- Год на костылях, два года с палочкой, - ответил Тарасов. - Теперь, конечно, все более или менее в норме. В горы, сам понимаешь, уже не съездишь. Так, тренируюсь помаленьку, лазаю по стенкам, но это, конечно, не то. Да и возраст...
- Возраст... - проворчал Илларион. - Это у тебя, что ли, возраст? А ну, подтянись на мизинце!
- Да брось, командир, - заупрямился Тарасов. - Ну что за детский сад?
- Да, - сказал Илларион, - время идет. Попробовал бы ты мне ответить так пятнадцать лет назад!
Тарасов рассмеялся с некоторой неловкостью.
- Шалишь, командир, - сказал он. - Пятнадцать лет назад мне бы и в голову такое не пришло. Здоровье, знаешь ли, дороже.
- Можно подумать, что я насаждал дисциплину с помощью кулаков и резиновой дубинки, - с притворной обидой возмутился Илларион.
- Да в общем-то, нет, - сказал Тарасов. - Но почему-то никто не сомневался, что в случае чего можно очень даже запросто схлопотать по шее.
- А сейчас ты, значит, сомневаешься, - заметил Илларион. - Ну-ну.
Игорь снова рассмеялся и сунул сигарету в переполненную пепельницу. Легко поднявшись с табурета, он огляделся, подошел к двери и снял с гвоздя висевшую над ней декоративную тарелку. Он подергал гвоздь, проверяя, надежно ли тот держится в стене, удовлетворенно кивнул и, зацепившись за гвоздь мизинцем левой руки, без видимого напряжения подтянулся четыре раза. Пятого раза не получилось - гвоздь выпал вместе с изрядным куском штукатурки.
- Ну вот, - огорченно сказал Тарасов, - я же предупреждал. Где у тебя веник, командир? Смотри, какое свинство развели.
- Сядь, - сказал Забродов. - Вот так всегда: позовешь человека в гости, а он напьется и давай стены ломать.
Он поднялся, отыскал веник и совок, собрал рассыпавшуюся по полу штукатурку, двумя ударами ладони загнал гвоздь в стену сантиметром выше неопрятной дыры в обоях и повесил на него тарелку, прикрыв безобразие. Тарасов тем временем снова наполнил рюмки и закурил очередную сигарету.
- Давай за старую гвардию, командир, - сказал он. - За профессионалов - таких, как ты.
- Я уже давно не профессионал, - вертя рюмку возразил Илларион. - Я пенсионер.
Тарасов выпил и, морщась от вкуса нагревшейся водки, помотал головой.
- Ну и зря. Уверен, что тебя это не устраивает.
- Меня многое не устраивает, - глядя в сторону, ответил Илларион, потому я и пенсионер. И вообще, мы ведь, кажется, договорились, что не будем о грустном.
- А где ты видел что-нибудь веселое? - тыча вилкой в кусок ветчины, спросил Тарасов - Расскажи, если не слабо.
- Почему же слабо? Только что, например, я наблюдал, как бородатый дядя подтягивался на мизинце и чуть не уронил на себя стену. Чем не анекдот?
- Провокатор, - проворчал Тарасов - Нет, ты, конечно, молодец. Жалко, что с большим спортом у тебя ничего не вышло.
Некоторое время Игорь молчал, внимательно рассматривая свои руки с крепкими гибкими пальцами.
- Может, и жалко, - медленно сказал он наконец, - а может, и не очень. Дырка в ноге - чепуха, пыль. Я и сейчас мог бы многих за пояс заткнуть, причем одной левой.
- Не сомневаюсь, - вставил Илларион. - Но?..
- Вот именно - "но"... Рассказать историю? Ломали в Марфино старую котельную. Стали трубу валить. Залез работяга с тросом на самую верхотуру, а труба, заметь, старая... В общем, посыпались скобы, застрял он там - ни взад, ни вперед. Впереди, сам понимаешь, только небо, а сзади ступенек нету. Трос свой он с перепугу бросил м сидит, орет... Монтажным поясом, само собой, к верхней скобе пристегнулся, да только радости ему от этого мало: если снизу четыре скобы подряд выпали, то чем верхняя лучше? И, как на грех, все "вертушки" в разгоне... В общем, снял я его оттуда.
- Да, - сказал Илларион, - с этим не поспоришь.
Это тебе не по горам без страховки ползать на потеху почтеннейшей публике. Это, пожалуй, повесомее, чем книга рекордов.
- Вот именно, - подхватил Игорь. - А ты говоришь, пенсионер. У меня в экипаже, между прочим, вакансия имеется. Похлопотать?
- Ха-ха, - сказал Забродов. - Очень смешно.
Староват я, сержант, для таких дел.
- Ну-ну, - сказал Тарасов. - Только не жди, что я тебя стану утешать: какой, мол, ты старый, да побольше бы таких стариков... Я же вижу, в какой ты форме, а такого опыта, как у тебя, наверное, ни у кого и нету...
- Так ведь я совсем по другой части, - ответил Илларион. - Ты что, забыл?
- Не забыл. Просто в данном случае это не имеет значения. И потом, я отлично помню, как ты ребят вытаскивал, когда остальные сами еле тащились.
- Так когда это было...
- Ты опять за свое? Ну и черт с тобой. Нет, я понимаю, конечно: тут у тебя уютно, книжек вон сколько, и ножиками можно побаловаться... Чем не жизнь? Зачем тебе вся эта головная боль: ночей не спать, шкурой рисковать, лезть то в огонь, то в воду...
- Гм, - сказал Илларион и отвернулся к окну, сосредоточенно дымя сигаретой.
Тарасов спохватился, поняв, что наговорил лишнего, и поерзал на табуретке, борясь с неловкостью.
- Извини, капитан, - сказал он. - Похоже, я маленько.., увлекся.
- Маленько, - согласился Забродов, продолжая смотреть в окно. - Но по сути дела ты прав. Тот, кто идет в огонь, всегда прав. А я действительно оброс мхом последнее время. Только ведь и я не кокетничаю, когда говорю о своем возрасте. Будет ли от меня польза?
- Ну, а ты как думаешь? - горячо спросил Тарасов. - Бегать, прыгать и вязать узлы у нас все умеют, этого добра хоть отбавляй. Но такая голова, как у тебя, одна на миллион.
- Да, - сказал Забродов, - голова крепкая. Ладно, ладно, не кричи. Обещаю подумать.
- Вот это уже разговор, - обрадовался Тарасов. - Я тебя знаю, ты плохого не придумаешь.
- Да уж, - сказал Илларион, разливая по рюмкам остатки водки, - уж что да, то да... Может, и стоит попробовать. Сколько народу я на тот свет отправил - подумать страшно. Столько за три жизни не вытащишь!
Но, может, стоит попытаться?
- Здорово! - с торжественным видом поднимая рюмку, сказал Игорь. Сегодня просто праздник какой-то. Это ж обалдеть можно: будем опять работать вместе, как когда-то. Чувствуешь?
- Чувствую, - соврал Илларион. Никакого праздника у него в душе не было. Встретить своего бывшего ученика и боевого товарища было, конечно, приятно, но ученики во все времена отказывались понимать одну истину: их у учителя сотни, в то время как учитель у каждого из них всего один. Со времен Афганской войны через руки Забродова прошло столько курсантов, что он давно потерял им счет. А сколько их не вернулось с больших и малых войн, за эти годы! Невысокий гибкий крепыш, сидевший напротив с рюмкой в руке, когда-то, как и сам Забродов, принадлежал к элите великой армии. На мгновение Иллариону показалось, что лицо Игоря Тарасова меняется, приобретая новые черты и совсем другое выражение, словно на него, как на экран, проецируются портреты всех, кого он когда-то знал, от генералов до рядовых. "Старею, - подумал Забродов. - Выпил двести граммов и окосел, привидения мерещатся..." Он знал, что обманывает себя, и, чтобы заглушить горечь, поднявшуюся со дна души, предложил:
- Давай по последней, сержант. За спецназ!
Эти слова мгновенно стерли с лица Тарасова блаженную улыбку.
Губы бывшего сержанта сжались в прямую линию, он резко встал, с шумом отодвинув табурет, и высоко поднял рюмку.
- За спецназ, - эхом повторил он.
***
В тот вечер Татьяна Тарасова возвращалась с работы не в самом веселом расположении духа. Тетка Люба, жившая в Твери и собиравшаяся отойти в мир иной приблизительно каждые полгода, на этот раз, похоже, была как никогда близка к приведению своей угрозы в исполнение: пришедшая три дня назад телеграмма была заверена врачом и не оставляла места для сомнений. Брат Татьяны Игорь уехал в Тверь сразу, а Татьяна, к своему великому стыду, не смогла вырваться с работы. Стоило ей заговорить об отпуске за свой счет, как редактор поднял глаза от корректуры и уставился на нее таким взглядом, словно она выразила желание голышом станцевать у него на столе.
- Не понял, - сказал он. - Умнее ты ничего не придумала? Меня долбят со всех сторон.., за ваши, между прочим, с Кареевым выходки... А ты, значит, как у классика: "В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов"?
Нет, солнце мое, Татьяна свет Петровна, сама кашу заварила, сама и расхлебывай. И потом, если мне не изменяет память, ты уже ездила к умирающей тетке три месяца назад!
Татьяна сдержала готовое сорваться словечко, которое ни за что не пропустил бы в печать ни один редактор, рывком распахнула сумочку, вынула оттуда телеграмму и припечатала ее к поверхности стола поверх корректуры, которую просматривал ее шеф.
- Вот, - сказала она. - Я же не виновата, что она умирает каждые полгода. Что прикажете делать - пристрелить ее?
Редактор неохотно заглянул в телеграмму поверх очков, покашлял в кулак и заговорил тоном, каким разговаривают с милым, но не в меру капризным ребенком.
- Послушай, - начал он. - Считается, что мы живем в свободной стране, и каждый волен поступать так, как ему заблагорассудится. Я с этим не спорю, но у меня имеется маленькое уточнение, о котором многие - и вы с Кареевым в том числе, - почему-то всегда забываете, хотя оно лежит на поверхности: свобода предусматривает ответственность за свои поступки. Я говорил вам: не трожьте это дерьмо. Я говорил: будут неприятности. Теперь неприятности наступили. Вот у меня на столе лежит повестка в суд. А Кареев предусмотрительно смылся!
