— Ой… По первому, кажется. Во, вспомнила: Делон там играл! Армен Делон, точно.
Я чуть не прыснула со смеху. А Светка Фефелкина была явно довольна собою: выкрутилась! Что ж, подыграем ей немножко, усыпим бдительность.
— Правильно, Светлана Витальевна. Все так и есть. А то я уж было подумала, что вы что-то от меня скрываете!
— Что вы, что вы, как можно! — Всем своим видом Светлана Витальевна изображала полную лояльность и законопослушание.
— Хорошо, хорошо. Вот только еще один маленький вопросик — и я оставлю вас в покое. Скажите, пожалуйста: известная вам Ольга Николаевна Журавлева приходила к вашей соседке Прониной до или после фильма?
— А, Журавлиха-то? Ни до, ни после: аккурат во время кино. Минут пятнадцать посидела и отчалила, да. Восьмой час был: радио только что последние известия передало.
— Ах вот как? Любопытно! Значит, вы утверждаете, что, когда Журавлева вышла от Прониной, по радио закончилась программа новостей, так?
— Ну! Утверждаю то есть. Так все и было.
— Так вы же пять минут назад говорили, что с увлечением смотрели зарубежную комедию и ничего не видели и не слышали!
Мой тусклый следовательский голос неожиданно обрел поистине прокурорскую звучность.
— Как же вы вообще могли слышать, что к вашей соседке приходила Журавлева? И тем более — заметить, что она пробыла у подруги только пятнадцать минут? В конце концов, вы телевизор смотрели или радио слушали?!
Вид у Светки-торговки был такой, точно она отравилась собственными пирожками.
— Ну… это… Я выходила из комнаты. В туалет выходила, вот! — придумала она. — Случайно и услышала, как она приходила. Я вам правду говорю, женщина!
— Ну вот что, Фефелкина. — Я захлопнула блокнот и устало облокотилась о кухонный стол, позабыв об осторожности. — Хватит пудрить мне мозги! У меня полно дел, и я не собираюсь терять с вами время. Последний раз спрашиваю: будете говорить правду?
— Да я ж и так вам чистую правду, миленькая! Чтоб мне провалиться! Ну хочете — мужика моего спросите, он скажет… Алик, скажи хоть ты! — плаксиво прокричала она куда-то в недра своей берлоги.
В ответ раздалось какое-то глухое рычание, в котором при всем желании нельзя было уловить не только смысла, но и обычных признаков человечьего голоса. Поняв, что помощи ждать неоткуда и слезами меня тоже не разжалобить, Фефелкина пошла на крайнюю меру: осенила крестом свои пышные, но дряблые формы, которым розовый халатик был явно не по размеру.
— Вот вам крест — не вру! Телевизор я смотрела.
— Ладно, предположим, что так. Но Журавлеву вы все-таки слышали?
— Слышала, слышала, — закивала та.
— И видели? — уточнила я.
— Видела, чего там… В глазок посмотрела.
— Но тогда вы должны были видеть и мужчину, который приходил к Прониной потом, после Журавлевой! — грозно брякнула я наобум.
— Мужчину?.. Вы что-то путаете, товарищ… Сидорова! — безапелляционно изрекла Светлана Витальевна. — Никакой мужик к ней в тот вечер не приходил, а…
Она осеклась, но было поздно: я тоже могла бы поклясться под крестом, что болтливая баба собиралась продолжить свои откровения!
— Что же вы замолчали, Фефелкина? Значит, мужчина не приходил. А кто приходил? Женщина?
— Нет! Никто больше к ней не приходил. С чего вы взяли? А если и приходил, так мне про то не известно. Вы что думаете — мне дела другого нет, как в глазок пялиться, смотреть, кто к кому приходит?!
— Увы, гражданка Фефелкина: именно так я и думаю. — Я встала, собираясь удалиться. — И не я одна. Так вы уверены, что вам больше нечего сказать, Светлана Витальевна?
— Я вам все сказала, женщина. Отпустите вы, христа ради, мою душу на покаяние! Что же это творится, люди добрые?! Думаете, если женщина одинокая, беззащитная, так можно над ней издеваться, да?! Никого я не видела.
Она наконец завыла в голос, растянув намазанные кроваво-красные губы так, что стали видны минимум штук десять золотых коронок. Волосы упали ей на глаза, с ресниц потекла тушь… Картинка была не из приятных, так что я решила спасаться бегством.
— Бросьте вы этот театр, гражданка Фефелкина. Это вы-то — одинокая и беззащитная?!. Я ухожу, но скоро мы с вами опять увидимся. Советую вам хорошенько подумать, прежде чем пытаться завести следствие в тупик!
