Забор натужно стонал и скрипел под тощей, но весьма массивной и костлявой тушей психоаналитика, но все-таки держался. Когда же Кругляшов забрался на самый его верх, всем своим видом напоминая композицию «собака на заборе», и с силой оттолкнулся от досок ногами, — несчастное ограждение наконец не выдержало.
Целый его пролет выворотился и, ломая стойки, рухнул на землю, а Кругляшов, которого огрело обломком доски по длинной спине, невольно присел от удара и виртуозно выругался.
— Бля… понастроили тут чудес мусорной архитектуры… — пробормотал он. — Какие-то бревна падают… этих строителей надо было посылать в Грозный, защитные укрепления строить: ни один чеченец не прошел бы… свалился бы от восторга!
Бесспорно, Кругляшов перелез бы через забор так, что тот и не скрипнул — физическая подготовка и координация движений вполне позволили бы, — но сегодня он изрядно перебрал спиртных напитков.
Он тяжело перешагнул через вздыбившийся обломок рельса, невесть кем и неизвестно зачем заплавленный в «коровью лепешку» грязного асфальта, и направился к темной громаде недостроенного дома. Задрал голову. Неизвестно, какая жидкость из числа содержащихся в его организме ударила ему в голову, но Кругляшов пробормотал:
— Мм-м… кирпичиков двадцать бы мне уволочь отсюда… туалет подлатать.
К счастью, он не сумел претворить свое намерение в жизнь, а свалился под многострадальным забором и уснул мертвецким сном, храпя на всю округу. Проснулся он, наверно, около одиннадцати часов вечера от пронизывающего холода. Около одиннадцати — это потому, что его наручные часы показывали семь минут двенадцатого. Впрочем, если бы Кругляшов был чуть трезвее, он бы понял, что часы просто остановились.
Он поднялся и медленно побрел по пустой улице, рассеянно глядя себе под ноги. Он так погрузился в себя, что не заметил, как траектория его передвижения пересеклась с координатами ближайшего фонарного столба.
Бедолага поднял голову только в самый последний момент и подумал, что надо бы свернуть влево или вправо, но, пока мозг выбирал направление, неверные с похмелья ноги уже сделали роковой шаг, и Кругляшов пребольно стукнулся лбом о шершавую прохладную металлическую поверхность.
— Баля-кха-муха…
Это столкновение более-менее привело его в чувство. Психоаналитик потер пострадавший лоб и, ускорив шаги, внимательно огляделся по сторонам, словно человек, только что вынырнувший на поверхность из бурных океанских волн. Самочувствие Кругляшова было далеко от оптимального. Попросту говоря, его банально тошнило от выпитого у Маркаряна разнокалиберного спиртного. И это несмотря на то, что со стороны он выглядел уже достаточно трезвым и даже почти не качался.
Конечно, почти — это по его собственному глубочайшему убеждению. Милиционеры патрульно-постовой службы, в чью обязанность вменяется отлов перебравших алкоголя субъектов, почему-то обычно думают иначе.
Через несколько шагов ощущение тошноты стало совершенно нестерпимым.
Кругляшов свернул в первую попавшуюся подворотню, оперся левым плечом на деревянный столб, поддерживающий какой-то навес, перегнулся вперед, и его вырвало. Рвота оказалась кратковременной. Олег Кругляшов распрямился и в тот же момент почувствовал на своем плече чью-то руку.
Он обернулся и увидел — в размытой белесой дымке, словно то была старинная картина, — смутно знакомое лицо и строгие глаза за затененными стеклами очков.
— Где же это ты так напился, Кругляшов?
Голос звучал словно со стороны, как бы из глубокого гулкого ущелья.
Или из пустой сорокаведерной бочки. Олег тут же поспешил поклясться про себя, что со следующего дня — ни грамма спиртного! Все! Хватит!
Непроизвольно эта здравая мысль прозвучала вслух и была облечена в следующую вербальную форму:
— Ну-у-у… шоп ищщо рраз… да не… я же с сегодняшнего дня… а какое севво… число?
И с места в карьер он принялся рассказывать историю о том, как двое его друзей, приняв LSD-25, долго разговаривали с фонарным столбом, приняв его за профессора философии Геттингенского университета. При этом Кругляшов идиотически улыбался, подмигивал и с ходу предложил неизвестному отправиться в кафе. Нет, они уже закрыты, уточнил он, и следует пойти к нему, Кругляшову, домой. Там хорошо и тепло, хотя туалет — на улице, увы!
Впрочем, он не успел сказать и половины, как был остановлен холодным вопросом:
— Что это ты орешь на всю улицу, болван? Время уже за полночь!
— Д-да? А в-вы… что тут делаете… А?
— Я тут живу.
— Д-да? — Кругляшов запрокинул голову и увидел на стене дома огромный рекламный щит гипермаркета «Король Лир». — З… десь?
— Здесь, — кивнул собеседник.
— А-а-а… так это вы… Алекс… не помню Никола… Сер…
— Узнал? — холодно откликнулся встреченный им человек, и мрачным огнем блеснули его глаза за темными (совсем не для ночного времени суток) стеклами очков. — Даже странно!
— Д-да! Ну-ка… по шампусику! А?
— Ты знаешь: я пью только водку.
— Тут смешная история вышла, в натуре… В доме у моего друга Маркаряна… в двенадцатой квартире… живет а-адин чудик… — начал Кругляшов.
— В этом его существенное отличие от тебя, — прервал собеседник.
— Ч-чего?
— Он живет, а ты — нет!
— Это шутка, да? «А маленькие-е часики смеются: тики-так!» — дурным голосом завыл Кругляшов и вдруг почувствовал, что ему стало трудно дышать: в горле что-то сдавленно забулькало, заклокотало… и с запоздалым ужасом он почувствовал на губах солоноватый привкус…
Через несколько мгновений его рот словно разорвался в беззвучном крике, больше похожем на предсмертный клекот птицы, и выплеснул целую струю горячей темной жидкости.
Кругляшов грузно упал, чтобы больше никогда не встать.
Затянутая в перчатку рука выдернула что-то тонкое и длинное из горла Кругляшова.
— Тики-так… — пробормотал убийца и, поднырнув под рекламный щит маркаряновского магазина, мгновенно растворился во тьме.
Маркарян трясся не столько от холода или страха, сколько от перепоя. Оказалось, что он все утро орал Кругляшову, чтобы тот приготовил ему глинтвейн — средство от всех болезней: и согреться, и похмелиться. Но Кругляшова в квартире не было — выяснилось, что поздно вечером он разругался с Гамлетом Бабкеновичем и ушел ночевать к себе домой, благо жил неподалеку.
Все это я узнала не от Кругляшова, а от самого Маркаряна. Владелец гипермаркета «Король Лир» костерил своего собутыльника почем зря, и не за какую-то конкретную вину, а за то, что его не оказалось под боком в столь критический момент.
Пришлось временно переквалифицироваться в повара и приготовить Гамлету Бабкеновичу и глинтвейн, и завтрак. Сделала я это весьма кстати, потому что, начиная с восьми часов утра, на один домашний и два мобильных телефона Маркаряна обрушился такой шквал звонков, что он едва успевал поворачиваться и что-то лепетать. Из обрывков этих разговоров я и узнала, что к чему. Маркарян хвастался тем, что старый свой загородный дом продал, купил новый, и этот новый — нечто необыкновенное, с изюминкой, с перчиком, и что все гости, друзья и родные просто пальчики оближут, когда увидят, как устроился их Гамлет.
Говоря это, Гамлет Бабкенович и в самом деле облизывал пальцы.
Пока Маркарян принимал поздравления и обещал быть на месте ровно в полдень, я погрузилась в размышления.
«Интересно, что он купил? — думала я. — Что-то и его, и всю его компанию, ныне покойную, тянет на недвижимость. Мельников хотел купить квартиру, в которой живет тот полоумный тип, и так нехорошо кончил. Теперь вот Маркарян делает крупные покупки, и как раз в тот день, когда ему пророчат погибель, он собирается праздновать свой юбилей в новом доме на природе. Интересные зацепочки. Только к чему они?..»
Не знаю, зачем я сделала то, на что меня в следующую минуту подвигла шальная мысль. Маркарян отправился в ванную бриться и умываться, а я выскользнула в общий коридор и бесшумно притворила за собою дверь. На всякий случай закрыла ее на все замки — ключи от маркаряновской квартиры у меня были. Конечно, не следовало оставлять его одного, но интуиция подсказывала, что моя отлучка длительностью в пять минут останется без трагических последствий.
Что-то так и тянуло меня в квартиру напротив.
…Щелкнул замок. Я вздрогнула. Нервы, Женечка, нервы! Приоткрылась дверь. ТА САМАЯ дверь. Наверно, я была готова увидеть в образовавшемся темном проеме все, что угодно. Вплоть до светящихся глаз дьявола или тому подобной чертовщины. Конечно же, ничего похожего я не увидела. Дверь распахнулась еще больше, и я увидела обитателя квартиры номер двенадцать.
У него было длинное, белое, какое-то… мертвое лицо. В глазах — невыразительных, тусклых, неопределенного цвета — светилась ровная блаженная приязнь ко всему миру. Одет был этот овеянный страшными легендами человек в пузырящиеся на коленях брюки и грязную серую рубашку с засученными рукавами. Он взглянул на меня — нет, сквозь меня! — и вдруг проговорил дребезжащим жиденьким голоском (такой звук бывает у струи воды, бьющей в дно пустого жестяного чайника):
