Он звонил в дверь целую вечность. Дома явно кто-то был: посмотрел в глазок и отошел. Глеб улыбнулся, ощущая себя полным идиотом. Ломится в жилище к добропорядочным людям…
— Елена Алексеевна, пожалуйста, давайте поговорим, — произнес довольно громко, надеясь, что его услышат. — Я не прошу впускать меня, просто откройте дверь, и мы пообщаемся через цепочку.
В квартире послышалось движение, но вскоре затихло. Глеб выждал пять минут и повторил:
— Елена Алексеевна. Я же знаю, что вы дома. Пожалуйста. Мне нужно встретиться с Галей. Я знаю, что она родила ребенка.
Никто не отреагировал. Глеб снова позвонил.
— Я не в курсе, что вам рассказала дочь, но я не причиню ей вреда. Я люблю ее. И нашего ребенка. Мне нужно увидеться с ними. Елена Алексеевна!
— Прекратите орать! — из соседней квартиры донесся раздраженный окрик. — Если вы немедленно не уйдете, я вызову полицию!
Глеб уперся спиной в гладкую поверхность двери и устало прикрыл глаза. За последние трое суток он почти не спал, но только сейчас в полной мере почувствовал, как сильно вымотался. Слишком много эмоций, слишком много проблем. Нескончаемый хоровод мыслей — о Джеке, о Лизе, о Велецком, а теперь еще и о собственном ребенке… Глеб измучился, расчищая беспорядок в своей голове в попытках отыскать верные решения. Он не справлялся с обрушившимся на него объемом информации. В таком режиме долго не протянешь. Ему действительно надо отдохнуть.
Прежде чем направиться к лифту, еще раз попросил:
— Елена Алексеевна, простите за беспокойство. Я ухожу. Подумайте, пожалуйста, о моей просьбе. Я всего лишь хочу увидеть своего ребенка. Я позвоню вам завтра. До свидания.
Дома Глебу едва хватило сил, чтобы снять кроссовки. Он повалился на кровать и отключился мгновенно, едва голова коснулась подушки.
Ладонь горела так, будто в нее воткнули нож и медленно проворачивали лезвие. Странно, как могла небольшая ранка причинять столь нестерпимую муку. Джек погладил больную руку — бинт был влажным и пахнул спиртом. Он пошевелил пальцами и едва не вскрикнул от острой боли. Кровь пульсировала в кисти с такой силой, что казалось, прорвет кожу и брызнет наружу. Джек на ощупь добрался до ванной. Включил холодную воду и умылся здоровой рукой. Боль не уменьшилась, но гул в ушах поутих. Это ж надо было умудриться так облажаться…
Позавчера Джек вызвал такси, чтобы добраться до поля. Водитель попался понимающий и неразговорчивый, все дорогу молчал, изредка уточняя путь. Прибыв на место, помог пассажиру выйти из машины и спуститься по пологой насыпи вниз.
— Скажите, линии электропередачи находятся прямо передо мной? — спросил Джек.
— Да. В пятидесяти метрах. Вас проводить?
— Нет. Я дойду сам, спасибо. Подождите в машине, пожалуйста. Я не задержу вас надолго. Возвращайтесь за мной минут через двадцать.
— Хорошо, — меланхолично кивнул водитель, не удивляясь причуде пассажира. За годы работы таксистом ему встречались и более странные клиенты.
Дождавшись, когда он уйдет, Джек двинулся вперед — туда, где в высоте вибрировали провода. Странное чувство охватило его; он не мог идентифицировать собственные эмоции. Это была болезненная эйфория, и Джек не понимал, чего в ней больше — страдания или удовольствия.
В последний раз он приезжал сюда здоровым и полным сил. Его переполняли амбиции и вера в грандиозное будущее. Он находился в шаге от своей мечты, планировал осуществить уникальный эксперимент и не сомневался в успехе. И вот теперь он снова на этом поле — но как сильно изменился мир… Впрочем, вздор. Мир остался прежним. Изменился только Иван Кравцов. Вселенная щелкнула его по носу, превратив в слабое и никчемное существо. «Ха-ха. Прекрасное чувство юмора, спасибо, я оценил».
Теплый ветер ласково касался кожи и, должно быть, светило солнце. Джек расстегнул куртку и задрал голову вверх, представляя, что всего лишь на мгновение закрыл веки и просто наслаждается жужжанием электричества. Жизнь прекрасна, а цели дерзки и реальны. И нет препятствий.
Нет препятствий.
Он откроет глаза. Вернется к автомобилю. Сядет за руль. Вдавит в пол педаль газа. Рванет прочь, набирая скорость. Выжмет из турбированного двигателя все, на что тот способен. Он будет лететь в миллиметре над дорогой. Быстрый. Свободный. Зрячий.
Джек открыл глаза, но ничего не увидел. Его по-прежнему окружала темнота.
Какая идиотская затея — приехать на это поле! Когда перед тобою простирается целый мир — ясный и доступный, — легко придумывать сказки, выбирая необычные места и наделяя их особой магией. А между тем никакой магии не существует. И это поле — обычный участок земли, изгаженный цивилизацией. Нет в нем ни красоты, ни очарования. Ничего в нем нет!
От злости Джек отчетливо скрипнул зубами. Пора закрывать этот балаган и разгонять клоунов. Волшебства не будет. Билеты отзываются. Идите к дьяволу, дорогие детишки.
Он развернулся, чтобы направиться к дороге, но провалился ногой в неглубокую ямку и потерял равновесие. Упал на ладони и едва не закричал от резкой боли, пронзившей левую руку. Что-то острое распороло кисть и застряло в ней. Джек поднялся на ноги, кипя от гнева. Это сатанинское поле решило его достать!
Нащупал торчавший из ладони осколок, похожий на кусок камня. Вытащил его и зачем-то положил в карман. Руки стали липкими. Боль усиливалась с каждой секундой, вдобавок ко всему Джек потерял ориентир. Он понятия не имел, в какой стороне находится автотрасса!
О, как же искренне и глубоко он ненавидел сейчас этот мир — такой большой и такой равнодушный… Джека трясло от злости, боль поползла к локтю, добралась до плеча и застряла в районе лопатки. Нужно срочно что-то менять. Дальше так не может продолжаться. Он приблизился к опасной грани, переступив которую уже не выберешься самостоятельно.
Кравцов заставил себя сделать несколько глубоких вдохов и тут услышал:
— Простите, что вмешиваюсь. Я заметил, что вы упали и поранились. Вы здесь закончили? — таксист говорил тихо и почти равнодушно. Его безучастный голос подействовал на Джека успокаивающе.
— Да, я закончил. Вас не затруднит довезти меня до травмопункта?
— Вы платите. Мне совершенно неважно, куда вас везти.
Минувшие два дня рука болела не переставая, однако таблетки Джек не пил принципиально. Боль держала его в тонусе, стимулировала мыслительный процесс. Впрочем, мысли рождались одна печальнее другой. Джек понимал, что нужно не зацикливаться на проблеме, а сосредоточиться на поиске решений. Однако проблема казалась такой грандиозной, и с каждой минутой она лишь ширилась и набирала массу, высасывала все душевные силы.
Психотерапевт Кравцов никогда не страдал от одиночества. Не скучал в компании самого себя. Мог подолгу предаваться размышлениям, укрывшись в уединенном месте и не ощущая дискомфорта от нехватки общения. Даже находясь в толпе, умел абстрагироваться от окружающей суеты и просто наблюдать, наслаждаясь собственной автономностью. Впервые одиночество не приносило удовольствия. Джек чувствовал себя покинутым и забытым, и это гнетущее ощущение усиливалось в геометрической прогрессии.
Да, у него есть родные и близкие, а друзья постоянно напоминали о себе, но что они знают об его истинных эмоциях? Они могут только предполагать, как ему нелегко, но они видят! Видят! А значит, находятся по ту сторону. Нелепо требовать от них понимания. Сытый голодного не разумеет.
С того момента, когда Джек попал больницу с ранением глаз, он неоднократно воспроизводил в памяти события злополучного дня, удивляясь парадоксальности жизни. Он приехал в любимый бар пропустить стаканчик бренди и сел у стойки, поскольку его столик был занят. Вскоре место освободилось (не без усилий с его стороны), и Джек перебрался в мягкое кресло у стены с огромной фреской, на которую он постоянно заглядывался. Кравцову нравилась эта мрачная атмосферная картина, много раз он предпринимал попытки выяснить имя автора, но тщетно. Загадочная фреска не раскрывала свою тайну. Она баловала преданного почитателя угрюмой красотой, а потом уничтожила его. Проклятая фреска, чью копию Джек мечтал приобрести, разрушила всю его жизнь! Какой удивительный фарс!
Почему-то вспомнилась Елизавета. Вероятно, она испытывала нечто подобное, когда осознала, что влюбилась в старого приятеля. Будто собственная судьба предала тебя, выдернув родной и привычный элемент твоей Вселенной и превратив его в нечто чужое и враждебное. И ты в растерянности взираешь на то, как некогда знакомое и понятное теперь разрушает тебя пядь за пядью. Джек сочувствовал Елизавете. Но даже сейчас, когда ее страдания воспринимались им более чутко, не смог бы ответить взаимностью. Это заблуждение, что чувствам нельзя приказать. Еще как можно. При желании реально внушить себе и легкую влюбленность и пылкую страсть, но желания у него не было. Человек — предельно циничное животное. Джек мог осчастливить как минимум одно существо на планете, однако же «не имел желания». И наплевать, что кому-то от этого больно.
