— Я помню. Ты хочешь спросить, в силе ли это, или просто хочешь поставить меня перед фактом?
— Конечно, я ставлю тебя перед фактом, Богданов, — губы Антона прижались к его подбородку. — Потому что если ты меня обманывал или не воспринимал это всерьез, или думаешь, что что-то меняется для нас — у меня для тебя очень, очень, очень плохие новости…
========== XXIV ==========
17.04. Понедельник. Возвращение
Никто не знает, что по-настоящему происходит за кадром у актеров, когда заканчивается работа над фильмом. С прагматической точки зрения — пожалуй, шумное празднование всей съемочной группой, а затем изолированный отдых после многих месяцев изнурительного труда. С человеческой — жесткий отходняк и опустошенность от выхода из сыгранной реальности, из ожившей фантазии назад, в рутину. Антон не играл и даже не сравнивал себя с актером, но чувствовал, будто бы с будильником на телефоне Богданова в пять утра понедельника кто-то крикнул: «Стоп! Снято!» — и приказал вновь стать двадцатидевятилетним Горячевым. Дни влюбленного героя из сказки со счастливым концом закончились, хотя в его истории — и это витало в воздухе — рано было устраивать фуршет и готовиться к премьере. Впереди ждала еще не одна «съемочная неделя». И вряд ли они будут легче.
Сборы проходили в глупой спешке, совершенно закономерной после решения как можно сильнее растянуть крайнюю (не последнюю) ночь вдвоем. Умылись. Позавтракали. Столкнулись друг с другом бессчетное количество раз, огрызаясь и матерясь — потому что никто не был готов в рабочий день проснуться под боком с кем-то, перестраивать привычный режим. После помирились. Богданов руководил, как и положено директору. Антон подчинялся и разве что не отвечал: «Будет сделано, Лев Денисович».
Из дома они выходили одновременно. Один — на работу, второй — к себе. Горячев взял столько пакетов, сколько мог унести — а оставил старую одежду («Я постираю», — пообещал Лев.), что-то из белья, что-то повседневное и официальный костюм.
— Пускай будет у тебя, — неловко улыбался Антон, стоя у порога. — Чтобы у меня тут были вещи, если я решу нагрянуть среди недели.
Все это казалось настолько постыло-будничным, будто они — два давних соседа в коммуналке, которые решили разъехаться на время. Горячев даже перед тем как выйти, не смог подступиться ко Льву. Насколько легко давался флирт, насколько естественно случался между ними секс — настолько же скованной оставалась простая нежность. Ласковые, невинные прикосновения были вспышками, мелкими ожогами от искр, опавших на память. Чем-то случайным, неумелым, непостижимым между двумя людьми, не привыкшими вскрывать перед кем-то самые сокровенные уголки души. И теперь — вновь спрятавшимися в раковины из условностей. Но когда Богданов случайно коснулся руки Антона своей, передавая пакеты, тот ощутил испепеляющую тоску — настолько сильную, что здесь же впору было прикипеть к полу и остаться.
Но все же Горячев выпал на Невский. Тот самый Невский, по которому — спокойному и солнечному — они с Богдановым гуляли совсем недавно. Сегодня проспект снова превратился в неспокойно сокращающуюся артерию больного тахикардией, которая пропускала сквозь себя неравномерные сгустки первых машин — те вставали тромбом на отдаленных перекрестках и возле моста. Улица отражала безразличный, прохладный утренний свет, и по ней неспешно шагали ленивые прохожие — все в сторону метро, еще свободного, но уже нервно трясущего вагонами на тормозах. Как-то раз Антон гостил в Москве — там такого не было. Составы шли ровно, стартовали плавно, и зачастую даже не приходилось держаться за поручни. Но питерское метро, как брюзжащий старик, не терпело людей, не грело и беспощадно носило из конца в конец. В этом месяце оно ненавидело их и вовсе — до смерти. Сегодня, на счастье, меньше, чем в начале апреля… Впустило. Дотянуло — выплюнуло и харкнуло в спину ливнем. Так оно поступило с Горячевым. Дождь, будто издеваясь, шел ровно до того момента, пока Антон не добрался до своего подъезда — и перестал.
Только оказавшись в родных стенах, Горячев опомнился окончательно. Только тогда осознал обретенную им истину. Перед глазами раскинулся тот бардак, который Антон оставил, напившись в день рождения: полупустой стакан водки, грязная тарелка, наспех выброшенные из шкафа во время поисков вещи… Унылое зрелище — следы человека, который вышел из дома раненным, потерянным, отчаявшимся и жаждущим найти хоть что-то в конце своего пути. И вот он вернулся. С горой подарков, с ожогами и синяками любви, с пятнами засосов на шее. И даже с ключом от чужой квартиры.
Сердце защемило. Горячев не смог отказать себе в том, чтобы сесть, зарывшись в ворох переживаний о выходных. Он знал, что через два часа выезжать в резиденцию, а до того нужно прибраться и переодеться в деловой костюм, — но тяжесть после короткого сна и нахлынувшее разом беспокойство не давали подняться.
«У меня теперь есть мужчина», — мысленно отчеканил Горячев факт, который уже стал частью действительности и отчего-то даже без эмоций звучал очень неплохо. На губах расползлась улыбка. Антон радовался сам себе, с любопытством обшаривая неожиданно открывшийся мир новых переживаний — чувственных, любовных… Но здесь же, рядом, было и другое. Волнение, страх за близкого человека, собственный — неизвестности. Обретенное Горячевым счастье отбрасывало густую тень, и пусть теперь глаза были развязаны — еще страннее и страшнее стало, когда Антон понял: он по-прежнему знал о Богданове ничтожно мало, словно смотрел сквозь щелку чужой двери. И все же Антон сам это выбрал. Сам сказал «да».
— Как будто бы Елена нас повенчала, право слово, — усмехнулся Горячев, а сам уставился в экран телефона. Удивительно это было: чувствовать накатывающую глупую радость, как от затяжки косяком, при одном взгляде на фото обнимающих кофейную чашку рук, а в мозгу слышать эхо множества новых забот, которые еще предстояло сформулировать.
Тут телефон в руках завибрировал, всплывшее окошко загородило теплый кадр. Это было уведомление от Насти.
«Антонио, привет! Как только доедешь до нашей виллы — бегом дуй в кабинет к Богданову. Я тут познакомился с вашим Ромашкой, и у нас есть для вас новости», — гласило сообщение. Правда, тут же пришло второе — воплотившее худшие предчувствия:
«Хуевые».
В этот раз Горячев спешил на работу особенно сильно.
Резиденция Nature’s Touch изменилась настолько, насколько меняется лес в штормовой сезон: потемнели под накрывшей внезапно низкой тучей не только окна-глазницы, но и лица людей. Антон первым делом встретил по периметру ограждения внешнюю, как себя называли сами ребята в форме, охрану. За ней — внутренняя. Средств в защиту Богдановы вложили достаточно. Настолько, что недоверие начало напрягать жителей улья.
— О, Антон! Давненько не виделись, — полетело в Горячева, как только он пробрался на территорию после долгого осмотра на посту и созвона со владельцами. Лиза из застенчивой трусливой барышни внезапно превратилась в усталую злобную девку, зыркающую по сторонам и воровато сжимающую папку с документами. — Богдановы совсем озверели. Мы все это время бесконечно перебираем эту суч… сволочную документацию. Где какие несостыковки — дерут как собак, — скулила девушка.
Апатичные настроения сохраняли многие ведущие фигуры Nature’s Touch. Прежде чем Антон сумел добраться до кабинета главнокомандующего этим кораблем, о том, как озверели Богдановы, да и о том, что стоит увольняться, ему рассказали в общем-то все. Лев был прав, говоря, что люди глупы, когда счастливы; — возникшие трудности заставляли мыслить критически, задумываться о будущем и прогнозировать варианты — а потому и задавать неудобные вопросы. По углам то и дело слышались шепотки: зачем Богдановым два поста охраны и два сисадмина; сколько будет продолжаться бесполезная реструктуризация и фатальное недоверие подчиненным; зачем поменяли пластиковые окна во всем здании, хотя прошлые были относительно новыми; куда уходят крупные суммы со счетов компании и какого черта они переносят денежные ликвиды в иностранные банки практически нелегальным образом? Крысы чуяли неладное, мачта корабля стонала, безжалостно сгибаемая налетевшим порывом ветра. Что заставляло оставаться? Выгода, ведь продажи уходовой косметики не упали ни на долю процента, а благодаря успешной рекламной кампании — даже повысились. Пока слышался запах денег в стенах резиденции, все невзгоды казались временными и превозмогаемыми.
