Наверное, у Ларисы какой-то особенный талант, умеет она вытянуть из человека информацию. Ей бы следователем работать.
— Скандалили? — ухватилась она за мою проговорку. — А по какому поводу?
— Да не то чтобы скандалили… — Я поспешно перешла в отступление, — так, крупно поговорили… я ничего толком не слышала… что-то про «Астролябию»…
— Про «Астролябию»? — Лариса прямо подскочила на месте, глаза у нее загорелись, как тормозные огни автомобиля. — А что конкретно они говорили про «Астролябию»?
— Да говорю же вам — я ничего не слышала! И про «Астролябию» не уверена, может быть, мне послышалось…
— Значит, все-таки не хочешь говорить, — протянула Лариса, потерла переносицу и снова принялась за свой суп. — Дело твое, дорогуша, но только не забывай, что я пока еще работаю на своем прежнем месте и кое-что на этом месте решаю… от меня многое зависит…
— Нисколько в этом не сомневаюсь! — Я похлопала глазами с видом законченной идиотки и попрощалась: — Я, пожалуй, пойду… приятного аппетита!
— Спасибо… — Она выдавила из себя это слово, как остатки зубной пасты из пустого тюбика.
Я развернулась и пошла к дверям, и в это время Лариса бросила мне в спину:
— Женя!
Я обернулась.
Во-первых, Лариса никогда не обращалась ко мне по имени. Иногда — по фамилии, реже, в официальной обстановке — по имени-отчеству, а чаще всего — вообще избегая какого-либо обращения, просто «ты». Так что то, что она окликнула меня по имени, само по себе было необычно.
Но еще больше удивила меня интонация, с которой она произнесла мое имя. Как будто она хотела сказать мне что-то важное, что-то доверительное, что-то… человеческое.
Я обернулась и застыла, глядя на нее.
Мне показалось, что в лице у Ларисы Ивановны промелькнуло какое-то живое, человеческое выражение. То ли сочувствие, то ли, наоборот, просьба о помощи…
— Да, Лариса Ивановна? — проговорила я, с трудом скрывая удивление. — Вы что-то хотели сказать?
Но ее лицо снова приняло свое обычное, так сказать, дежурное официально-неприязненное выражение, и она проговорила холодно:
— Между прочим, в твоем вчерашнем отчете кое-какие цифры не сходятся!
Этим вечером домашние встречали меня ласково. Еще бы — ведь сегодня зарплата. И я, как Дед Мороз, явилась домой с подарками. Маме купила легкий шарф в разноцветную полоску, Тинке — маечку в горошек, сестре — французский крем для лица, а Генке — бутылку коньяка. И как всегда, не угадала.
Мама вежливо поблагодарила и отложила шарф в сторону с таким видом, что мне стало ясно: она его никогда не наденет. Сестра скорчила недовольную физиономию — оказывается, крем этой фирмы давно уже производят в Польше, и он не обладает достоинствами французского. Тинка заорала, что точно такая маечка есть у ее ближайшей подружки, а Генка поглядел на меня жалостливо, как на идиотку, пускающую слюни, и сказал, чтобы впредь я не покупала того, в чем совершенно не разбираюсь, и что ему лучше подарки давать деньгами.
Вам интересно, отчего я все это терплю? Они — моя семья, если они отвернутся от меня, я останусь совсем одна. Жалкими подарками я пытаюсь купить их расположение. Не всегда это удается, но я стараюсь.
Иногда, в минуту слабости, я думаю, что все могло бы быть по-другому. У меня вполне могла бы быть своя собственная семья — муж, дети… Про детей думалось как-то смутно. Но не у всех же вырастают такие чудовища, как Тинка. А у меня был бы маленький мальчик — толстенький, солидный, клеил бы модели из конструктора, книжки умные читал… Весь в папу…
Так, не хотела же вспоминать, но пришлось. Не то чтобы эти воспоминания доставляли мне много горя, после того происшествия двадцать лет назад в заброшенном доме худших воспоминаний у меня быть не может. Но все же некоторые неприятные ощущения… сожаления… И все такое прочее. Моя отвратительно себя ведущая судьба дала мне один-единственный шанс устроить свою жизнь по-нормальному. И та же судьба тут же этот шанс отобрала.
Мне было двадцать лет, и мы познакомились с Сашей на курсах английского языка. Он подсел ко мне на первую парту, извинившись, что сзади плохо видит то, что написано на доске. И так с тех пор и садился на свое место, я никого больше туда не пускала. Он был старше меня года на четыре, уже окончил институт, английский нужен был ему для работы — предлагали стажировку в Штатах. Он был очень симпатичный — хорошая улыбка, серые глаза, очки их совершенно не портили. Когда сидишь рядом, невольно касаешься друг друга — то локтем, то ручку или карандаш передать. Я долго не осознавала, что Сашины прикосновения нисколько не пугают меня и не раздражают. Однажды он пропустил два занятия, и я поймала себя на мысли, что скучаю по нашим прогулкам до метро и разговорам обо всем.
Потом он появился, сказал, что был в командировке, забрал мои тетрадки, а потом, чтобы их отдать, пригласил в кафе. И до меня наконец дошло, что я влюбилась. Он был такой хороший… Главное чувство, которое я испытывала к Саше, — это доверие. Я твердо знала, что этот человек никогда не сделает мне ничего плохого. Больше того, я забыла о том, что когда-то мне пытались причинить боль, даже пытались убить. Детские воспоминания отошли далеко-далеко в глубину моей измученной души. Конечно, они сдались не сразу — медленно, шаг за шагом, я привыкала к мужчине рядом. Для меня было открытием, что можно ходить по улице обнявшись, и от близости горячего мужского тела хотелось не убежать, а прижаться к нему еще сильнее. Впервые почувствовав на своих плечах его руки, я не шарахнулась в сторону, а сама доверчиво обняла его за шею.
Первый поцелуй прошел не так гладко, как хотелось бы, но я быстро делала успехи.
Лето прошло, наступила дождливая осень, нам совершенно негде было уединиться — он жил вдвоем с мамой в крошечной двухкомнатной квартирке, у меня же сестру в очередной раз выгнали с работы, и она, стесняясь подрастающей Тинки, не водила своих хахалей в квартиру, а исчезала по вечерам. Но днем, по ее выражению, занималась собой — то есть спала до полудня, болтала по телефону, валяясь на неубранной кровати, наложив на лицо питательную маску. Я не скрывала от Саши, что до него у меня никого не было — вообще никого, даже не целовал никто ни разу. Он выслушал меня очень внимательно и сказал, что нам не подходит такой вариант, как встречи наспех в чужой захламленной квартире на час-полтора. И что нужно взять путевку в какой-нибудь дом отдыха или забронировать номер в хорошей гостинице. Там неделю мы будем только вдвоем, никто не помешает.
Я с восторгом согласилась. Но перед тем, как совершить такой ответственный шаг, все же решилась привести Сашу в дом и познакомить со своей семьей. Мама бы не отпустила меня никуда с незнакомым человеком…
Думаю, вы уже догадались, что произошло потом? Я-то целый месяц ни о чем не догадывалась — говорила же, что испытывала к Саше безграничное доверие.
Отчего сестрица положила на него глаз? Ну, интересный, конечно, но зарабатывал он маловато, да и жилищные условия оставляли желать лучшего — мама, двушка в пятиэтажке… Для сестры это был не вариант. То есть для серьезных отношений не вариант. Что касается легкого флирта (под этим сестренка понимает необременительный секс на второй день после знакомства), то на это Александра готова в любое время дня и ночи, с любым мужчиной, который проявил к ней мало-мальский интерес, если он, разумеется, не Квазимодо и не Мафусаил. Последний, впрочем, на мою красотку сестрицу и сам не посмотрит по причине преклонного возраста.
Подозреваю все же, что на «легкий флирт» Саша согласился не сразу, все же он был очень порядочный молодой человек и не то чтобы имел насчет меня серьезные намерения, но мы с ним были знакомы несколько месяцев, и я даже два раза пила чай с его мамой Нонной Леонидовной.
Поэтому, хоть формы моей сестры и произвели на него сильное впечатление, Саша удержался от немедленных действий. Думаю, его хватило дня на три-четыре, самое большее — на неделю. Сестренка за это время так распалилась, что устроила ему концерт по заявкам по полной программе, а по ее же хвастливому выражению, редко какой мужик такое выдержит без ущерба для здоровья.
Вы только не подумайте, что я злобствую, все это я узнала потом от самой сестры, а она врать не любит, говорит все как есть. Тогда же я удивилась немного, что Саша тянет с путевками — то у него на работе завал, то мама приболела, но все отговорки приняла на веру.
Саша, конечно, потерял голову, но не до конца. А сестре хотелось полной и окончательной победы. До сих пор не понимаю зачем. Хотя, возможно, тут вмешалась мама Нонна Леонидовна, она-то в отличие от меня сразу поняла, что происходит, и люто возненавидела мою старшую сестру. А та назло ей решила выйти за Сашу замуж. Возможно, тут сыграло роль то немаловажное обстоятельство, что больше замуж сестренку никто не звал.
