равно мне нужно было как-то выходить из этой затянувшейся истории. Полагаю, так оно и получилось.
Что ж, Яночка. Такие вот дела.
Теперь о главном.
Я далеко не всё рассказывала о себе. Ты сообразительная девочка, Дайана, я не сомневаюсь, что ты поняла: я не всю жизнь была простым искусствоведом. Восемнадцать лет я прослужила в органах Госбезопасности.
Всё началось с войны, в злосчастном сорок первом. Часть моей истории ты слышала. Я тебе рассказывала правду — но не всю. Да, поначалу я действительно была обычной переводчицей, впоследствии недолго числилась за контрразведкой Смерш. Историю войны ты худо-бедно знаешь, как я думаю, так что понимаешь, о чем речь.
Разведка с контрразведкой ходят рука об руку. Когда мне предложили перейти в разведовательно-диверсионное подразделение при НКВД, я сразу согласилась. Если помнишь, у меня к фашистам был немалый личный счет.
Отплатила я сполна, десятикратно минимум. Со многих наших операций гриф “секретно” не снят до сих пор. Всякая война бесчеловечна, даже справедливая, применительно к врагу все средства хороши. Мы умели быть такими же жестокими и столь же одержимыми, как, к примеру, и головорезы из СС. В учебниках об этой стороне войны ничего как правило не сказано. В этом есть, наверное, свой смысл, но о содеянном я никогда не сожалела.
Я опять зашла издалека. Ты уж не будь в претензии, пожалуйста. Не так всё это просто для меня.
Полтора послевоенных года я провела в Германии. Время было пестрое. Эйфория от победы быстро улеглась, назревало противостояние с бывшими союзниками. Мое знание английского пришлось как нельзя кстати — но это была уже не моя война.
Я возвратилась в Ленинград в конце сорок шестого. Тогда мне, капитану Нарчаковой, было — странно вспомнить — двадцать два. Для войны любого возраста достаточно. В мирной жизни — мало иногда.
Служить меня определили в Большой дом. Выбирать тогда не приходилось — да и вряд ли бы я стала выбирать. Мы были солдатами Отечества…
Но бывали мы и палачами, это так. С горечью добавлю — к сожалению.
Одним из дел, которые в те годы приходилось мне вести, было дело Романа Николаевича Яновского. Как ты, очевидно, понимаешь, речь идет о твоем прадеде по материнской линии. Тебе известно, чем оно закончилось. Теперь всё это видится иначе: дело было откровенно дутое, затеянное по команде из Москвы. Времена тогда крутые были, Яночка.
Оправдываться я не собираюсь, внучка, но сказать скажу. По-настоящему активных методов допроса к нему не применяли. Сердце может перестать стучать и от несправедливости. В процессе следствия Яновский вел себя на удивление достойно, поверь мне на слово, немного кто так мог.
К высылке его вдовы с детьми я не была причастна. Это дело контролировал центральный аппарат Госбезопасности. Кому-то из московских хомяков прадед твой стал поперек дороги, я так думаю.
Успех берется дорогой ценой. Люди очень подлые животные. Считай, что это я так просто, к слову, ни о чем.
В КГБ я проработала до самого конца 50-х, уволилась уже при Лысом Кукурузнике. Уходила я “по состоянию здоровья”, не стала ждать, пока меня “уйдут”. Органы Госбезопасности тогда перетряхивали очень основательно. Интеллектом Кукурузник походил на Ельцина — такой же был, прости мне, мудозвон. Суть, впрочем же, не в этом.
Под занавес своей карьеры я не без успеха провела несколько весьма неординарных дел, связанных с художественными ценностями. К живописи я всегда была неравнодушна и пристойно разбиралась в ней. “На гражданке” я решила стать искусствоведом. Как ты знаешь, я добилась своего, репутация эксперта у меня вполне заслуженная.
Надеюсь, я не слишком утомила тебя своей биографией. Еще чуть-чуть.
Попытка выяснить в подробностях судьбу моей семьи была тогда достаточно спонтанной. На деле я давно смирилась с тем, что все мои погибли.
Об этом я тебе рассказывала: я нашла сестру. Я опоздала, ты об этом знаешь. Умерла она от онкологии, у нас это, наверное, семейное. Я-то, правда, дожила считай что до глубокой старости, уж так мне повезло. Не обо мне здесь речь.
Вот о чем тебе я не сказала. Моя сестра Екатерина была замужем, и ее фамилия по мужу, Яна, — Кейн: Екатерина Федоровна Кейн, ваша с Лерой бабушка по отцовской линии. Я для вас с сестренкой — бабушка двоюродная, это, внучка, факт, я всё очень тщательно проверила.
Вот так.
Смешная штука жизнь, как думаешь?
Хочу тебе сказать. С тех пор как мы с тобой соседствуем, ты заменила мне семью, которой я лишилась в сорок первом. Ты мне была родной по крови и по духу. Спасибо тебе, Яночка.
Вот, собственно, и всё.
Завещание на тебя оформлено, всё теперь твое. Реквизиты моих банковских счетов — на форзаце в третьем томе Достоевского. Будь особенно внимательна с картинами, расставаться с ними не спеши. Если всё же соберешься продавать — не ошибись с оценкой и оценщиком.
Леру крепко-крепко обними. Девочка она не слишком-то разборчивая и, пожалуй, несколько поверхностная, но вообще хорошая. Жаль, что у меня не получилось полюбить твою сестренку так же, как тебя. Это не ее вина, естественно. Так жизнь сложилась.
Что же…
Да, на этом точно всё.
Обнимаю и целую тебя, внучка. Я в тебя верю и люблю тебя».
Еще приписано:
Затем подписано:
«Твоя двоюродная бабушка».
Да, Яночка.
Такие вот дела.
Толком алкоголь меня не брал — да я и не усердствовала, честно говоря, перехотелось как-то. Сестренке тоже много не пилось. Оно и к лучшему, мне кажется…
И то: две пьяных бабы — это не для публики.
Захмелеть слегка мы, впрочем, захмелели.
— Слушай, мать, а Нарчакова не могла чего-нибудь того, от старости приврать? — между рюмками поинтересовалась Лера.
— Не тот случай, — отозвалась я. — Мозги у нее работали своеобразно, но — работали.
— Точь-в-точь как у тебя. Говорила я, что вы похожи. — Сестренка фыркнула: — Нет, может
