— И… вы действительно считаете… что она не обладает никаким даром?
— Но послушайте, Бернар!.. Я надеюсь, что хотя бы вы не принимаете всерьез подобные бредни! Аньес — и дар ясновидения!
Элен сухо усмехнулась и быстро вышла. Пианино смолкло. Я схватил свой плащ… Мне было уже невмоготу переносить атмосферу этого дома, я испытывал потребность пройтись, подумать, хотя прекрасно знал, что наткнусь на ту же неразрешимую проблему.
Серые плиты набережной уходили в черную воду. У подножия лестницы дремала Сона, отражавшая мосты, тучи, фасады зданий, камни, которые казались менее реальными, чем их отражения. Я постоянно спрашивал себя: каким же образом Аньес удалось с потрясающей точностью воспроизвести характерные приметы лица Бернара — человека, ей совершенно незнакомого, поскольку она упорно называла его Жервэ? Будь я Бернаром, я бы, полностью разделяя убеждения Элен, не преминул бы одернуть Аньес: «Кончайте эту канитель, малышка!» Но делать нечего — я не Бернар, а Жервэ. Бывало, раньше, до войны, найдя тему какой-то мелодии, я целыми днями пытался поймать то приходящий сам собою, то вдруг исчезающий мотив, как бы искушающий меня и удаляющийся, и чувствовал тогда, что музыка рядом со мной, что, будучи невидимой, она существует где-то совсем близко. Я не выдумывал ее — она жила во мне. Я видел ее, будто в тумане, сначала бесформенной, затем постепенно обретающей очертания и превращающейся в четкий образ. В моем сознании нотные знаки слагались в мелодию. Из личного опыта мне было известно, что искусство — это тоже дар внутреннего видения. Концерт, который я начал писать еще до войны, постепенно рождался и создавался из ночи, из пустоты, из неизведанных пространств моей души. А что, если бы вместо дара сочинять музыку природа наградила меня даром видеть ранее незнакомые мне лица?.. Но если Аньес действительно ясновидящая, тогда я точно пропал… Ведь если она захочет, то образ Бернара возникнет перед ее глазами и в конце концов заявит: «Я Бернар!» А еще она может присмотреться ко мне и увидеть мое прошлое, то, что мне пока удается прятать за крепко запертыми дверями моей памяти… Я представил, как она увидит мою жену, черную воду, каноэ, мужчину, стоящего сзади, неловкий взмах весла… И тогда укажет на меня пальцем и объявит: «А ведь вы не Бернар, вы Жервэ!»
Я облокотился о парапет набережной; внизу, словно чудовищная рыба, плавало мое отражение. Сознательно или нет, но я хотел влезть в чужую шкуру, а теперь Бернар предавал меня, ускользал; мое лицо покачивалось на волнах, искажающих и вытягивающих его; как медуза, плавало среди камней, и маленькие рыбки поклевывали его. Я выпрямился с усилием, как глубокий старик. Меня окружал изрезанный бесчисленными ходами и изрытый тысячами убежищ город. Но я устал скрываться, с меня хватит! Пусть Аньес узнает все. Бернар или Жервэ — какая разница!
Я возвратился домой, потому что подходило время обеда и я проголодался. Элен, не произнеся ни слова, села за стол первой. Из нас троих Аньес, как мне показалось, вела себя наиболее естественно. Ее близорукость позволяла ей смотреть на нас и в то же время не видеть. У меня, наверное, было виноватое выражение, когда я протягивал руку к блюду и накладывал себе в тарелку ветчину, говядину и сыр, разумеется добытые ясновидением Аньес. Невыносимо напряженная обстановка в доме к вечеру накалилась еще больше. В нашем квартале внезапно вновь появилось электричество, и люстра заливала столовую праздничным светом. Мы ели и слушали, как мы едим: звон вилок о тарелки, хруст хлебной корочки — все становилось невыносимым. Я чувствовал принужденность и скованность в движениях, а кроме того — ужаснейшую скуку. Наверное, она и подтолкнула Аньес к запретным развлечениям, и снова сильное неутолимое любопытство потянуло меня к девушке.
Встав из-за стола, мы расстались так холодно и отстраненно, как случайные спутники по купе. Я выходил вслед за Элен и дернул ее за рукав, а потом пошел курить в большую гостиную. Несколько минут спустя появилась Элен.
— Вы хотели мне что-то сказать, Бернар?
— Да… Я хочу сказать, что дальше так продолжаться не может, и вы это прекрасно понимаете! Мы здесь сидим, словно хищники, запертые в одной клетке и готовые в любую секунду разорвать друг друга в клочья…
— Видите ли, я к этому уже привыкла — ведь я не первый год живу в такой обстановке.
— И что, вы не нашли никакого выхода?
— Увы, никакого. Поймите меня, Бернар, поставьте себя на мое место… Аньес мне сестра лишь наполовину. Мой отец унаследовал крупное предприятие, но его вторая жена — мать Аньес — умудрилась все промотать. Он подобрал ее в каком-то казино. Бедный папа!.. Он убил себя непосильным трудом, пытаясь поправить положение. Мне одной пришлось воспитывать Аньес, и я делала это, как могла… Но я вам, наверное, наскучила своими бедами?
— Ну что вы, Элен, что вы!..
— До войны мне еще как-то удавалось сводить концы с концами. Отец оставил нам два дома. Этот записан на Аньес, а второй, в Вэзе, принадлежит мне, но я никак не могу продать его, а жильцы не хотят платить за квартиру.
— Я понимаю вас.
Подойдя к двери, ведущей в вестибюль, Элен внимательно прислушалась, а вернувшись ко мне, понизила голос:
— Аньес всегда доставляла мне множество хлопот. В сущности, у нее такая же натура, как и у ее матери. Им всегда все должны, им всегда все плохо и все не так. Вы думаете, она ценит то, что мне пришлось перенести из-за нее? Как бы не так! Вы же видели, что произошло сегодня утром.
— Элен… Именно поэтому я и хотел с вами поговорить. Давайте все же предположим, что она говорит правду…
Элен, казалось, пришла в бешенство и схватила меня за руки.
— Вы ей верите? — прошептала она. — Да ведь она обманщица и к тому же больной человек! Да, больной! Вы знаете о том, что несколько лет назад она пыталась покончить жизнь самоубийством, приняв веронал?.. И все это под предлогом, что она, видите ли, несчастна… Прошу вас, Бернар, не поддавайтесь на ее уловки… Она способна на все!
Я мягко высвободил руку и обнял Элен за плечи.
— Ну-ну, успокойтесь… Мне казалось, вы более уравновешенная, чем Аньес, а вы, оказывается, еще легче выходите из себя. Я ведь только сказал: предположим, что она говорит правду. В конце концов, вы тоже не в силах доказать, что она лжет. Ведь она так точно описала Жервэ…
— Тем хуже, — резко оборвала меня Элен. — Я чувствую, что скоро буду бояться Аньес. Мне и без того пришлось немало натерпеться от нее. Все старые друзья нашей семьи отвернулись от меня. Я осталась одна. Совсем одна…
— Одна… но вы же со мной, Элен.
Из глаз у нее брызнули слезы. Она нежно положила свою голову мне на грудь.
— Увезите меня отсюда, Бернар. Мне надоела такая жизнь… Я просто боюсь ее. Женитесь на мне… Формальности можно быстро уладить, и мы сразу же уедем туда, куда вы захотите. Только, ради бога, подальше отсюда!.. А ее оставим здесь…
Я не предполагал, что наша беседа примет такой оборот.
— Послушайте, — сказал я. — Вы, без сомнения, правы, но прежде, чем решиться на это, необходимо все взвесить; к тому же оставлять здесь вашу сестру совсем одну вовсе не безопасно.
— Почему не безопасно?
— Но вы же сами только что сказали, что она больной человек. Доверьтесь мне, Элен. Я хотел бы понаблюдать за Аньес, разговорить ее, понять, занимается она шарлатанством или сама верит в свой дар.
— Но я не хочу вас терять…
— Вы вовсе не рискуете потерять меня, Элен.
— Вы уверены, что любите меня?
— Да, конечно.
Я несколько раз чмокнул ее в волосы и, довольный полученным молчаливым согласием, сделал вид, что хочу проводить ее до спальни.
— Нет, — сказала она. — Вот этого не надо.
Я терпеть не мог кокетства и потому не стал настаивать. Теперь мне не терпелось увидеть Аньес. Я подстерегал ее целый день, но мне так и не удалось остаться с ней наедине. Она приходила в столовую последней и первой вставала из-за стола, а остальное время проводила, закрывшись в своей комнате. Казалось, я больше для нее не существую. Мои беспокойство и озлобление росли час от часу. И в конце концов я не выдержал: пошел и постучался к ней. Она открыла дверь, выражение лица ее было мрачным, во взгляде сквозило беспокойство.
— В чем дело?
— Аньес, пустите меня на минутку. Только на одну минутку…
— Это вас Элен подослала?
— Да нет же.
— Ну тогда заходите быстрее.
Я вошел, еще не зная, что буду делать дальше. Как только дверь за мной захлопнулась, я заключил Аньес в свои объятия. Клянусь, я даже не мечтал о том, что произошло затем. Я почувствовал себя словно больной под наркозом: все видел, все слышал, но как бы находился в другом мире. Желание обожгло меня, как раскаленное железо. Крик готов был уже сорваться с моих губ, но ледяная ладонь Аньес закрыла мне рот. Я задыхался, я изнемогал. Сердце глухо билось у меня в горле. И в лабиринте моих переживаний маячила одна мысль: «Она все обо мне знает… Она меня видит насквозь. Она знает… Все знает…» Я посмотрел на Аньес: ее глаза блестели, как раскаленные звезды.
