— Она не упоминает Эдуардо, — возмутилась Мирьям. — А ведь он родился в том же году.
— Но не весной, — машинально вставила Полли. — В конце октября или в ноябре.
— Откуда ты это узнала?
— От Эдуарда. Он же говорил вчера вечером, что родился под знаком Скорпиона.
— Полли права, — подтвердил Кристер Вийк. — Эдуард родился двадцатого ноября. Когда погиб его отец и бабушка написала это письмо, его еще не было на свете.
Вот самое убедительное объяснение, почему ни Франс Эрик, ни его адвокат не знали о существовании Эдуарда.
— А она еще жива, эта пресловутая Пепита? — заинтересовалась Лиселотт. — Неужели это она там, на чужбине, выучила его так хорошо говорить по-шведски?
— Да, — ответил ей Еспер Экерюд. — Его вырастила бабушка. После ее смерти у него никого не осталось во всей Южной Америке. Поэтому он уехал оттуда сначала в Африку, а потом в Европу.
— Ты знаешь о его прошлом больше, чем я, — сказала Мирьям, не скрывая горечи.
— К сожалению, многого о нем мы так и не знаем, — признался Кристер. — Навсегда останется тайной, почему он приехал сюда именно теперь, где он провел пасху и виделся ли с Альбертой на второй день пасхи. Мы знаем одно: минута, когда он раскрыл перед вами секрет своего происхождения, оказалась для него роковой.
— Да, мы совсем запутались с этим наследством, и вмешательство Эдуарда действительно оказалось роковым, — сердито проворчал пастор. — А как он преподнес нам свой секрет! Он совершил непростительную глупость, выставив на всеобщее обозрение содержимое медальона Франциски да еще объяснив, как им пользоваться.
— Конечно, глупо было демонстрировать свой амулет людям, которых ты только что так разочаровал, — согласился комиссар Вийк.
— Войдите, Эрк, — позвал Андерс Лёвинг.
— А этот полицейский уже в форме, — презрительно сказала Мирьям. — Мы все задержаны по подозрению в убийстве?
Эрк Берггрен невозмутимо прошагал по персидскому ковру и занял пост у двери в сад.
Андерс Лёвинг мог бы ответить Мирьям, что не в его власти задерживать пастора, его жену, издательницу, журналиста и секретаршу по подозрению в одном и том же убийстве и что он даже не надеется скоро раскрыть это преступление или вынудить убийцу к признанию. Но принять меры предосторожности он обязан. Поэтому он и расставил полицейские посты в саду и в холле.
— Быть подозреваемым в убийстве! — сокрушался пастор. — Кому из нас была выгодна смерть бедняги Эдуарда?
— Над этим юристы еще поломают голову, — сказал шеф полиции Лёвинг. — Эдуард Амбрас имел право на половину наследства. Теперь он умер и наследников, скорей всего, не оставил. Будь он шведским подданным, его состояние поступило бы в государственный фонд. Этот фонд при исключительных обстоятельствах может отказаться от своего права на имущество, двойное завещание Альберты могло бы считаться таким исключительным обстоятельством. Но Эдуард — иностранный подданный, и тут вступает в силу закон его страны. Что вы на это скажете, Сванте?
Сванте Странд ответил, что по этому поводу его дед не сообщил ничего вразумительного.
— Как правило, такие дела годами переходят из одного ведомства в другое, — сказал младший из Страндов. — Боюсь, что в ближайшее время вы не получите ни денег, ни бюро, ни ковров из имущества Альберты.
— Годами! — безнадежно вздохнул Еспер. — Через несколько лет мне все уже будет безразлично.
— Ты слишком нетерпелив, — заметил Кристер. — И в то же время возмутительно инертен, совсем как твой дядя. Трудно допустить, чтобы убийство совершил кто-нибудь из вас.
— Что прикажете делать? Поблагодарить за комплимент? — спросил пастор Люнден.
— Нет, — медленно произнес комиссар. — Но вот женщины, эти три разочарованные дамы, по-моему, гораздо опаснее и подозрительнее, чем вы.
Девушка в розовом брючном костюме сидела совсем рядом с ним. Он заглянул в ее узкое худое лицо, в испуганные серо-голубые глаза.
— Полли! — начал он. — Только что такая счастливая, главным образом из-за дома, не из-за денег или страхового полиса, но из-за дома. И вдруг ты его теряешь. Он достается Эдуарду. — И добавил почти скороговоркой: — Ты его боялась, Полли. Ты внушила себе, что это он убил Альберту. Так или нет? Может, я ошибаюсь?
Комиссар перевел взгляд на Лиселотт Люнден. Она сидела на самом краешке мягкого дивана, и ее маленькие колючие глазки, не дрогнув, встретили его взгляд. Черное платье Лиселотт с вырезом каре напоминало платье Франциски Фабиан. Но без бархотки и медальона шея Лиселотт казалась слишком открытой.
— А ты ненавидела Эдуарда Амбраса, — сказал он. — И ненависть ваша была взаимной. Он оскорблял тебя, ты — его. Тебе была нестерпима мысль, что он должен получить половину мебели и других ценностей.
— Она хотела бы сама все заграбастать, — заметил Еспер. — У этой дамочки большие аппетиты.
Пастор снял очки и, щуря близорукие глаза, попытался защитить жену:
— Поймите, Лиселотт просто измучена, она устала от нашей бедности.
Лиселотт с ним не спорила. Напротив.
— Знали бы вы, что это такое, — горячо заговорила она. — Вечно каждая крона на счету. Наша усадьба — всеравно, что бездонная бочка. У меня ни пальто, ни приличных сапог. А эти вечные усмешки инженерских жен. Сил моих больше нет. Наших долгов Рудольф не платит, зато швыряет тысячи на миссионерское общество и роспись в нашей церкви. Иногда мне кажется, что скоро я просто сойду с ума.
Мирьям Экерюд была безжалостна:
— Дядя Рудольф выбрал себе неподходящую жену. Мне тоже не повезло, я по уши влюбилась в неподходящего типа. Наверно, это наша семейная черта.
Кристер Вийк перевел взгляд на молодую женщину в дорогом бархатном костюме.
— Да, твое отношение к Эдуарду Амбрасу дает пищу для размышлений. Несколько месяцев он тянул из тебя деньги, ты его одевала, обувала, предоставляла ему комнату и терпела его потребительское к тебе отношение. Когда именно ты обнаружила, что он тебе не подходит и что не стоит связывать с ним свою судьбу? Когда он сбежал от тебя в Норвегии?
— Нет, — ответила Мирьям. — Я поняла это только вчера, сидя вот на этом диване.
— Неужели ты приняла так близко к сердцу, что он не посвятил тебя в свою тайну?
За сестру ответил Еспер Экерюд:
— У Мирьям несносный характер, но в глубине души она очень верная и преданная. И такой же верности требует от других. Эдуард вел себя с нею бесчестно.
— Он предал меня, — страстно сказала Мирьям. — Я уже не могла бы ему верить.
Казалось, ее стальные нервы вот-вот сдадут. Она сжала губы и замолчала.
Слово опять взял комиссар:
— Убийство Эдуарда было предумышленным. Но это отнюдь не исключает, что преступница действовала в состоянии аффекта. В большом возбуждении она искала на кухне перчатки, пробиралась в комнату Эдуарда, раскрывала медальон. Испытывая нечеловеческое напряжение, вонзила она ядовитую иглу скорпиона в шею своей жертвы. Конечно, состояние, в котором она действовала, нормальным не назовешь. Можно сказать, что сознание ее временно помутилось.
Он вновь переглянулся с шефом полиции, но смысл их взглядов оставался загадкой. Невозможно было предвидеть и трагические последствия этой сцены.
— Ковер! — вдруг пронзительно взвизгнула Лиселотт. — Эрк, Эрк! Гляди, ты стоишь в воде!
Старший полицейский уставился на свои мокрые ботинки и на воду, которая сочилась в щель между порогом и стеклянной дверью и постепенно заливала персидский ковер. Все как загипнотизированные смотрели на воду, даже Кристер, который считал, что за шесть суток наводнения Эрк мог бы предвидеть эту опасность.
Когда из холла на веранду вбежал испуганный полицейский, Эрк Берггрен, комиссар и шеф местной полиции поняли, что допустили промах.
— Ее нет. Черт, как же это случилось?
— Куда она побежала?
— Она прошла через гостиную, — растерянно сказал полицейский, — и отправила меня к вам на помощь.
— Дурак! — взревел Лёвинг и бросился в холл.
Все сгрудились возле затопленного порога.
— Затыкайте щели!
— Нужно включить насос.
— Выносите мебель!
— Да нет же, черт возьми. Осторожно, не вздумайте открывать эту дверь.
Но то, что они увидели через незадернутые окна с частыми переплетами, сразу оборвало все возгласы и наполнило людей ужасом.
— Что это? Что там упало?
— Что-то перевернулось в воздухе.
— Оно… она… она упала в воду, там, где деревья.
— Она?..
— Кто?
— Неужели она хотела бежать?
— Она просто упала с балкона.
— Или… прыгнула?
— Еще одно несчастье!
— Самоубийство?
За их спинами раздался взволнованный голос пастора:
— Тяжкий путь она выбрала. Самый тяжкий
