— А вы не миссис Гендрикс?
— Формально да, но мы не живем вместе. Гарри развелся бы со мной давным-давно, только он — верующий католик. Он живет с мыслью о том, что я к нему вернусь.
Она наклонилась вперед, чтобы отодвинуться с моего края.
— Мы уже проехали полмили. Где машина?
Я не мог ее обнаружить. Китти стала нервничать. Я повернул машину и в свете фар увидел проем в зарослях и костер за ними, который быстро догорал несколькими угольками, едва тлеющими в куче пепла. Трое пьяниц исчезли, оставив за собой бутыль и запах пролитого вина.
Китти Гендрикс позвала меня:
— Что вы там делаете? Гарри там?
— Нет.
Она прошла сквозь проем. Ее приемник и сумочка болтались у нее на руке. Приемник пел как самостоятельная личность. Она огляделась вокруг, прижимая к себе пальто. Смотреть было не на что, кроме затухающего костра, железнодорожных путей, тускло посверкивавших в свете звезд. Затоптанная неласковая земля.
— Святая Дева, — произнесла Китти. — Здесь ничего не изменилось за двадцать лет.
— А вы знаете это место?
— Мне это следует знать. Я родилась в двух кварталах отсюда, на другой стороне железной дороги. — Она добавила с усталым видом: — Обе стороны путей не то место, где можно жить. От поездов всегда тарелки гремели на кухне. — Она всматривалась в темное пространство железнодорожного двора. — Насколько мне известно, моя мать до сих пор живет здесь.
— Можем пойти проведать.
— Нет! У меня не так много чего осталось, чтобы поставить ее на ноги. Я хочу сказать — пусть прошлое останется прошлым.
Она сделала непонятный жест в сторону эвкалиптовых зарослей, будто само это место понуждало ее к откровенности.
Она могла справиться с опасностями пребывания в отеле, но не с разгулом дикой, ветреной ночи.
Ее раздражение обернулось против меня.
— Зачем вы привезли меня сюда?
— Это была ваша идея…
— Но вы сказали, что машина Гарри…
— Очевидно, ее украли.
Она отпрянула от меня, споткнувшись, и завалилась на черные ветви кипариса. Все, что я мог рассмотреть, — это бледные очертания ее лица и блеск глаз и губ.
— Не верю. Здесь не было никакой машины. Какой марки она была?
— «кадиллак».
— Теперь я знаю, что вы лжете. Откуда у Гарри «кадиллак»?
— Он, вероятно, взял его на стоянке. Это была старая машина.
Казалось, она ничего не понимала. Я слышал ее учащенное дыхание.
— Здесь никогда и не было машины, — прошептала она. — Вы из Вегаса, не так ли? И вы заманили меня сюда, чтобы убить.
— Это глупая болтовня, Китти.
— Не зовите меня Китти. — Ее голос приобрел плаксивые оттенки. Возможно, в ее сознании всплыло что-то такое, что случилось многие годы тому назад, когда гремели поезда и тарелки ее матери. — Вы заставили меня приехать на это место и теперь не даете мне уйти.
— Идите, пожалуйста. Идите, идите.
Она лишь плотнее прижалась к кипарису, как ночной испуганный зверь. Ее радио тренькало из темноты. Запах ее косметики доходил до меня, смешиваясь с запахом дизельного масла, вина и гари.
Каким-то внутренним видением красноватой вспышки, как со стороны, я увидел двух людей, поставленных в такие обстоятельства, что они могут стать соучастниками в нежелательном убийстве. Мне казалось, что она хочет быть убитой. Она падала среди деревьев, завывая:
— Ты держись подальше от меня, а то я скажу своему старику.
— Глупая, уйди оттуда.
Крик, на который она все время настраивала себя, вырывался из ее горла. Я дотянулся до нее в темноте, обнял за талию и притянул к себе. Она задохнулась от страха и швырнула радио в мою сторону. Приемник ударил меня в затылок и замолк.
Я отпустил ее. Она побежала прочь, спотыкаясь на своих высоких каблуках, через многочисленные пути, пока не превратилась в неясную тень, в звук шуршащих ног в ночной мгле.
Студия Эрика Мальковского в городе находилась на прямом пути к дому Мартеля. Я остановился посмотреть, как идут дела с его поисками. На его руках лежала пыль, и, как своеобразные метины, виднелись отпечатки пальцев на лбу.
— Я уже хотел было плюнуть на вашу просьбу, а вас послать к черту.
— Я сам мало рассчитывал на удачу. Что-нибудь нашли?
— Пять снимков. Могло бы быть больше.
Он привел меня в заднюю комнату и разложил их на столе, как при игре в покер. Четыре из них были снимками Китти в гладком белом купальном костюме, сделанными у бассейна Теннисного клуба. Она стояла и романтически созерцала море, облокотившись в вызывающе эротической позе на шезлонг. Она снялась еще раз на вышке для прыжков. Китти была красивой девушкой, но все четыре снимка были испорчены ее неуклюжей манерой держаться.
Пятый снимок был иной. Она не позировала и была полностью одета: в летнем платье без рукавов и в широкой шляпе. Мужская рука с квадратным бриллиантом лежала на столе около ее руки. Остальная часть карточки была отрезана, но Китти улыбалась в сторону невидимого друга. За ней виднелась стена внутреннего дворика одного из коттеджей Теннисного клуба, заросшая бугенвилиями.
— Это одна из тех карточек, что ей понравились. — Мальковский показал мне заметки на обороте: «шесть копий четыре на шесть, 27.09.1959».
— Она приобрела шесть снимков, или ее муж это сделал. Он был так-же на снимке, но заставил меня отрезать эту часть фотографии.
— Как его имя?
— Я не помню. Но могу уточнить в клубных записях.
— Сегодня?
— Если миссис Стром мне позволит. Но уже очень поздно.
— Не забывайте, что я плачу вдвойне.
Он почесал затылок и слегка покраснел.
— Не могли бы вы сейчас ссудить мне немного денег, пожалуйста.
Я посмотрел на часы. Я нанял его приблизительно два часа назад.
— Устроит четырнадцать долларов?
— Отлично. Кстати, — произнес он снова, почесывая затылок, — если вы хотите эти снимки, будет справедливо получить за них деньги. Пять долларов за штуку.
Я дал ему двадцатипятидолларовую бумажку.
— Я возьму ту, что ей понравилась. Я полагаю, нет шансов обнаружить остальную часть фотографии — ту, что отрезали?
— Я могу найти негатив.
— За это я заплачу больше.
— На сколько больше?
— Все зависит от того, что на нем. Во всяком случае, двадцать долларов ваши.
Я покинул его радостно копающимся в картонках на пыльных полках и направился обратно к подножию гор. Это оттуда дул ветер. Он рвался вниз по каньону с горячим завыванием и шумел в зарослях вокруг дома Бегшоу. Я должен был наклониться, когда вышел из машины.
«Бентли» уже не было на дворе. Я потрогал переднюю дверь дома. Она была закрыта.
— Свет не горел, и никто не отвечал на мои многочисленные стуки. Я направился назад в поселок к студии. С выражением радости от двадцатидолларовой бумажки Мальковский показал мне негатив отрезанной фотографии.
Около Китти сидел человек в полосатом костюме, сморщенном на тяжелых плечах и толстых ляшках. Голова его была совсем лысая, но в виде компенсации через открытый воротничок выпирали, белые на негативе, густые курчавые волосы на груди. Его черная улыбка имела оттенок наигранного веселья.
Сзади него у стены внутреннего дворика и не в фокусе находился усатый молодой человек в куртке шофера автобуса, держащий в руках поднос. Он казался удивительно знакомым: возможно, это был один из служащих клуба.
— Мне следует записывать их имена, — сказал Эрик. — Нам на самом деле повезло, что я нашел негативы.
— Мы уточним это в клубе, как вы сами сказали. Вы можете вспомнить что-нибудь еще об этом человеке? Он и эта женщина были женаты?
— Они определенно вели себя таким образом. Она себя вела. У него неважное здоровье, и она постоянно хлопотала вокруг него.
— Что с ним было?
— Я не знаю. Он не мог много двигаться. Он проводил большую часть своего времени или в доме, или во дворике, играя в карты.
— С кем он играл?
— С разными людьми. Не думайте, что я часто его видел. Дело в том, что я его избегал.
— Почему?
— Это был грубый человек, больной и вспыльчивый. Мне не нравилось, как он говорил со мной, будто я лакей. Я профессионал, — гордо заявил Эрик Мальковский.
Я понимал, что чувствовал Эрик. Я сам был полупрофессионал. Я дал ему еще двадцать долларов, и мы отправились на разных машинах в клуб.
Элла открыла комнату позади кабинета управляющего, и Эрик погрузился в папки, стоящие на полках. Он знал, от чего оттолкнуться: на снимках Китти значилось, что их оплатили 27 сентября 1959 года.
Я прошел обратно в зал. Музыка все еще играла, но вечеринка заканчивалась. Остались фэны, и все сконцентрировались вокруг бара. Было еще не поздно по стандартам ночных гуляк. Но за мое отсутствие большинство участников как-то сникли, будто их захватила некая болезнь: маниакально-депрессивный психоз или сердечная недостаточность.
