— Это как же? — удивился я.
— Очень просто. У нас раз навсегда заведено: без директора птичка не пролетит! Он всегда на месте, как капитан на корабле.
— Не знаю, я никогда на корабле не был, — сказал я удрученно.
Карманов рассмеялся.
— А я был, в круиз вокруг Европы ездил. И с капитаном подружился, боевой парень! А вот отдыхать ему некогда… И нашему капитану то же самое!
— Но ведь человек не может без отдыха! — вступился я за директора.
— Лавировать приходится. Бывает и межсезонье, бывают дни потише, ну, наплыв гостей поменьше, ему и удается дух перевести. Вот как сегодня, например.
— А-а, исполком и другие дела в городе! — догадался я. — Рад за вашего капитана… Жаль только, мне не повезло, хотелось бы поскорее это дело нудное закончить…
Карманов наклонился ко мне и тихо, доверительно сказал, почти прошептал:
— В Оздоровительном комплексе он… — посмотрел на часы и добавил: — Уже наверняка попарился, сейчас на «восточной» греется, потом общий массаж и бассейн. Я вам ничего не говорил, но только и мне это дело уже — во!
И он провел пальцем по горлу.
Мы дружески попрощались, но в дверях я вспомнил, обернулся.
— Да, чуть не забыл: мне хотелось бы с Мариной, официанткой, потолковать…
Карманов нахмурился, сказал сквозь зубы:
— Да ее ж там не было…
— Где? — не понял я.
— На площадке. — И повторил с нажимом: — Ее там не было.
— Не было, так не было, — легко согласился я.
— Вот и договорились, — оживился Карманов.
Он опять улыбался, и лицо его было мне странно знакомо.
Я шел по улице, лениво размахивая своим нетяжелым портфелем, и размышлял о причинах возникшей у меня неприязни к этим людям, которые именовались в деле «свидетели и потерпевшие». Долго думал, а ответа не нашел, потому что все варианты объяснений были либо несерьезными, либо оскорбляли мое достоинство.
Многие поколения моих предков были пастухами и скотоводами-кочевниками. Древнее предание, ставшее уже историческим предрассудком, считает, что кочевник всегда презирал торговца. Кочевник и деловитость — понятия несовместимые. В своей очень простой и невыносимо трудной жизни кочевник пробивался смелостью, терпением, стойкостью, спокойной неприхотливостью, но никак не хитростью, не ловкостью, не быстроумием.
С незапамятных времен пастух-табунщик своими ногами промерил глубину горизонта и знал, что Земля — шарик, растянутый на кочевые переходы от пастбища к водопою.
И постижение замкнутости всех жизненных маршрутов сделало его философическим лентяем, безразличным к богатству, снисходительно принимающим сытный обед и теплый ночлег и равнодушно презирающим холод и бескормицу.
Наверное, это очень сильная штука — генетическая память. Ведь мое профессиональное бескорыстие и честность — это не достоинство, не добродетель, не кокетливая поза. Это, скорее всего, форма жизнедеятельности моих генов, переданных мне предками кочевниками.
Я кочую непрерывно по жизни, как неостановимо мчащийся неоновый автомобильчик на рекламе такси. А кочевнику груз накопленных дорогих вещей обременителен. У меня нет вкуса к изысканной еде, так что и гастрономические вожделения мне чужды, и выпиваю я мало, мне при моей нервной системе скорее показан бром. Да и страсти модников по фирмовой одежде мне неведомы. Таким образом, все мои морально-устойчивые достоинства — суть сумма неразвившихся пороков. Да и вообще как-то совестно считать добродетелью отсутствие в тебе четкого накопительски-потребительского инстинкта.
А чего ж тебе надобно, старче?
Не знаю.
Своим небыстрым умом я понимал, какая это иллюзия — понятие «беспристрастность закона». Дело в том, что беспристрастность закона — не выдумка, не лозунг, не абстрактная идея.
Беспристрастность закона — мечта.
Между законом, точным, справедливым, мудрым, и его реальным исполнением пролегла приличная дистанция — шириною в жизнь, наполненная живыми людьми с их страстями и пристрастиями, пороками и добродетелями, симпатиями и антипатиями. И, покамест люди, слава богу, не решили препоручить исполнение закона электронным машинам, а вершат его сами, он несет на себе отпечаток личности тех, кто ему служит. И, может быть, сам-то закон беспристрастен, холодно чист и объективен, но люди на службе закона не могут быть беспристрастны. Жизнь, случается, ставит их в такие позиции, где беспристрастность или неуместна, или невозможна.
Я немного стыдился того неприязненного чувства, которое возникло у меня в общении с этими людьми — моими свидетелями и потерпевшими, уверенными в себе, твердо знающими, как надо жить, не ведающими сомнений и загадок, и думал о том, что, доживи я хоть до тысячи лет, мне никогда не научиться вести себя так же твердо и уверенно на бешеной автомагистрали бытия.
Никогда не придет мне в голову отправиться посреди работы в баню, пользуясь своим ненормированным днем, который вряд ли короче и проще, и беззаботнее чем у Винокурова. И вовсе не в том дело, что я формалист и трусливый дисциплинированный служака, а просто мое воображение скромного служащего, аккуратного исполнителя поражает эта беззаветная храбрость в обращении с установленными порядками, эта уверенная раскованность хозяина жизни.
И, вяло перебирая в голове все эти идейки, явдруг напал на поразившую и несколько напугавшую меня самого мысль: а почему бы мне не пойти в баню? У менятоже день ненормированный, я тоже работаю и в субботы, и в воскресенья, а случается, и по ночам. Почему бы и мне не пойти среди бела дня в баню, благо у меня есть прекрасный повод — встреча с человеком, которого мне нужно допросить по делу. Баня, конечно, не самое привычное место для официального допроса, но для знакомства и разговора с потерпевшим или свидетелем — это, возможно, самая удобная площадка.
Знающие люди утверждают, что нигде человек так не раскрепощается, нигде он так не свободен, нигде так не расторможен, как в бане. И, может быть, разговор вбане поможет торжеству беспристрастности закона. Я ведь исповедую железный принцип: если тебе чем-то неприятен человек, если ты не согласен с ним, если ты не веришь в его убеждения и не разделяешь его точки зрения, то попробуй встать на его место. Постарайся понять, чего он хочет, о чем думает, как живет, возможно, это поможет преодолеть барьер неприятия.
Ну и, конечно, существует еще одно важное обстоятельство. Оздоровительный комплекс, как высокопарно называется наша прекрасная городская баня, работает третий год, и я, ссылаясь на чрезмерную занятость, загруженность, бытовые неурядицы, повседневные будничные хлопоты, так и не удосужился ни разу побывать в нем, хотя, скорее всего, связано это с моей ленью и нелюбопытством.
Встреча с Винокуровым была дляменя тем моральным стимулом, который восполнил бы пробел в моих знаниях о помывочно-парильно-массажных достопримечательностях города, способных превратить меня в человека, молодого душой и здорового телом.
На «шестом» трамвае я доехал до центрального парка, с удовольствием прошел по его пустоватым, засыпанным осенней листвой аллейкам, пересек улицу Фурманова и оказался у ворот здания, похожего на старинную мечеть. Наверное, в этом храме моющиеся прихожане молились воде, пару и веникам, прося их дать здоровье, бодрость и свежесть души.
Баня была действительно великолепна. Она предлагала максимум придуманных человеком услуг и наслаждений, связанных с водной негой. Финская баня — сауна, русская парная, восточная баня с горячим каменным матрасом — суфэ, бассейн, разнообразные души, зал физиотерапии. Можно было прожить неделю, не выходя из этого капища воды и тепла.
В восточной бане, исполненной вовсем блеске ориентальной роскоши, народу было немного. И над всем этим великолепием царил Эдуард Николаевич Винокуров. Я сразу узнал его. Винокуров был окружен группой молодых людей, взиравших на своего предводителя с обожанием и оказывавших ему ежесекундно всякого рода почести и услуги, соответствующие, по-видимому, его сану парильного имама. А он в отличие от деспотичного аятоллы был демократичен, снисходителен и весел.
Красивый белокурый парень, судя по его ловким и гибким ухваткам, первоклассный массажист, разминая Эдуарда Николаевича, приговаривал нечто вроде банной молитвы:
— Баня — это чудодейственный процесс. Он возвращает нам силу и выгоняет шлаки… только во всем нужен регламент… Сейчас заканчиваем массаж и ложимся на суфэ… Прогреваем все мышцы, связки и косточки… Перегрева быть не может… Температура камня не выше семидесяти градусов… Потом идем в парилку… а там уже венички… Встаем, снова массаж, теперь уже точечный… бокал холодного шампанского… снова суфэ, затем бассейн, и что? Молодость и мощь никогда не покидают нас!..
