У него было длинное, белое, какое-то… мертвое лицо. В глазах — невыразительных, тусклых, неопределенного цвета — светилась ровная блаженная приязнь ко всему миру. Одет был этот овеянный страшными легендами человек в пузырящиеся на коленях брюки и грязную серую рубашку с засученными рукавами. Он взглянул на меня — нет, сквозь меня! — и вдруг проговорил дребезжащим жиденьким голоском (такой звук бывает у струи воды, бьющей в дно пустого жестяного чайника):
— В гости едете? Это хорошо. Я тоже люблю ездить в гости. Только меня не приглашают. Много картин… Как вы думаете, красное на голубом — это красиво?
Я не успела отреагировать, как этот странный тип, видимо, пребывавший в прекрасном настроении, продолжал:
— Мне кажется, что это вульгарно. Знаете, вам никогда не казалось, что ваша голова — чайник?
— Сам ты чайник, — пробормотала я, и мне вдруг стало жутко. А что, если этот тип и мне напророчит, что называется, скромную такую могилку с крестиком? Да еще и назовет точную дату и обстоятельства, при которых меня обеспечат вечным покоем? Я попятилась и услыхала следующее изречение:
— Просто в чайник наливают сначала одну воду, потом другую, потом третью… понимаете? Вода вообще — опасная штука. А вот обои с желтыми бабочками на красном фоне — это, по-моему, ужасно. Согласны?
Я не позволила себе окончательно влипнуть в какие-то глубинные страхи, которые взбаламучивал в моей душе этот типчик. Приблизилась к нему и, глядя ему прямо в глаза, произнесла:
— Мне нужно с тобой поговорить. Кстати, а где же твоя лампа?
Последняя фраза, как оказалось, была сказана не зря: он оживился и даже заулыбался, показывая все свои зубы. Я толком не разглядела, что у него за зубы, свои или вставные, но подумала, что они, по-видимому, не знали щетки и пасты уже лет десять.
— Лампу, — повторила я.
Он попятился и сделал жест рукой, приглашающий следовать за ним в квартиру.
…Не могу сказать, что это далось мне совершенно спокойно.
Пройдя длинным темным коридором, жилец двенадцатой «нехорошей» квартиры нырнул в темный проем, оказавшийся входом в одну из комнат. Окно было завешано тяжелой занавеской, почти не пропускавшей света. Я приблизилась к хозяину, который тотчас же вцепился в закоптелую керосиновую лампу и смотрел на меня, диковато улыбаясь. Я спросила:
— Ты кто?
«Чем проще вопрос, тем быстрее до него дойдет, — подумала я. — А если он только изображает сумасшедшего или имбецила, то на любые вопросы он может отвечать… или, напротив, не отвечать».
— Ты кто? — повторила я.
Он зашевелился и шумно вздохнул. Только после того, как я в третий раз повторила свой вопрос, он облизнул губы и дал следующий ответ. Как оказалось, довольно внятный:
— Я здесь живу. Я рад, что ты пришла. Ты, наверно, не хочешь меня убить? А те люди хотели меня убить.
«Те люди, — с ошеломляющей быстротой промелькнуло в моей голове, — это, наверно, Феоктистов, который сейчас в больничке отдыхает, и Карасев!»
— Я не хочу тебя убить, — почти по слогам произнесла я, — а кто хотел тебя убить?
— Я не знаю. Они подошли ко мне, а потом кто-то подал мне руку, и меня вытащили из цветочной клумбы. Я вообще люблю, как пахнут цветы, — добавил он, совершенно отклоняясь от темы. — А ты?
— Я тоже. Значит, ты не помнишь, что произошло с тобой и с теми людьми, которые хотели тебя убить? Значит, им что-то помешало это сделать, так?
— Да. Так. То есть — нет. И вообще, я ничего не знаю, почему вы меня… ко мне… Уу-у-у… — вдруг сказал он, поднимая глаза к потолку, — вот это шик! Нет, ты посмотри, посмотри!
Я подняла глаза и увидела обшарпанный потолок, который мой собеседник, верно, видел сотни раз и едва ли всегда находил в нем какой-то особенный шик. А он продолжал нести свою ахинею:
— И люстры, и картины… Особенно мне нравится вот эта — «Рождение Венеры». Я в школе учился! — сообщил он мне с такой гордостью, с какой нормальный человек, наверное, сказал бы: «Я закончил Сорбонну». Или — МГИМО, ВГИК… По всей видимости, жилец двенадцатой квартиры объяснял мне, из каких источников ему стало известно о существовании общепризнанного мирового шедевра: картины Боттичелли «Рождение Венеры», которую он упомянул в своей «содержательной» речи.
Я попыталась спросить его еще о чем-то важном — о смерти его соседей и о том, откуда ему стали известны подробности этих смертей, но тип с лампой понес такую околесицу, что я вынуждена была отказаться от мысли выдоить из него что-либо полезное и содержательное.
Вел он себя как человек абсолютно невменяемый. Хотя проблески сознания у него встречались.
…И самое главное!!! Он с ходу сказал, что я собираюсь в гости! Нет, конечно, такое можно просто угадать, все-таки сегодня воскресенье, многие ходят в гости, однако же он сказал это так уверенно… И эти его рассуждения! «Красное на голубом»! «Рождение Венеры»! И обои с желтыми бабочками на красном — совершенно не удивлюсь, если окажется, что в загородном доме Маркаряна есть такие обои и копия именно этой картины!
Жилец корчил рожицы и смеялся. Я поняла, что «сеанс связи» закончен. И вышла из странной квартиры.
* * *
Гамлет Бабкенович был уже выбрит и полностью одет, когда я вернулась из двенадцатой квартиры. Уж конечно, ничего с ним не случилось, более того, он стал выглядеть гораздо лучше, по сравнению с тем, в каком виде я его оставила.
— Гамлет Бабкенович, — с ходу атаковала его я, — вот я хотела поинтересоваться, в вашем загородном доме или вообще на всей жилплощади, которая вам принадлежит, есть такие обои — красные с желтыми бабочками? А? Вы припомните, припомните!
Маркарян втянул голову в плечи, что явно являлось симптомом усиленных раздумий.
— Нет, — наконец сказал он. — Нет у меня таких обоев. Красные? С желтыми бабочками? А что, ничего — красиво. Надо будет такие поклеить.
Я вздохнула. У моего нового клиента, как и у многих богатых кавказцев, да и не только кавказцев, оказался дурной вкус.
— Не надо вам их клеить, — сказала я.
— Почему?
— Не надо — и все. Лучше скажите, любите ли вы картины?
— Картины?
— Ну да.
— Люблю. Особенно эти… натюрморты. В натуре, значит. Где голые бабы. — Он подозрительно посмотрел на меня и осекся.
Я не стала переубеждать его в том, что натюрморт не имеет никакого отношения к обнаженной натуре, скорее уж, к «ню». Но курс искусствоведения в мои обязанности не входит. Думаю, не имеет смысла спрашивать, есть ли у Маркаряна картина «Рождение Венеры». Едва ли он о ней знает. В отличие от его соседа, кстати. Я пошарила по комнате глазами и неожиданно для себя наткнулась на толстый альбом с надписью «Ренессанс». Я сняла его с полки под недоумевающим взглядом хозяина «Короля Лира», раскрыла и, быстро найдя нужную репродукцию, показала Маркаряну:
— Вот. Боттичелли, «Рождение Венеры». Нет ли у вас такой картины… точнее, ее копии?
Он некоторое время рассматривал шедевр итальянского художника, а потом вдруг всплеснул руками и обрадованно произнес:
— Видел! Видел я такую!
— Значит, у вас она есть?
— Да нет, зачем у меня? В клипе видел. Где Меладзе и эти три… «Виа-гра». Там еще песенка такая, сейчас ее постоянно гоняют: «А три реки впадали в океа-а-ан», — пропел он.
— Гм, — протянула я. — Клип… да.
— А ничего тут дэвушка, да, — продолжал развивать «мысль» Маркарян. — Грудь, правда, маловата. А так — ниче!
…Богиня Венера не могла и надеяться на такую «похвалу» со стороны тарасовского торговца Маркаряна!
Через час мы выехали по направлению к загородному дому Гамлета Бабкеновича. Кажется, он оттаял: мое ли присутствие, или же ясный, светлый, радостный денек придали ему оптимизма; или факт того, что у него день рождения, — но всю дорогу он был бодр, весел, обуреваем многочисленными планами, вещал что-то «в тему» и «не в тему», а под конец сообщил мне, что, помимо отмечания юбилея, пройдет также церемония освящения его нового дома, в связи с чем приглашен священник.
— Отлично! — отрывисто сказала я.
* * *
Маркарян не обманул.
Вилла армянина в самом деле заслуживала того, чтобы отпраздновать на ней славный (не особенно круглый, тридцативосьмилетний всего) юбилей одного из крупнейших бизнесменов нашего города и всего нашего региона. Не зря он ею хвастал. Такого дома, верно, не было даже у покойного Алексея Бармина, хотя банкир был и побогаче Гамлета Бабкеновича. Впрочем, дом впечатлял только по размеру, но отнюдь не по архитектурным своим достоинствам. Эти «пропилеи» представляли собой внушительнейшее сооружение, изрядно смахивающее на средневековый замок — то ли остроконечными башенками с круглыми окнами по углам здания, то ли стенами с контрфорсами и стрельчатыми окнами.
К тому же, по всей видимости, строение изначально состояло из двух корпусов разного возраста и назначения. Здание с башенками и контрфорсами, без сомнения, представляло собой типичный образчик новорусской архитектуры. В свое время, а именно, в 1998 году, такие «коробки» можно было покупать за бесценок, поскольку хозяева, опрометчиво отгрохавшие эту роскошь в расчете на лучшую жизнь, разорились в результате августовского дефолта. Надо сказать, загородный дом Маркаряна был высотой с пятиэтажку, да и габариты его были впечатляющими.
