Может, поезд задерживается?
— Они сказали, что позвонят, когда будут за час до Ластвилля. Они уже выучили эту дорогу, не переживай. Мало ли, они все-таки не одни едут. У них есть стимул в этот раз доехать.
Грейс кивнула и почувствовала тепло внутри. Чак. Замечательный парень.
— Так, а у нас все готово? — Осборн приподнялся на локтях и оглядел яркую, заставленную растениями гостиную, похожую на тропики. — Постель гостевая заправлена, Чаку я привез еще одну кровать. Закуски в холодильнике, напитки в баре, я купил новую скатерть и те красивые стаканчики, которые тебе тогда понравились. А еще…
— Осборн, все в порядке. — Грейс улыбнулась, взяла его за руку. — Они были бы рады просто тому, что мы живы и на месте. Мы ведь год почти не виделись. Это главнее.
— Главнее, но все-таки хочется сделать так, чтобы они не вспомнили даже, что тут творилось раньше.
— Они не вспомнят.
— Хотел бы я также умело себе врать, Грейс, — усмехнулся Осборн, но на лице его так и не появилось улыбки.
Грейс все-таки соврала Жаклин — Осборн изменился. Лицо его все также оставалось юным и красивым, но все чаще в глазах темнела грусть. Его походка стала медленнее, будто ноги чувствовали груз ответственности за чужую жизнь на плечах. Осборн стал серьезным и дотошным — каждого работника лично проверял месяцами, отбирал скрупулезно. Тео как-то рассмеялся и сказал, что не поверил, что смог попасть к Грину на работу. Осборн за один день, случившейся почти десять лет назад, из молодого человека превратился во взрослого. Осборн оказался умнее и сильнее, чем виделся многим.
Грейс провела пальцем по внутренней стороне ладони Осборна и улыбнулась. Он все такой же теплый, горящий изнутри, как и тогда. Его огонь никогда не погаснет. В его глазах прячется потерянный рай.
— Тебе позвонил Кларк? Что сказал про песню? Ему понравилась? — спросила Грейс, не отрываясь от рассматривания длинных пальцев мужа.
— Понравилась ли? Да он в восторге! — Осборн хохотнул и улыбнулся в ответ. В уголках глаз его мелькнули почти незаметные морщинки. — Стихи ему очень понравились. Сказал, что я наконец-то написал что-то более понятное, что можно точно продвинуть на радио.
— Наконец-то! Всего лишь нужно было пару десятилетий постоянно работать.
— Ага! Правда ведь, такая маленькая цена для всенародного понимания и любви?
Грейс улыбнулась. Она знала, что Осборн не жалел о пройденном пути. Путь — не менее важен, чем его конец.
— А бридж 29? Он не заплакал?
— Он на бридже уже, мне кажется, вообще отключился.
— Тогда на радио лучше не пускать. А то люди будут попадать в аварии.
— А потом меня всем миром отругают и обвинят! — хохотнул Осборн. — Нет, мы ведь спрятали там послание. Кто-то ведь услышит.
— А Кларк не понял?
— Конечно не понял! Он отсылки к такой книжке точно не поймет, максимум — к песне. Но пока, наверное, не расслушал. Зато эта версия ему понравилась намного больше.
— Правда? С моим дополнением?
— Еще бы ему не понравились твои правки! Я подумал бы, что он умом тронулся.
— Разве же это правки? Так, немного мыслей.
— Твои мысли — одна на тысячу. Знаешь, Кларк мне ничего толкового не говорит. Привык совсем других продвигать.
— А я бы написала тебе стишок для поп-дуэта. Мог бы снять на песню что-то менее драматичное.
— А потом я зайду в туалет в кофейне и на унитазе услышу свою песню! — хохотнул Осборн.
Грейс улыбнулась. Ведь однажды такое случится — Осборн поймет, что его искусство и душу уже растащили на рингтоны, будильники и фоновую музыку для видео в социальных сетях. Но пока он еще не столкнулся с правдой лицом к лицу.
— А на Гластонберри 30? Он что-то внятное сказал?
Осборн развел руками.
— Даже если с Гластонберри не получится, я не особо расстроюсь. В следующем попробую. Другие фестивали есть, там тоже хорошо. Помнишь прошлогодние? Хорошо же было. А Кларк сказал, что постарается, но пока, говорит, мои песни не настолько разнеслись, чтобы выступать на таких крупных фестивалях. Нужно больше понятного звучания.
— Мне кажется, «Bliss» был вполне понятным. Всего в меру, мы же просчитывали порядок песен специально так, чтобы слушатель не выключал.
— Грейс, солнышко, но он для нас понятный, потому что мы его вместе делали. А для них-то — нет. — Осборн потянулся. — А вообще мне нравится писать радио песни. Приятно осознавать, что тебя понимают. Намного лучше, чем было в начале.
Грейс тоже помнила, как было в начале. Об Осборне никто толком не знал, но в душе он выстроил другую реальность, где уже был звездой. Во снах он падал спиной в толпу, сотни рук поддерживали его, передавали волной от края к другому. Осборн чувствовал прикосновения пальцев к коже через ткань одежды. Он слышал, как тысячи проговаривают слова его истории за ним, звук в звук, обращая лица к нему на сцене. Осборн видел их глаза, в которых застыли слезы счастья и надежды. Он знал, что это неправда, но до последнего верил в то, что когда-то так оно и будет. Кто может сказать, что это — нереальность, если один человек уже в нее уверовал?
Потом все произошло так, словно случилось быстро, но на самом деле готовилось всю жизнь. Предложение от продюсера, услышавшего выступление Осборна в подпольном клубе Лондона, запись первого альбома, второго и, наконец, третьего — «Bliss», который сделал Осборна настоящей, а не только живущей во снах, звездой. Благословение нашло его снова, уже в обличии собственных слов и музыки. Осборн смог подобрать выражения, аккорды, которые были понятны людям, но приятны и ему. Осборн наконец-то почувствовал, что значит быть тем, чьи слова повторяют. Он видел чужие глаза, чужие рты, открывавшиеся хором с его. Осборн чувствовал, как зрителей охватывает дрожь и дрожал с ними. Они — огромный организм, деливший часть души. Люди разных классов и судеб, но одной мечты и боли. С тех пор Осборн не мог понять, почему так мечтал быть непонятным для слушателя. Ведь только они (помимо Грейс) его и поняли. Зрители внимали его словам на
