Барбара Гордон - Польский детектив

Поезд полз, как черепаха, то и дело останавливаясь перед семафорами. Мне не спалось. Когда мы дотащились до Центрального вокзала, было уже полдесятого. Эля ушла в институт, оставив мне записку, чтобы я навел порядок в своей комнате и купил продуктов.

Я принял ванну. И только теперь почувствовал усталость. Завел будильник на три часа и лег.

Пронзительный звонок долго не мог разбудить меня. Я, не открывая глаза, пытался нашарить грохочущий «трактор», чтобы выключить его. Но звонок повторялся короткими, прерывистыми сериями. Я понял: это телефон. Машинально взглянул на часы: без пятнадцати три. Второй день моего неудавшегося отпуска. Через три часа я должен быть в аэропорту. А телефон все звонил. Я снял трубку.

— Вас вызывает Закопане, — а дальше я услышал шум и треск, сквозь которые еле пробивался слабый голос Тадека. Потом что-то щелкнуло, и он заговорил громко и ясно.

— У меня для тебя два известия. Первое: у Хробика есть дом в Кракове, там он живет под другим именем. Это было установлено позавчера благодаря анонимке, которая пришла в милицию. До сих пор Хробика боялись трогать из-за его якобы важных связей, а теперь языки развязались. Краковское дело важно потому, что там еще живы люди, которые знали его во время оккупации, он уже тогда владел этим домом. Дом принадлежал каким-то евреям, которые уехали перед самой войной, продав ему всю свою недвижимость. Соседи клянутся, что всю войну Хробик — для них он Хвасьчинский — просидел дома. На партизанские отряды, аресты гестаповцами, концлагеря и геройские побеги у него, скорее всего, не было времени. Это первое известие. Что касается второго, то очень сожалею, мне не хочется тебя огорчать, но ты ошибся. Хробик с десятого декабря прошлого года до четвертого января лежал в больнице в Закорая как раз вошла в комнату с подносом, он бросил на ходу, что вернется через час.

Мы вышли и через двадцать минут оказались на темной улочке. По обе стороны тянулись ряды одинаковых домиков с палисадниками, видимо, еще довоенные. Амерский медленно вел машину, внимательно всматриваясь в дома. Так мы доехали до конца улицы и оказались в тупике.

— А, черт бы все побрал, — пробормотал он. — Не видно ничего, в прошлый раз я был здесь днем. Давайте проедем еще раз.

Теперь мы ехали в обратном направлении. Не все номера домов были освещены. На перекрестке Амерский остановил машину.

— Кажется, здесь, — сказал он, вглядываясь. — Да… теперь я вспомнил. Вот тот дом справа, в глубине. Здесь я его высадил и еще посмотрел, как он вошел в калитку. Что дальше?

— Дальше надо найти того человека, с которым он встречался, — буркнул я. — В этом доме наверняка три или четыре квартиры. Вопрос, с кем он разговаривал…

Амерский посмотрел на меня и сразу понял.

— Вы хотите, чтобы я это установил? — не столько спросил, сколько подтвердил он и заглушил двигатель.

Я кивнул.

— Вам это будет проще. Давайте только подумаем, как это можно устроить.

Амерский уже вылезал из машины.

— Да просто скажу, что я журналист. Буду спрашивать всех по очереди, кто из них год назад написал нам письмо, потому что у меня есть важное известие для этого человека.

— Хорошо, — согласился я.

Он вернулся через несколько минут.

— Интересно, — объявил он. — Там нет никаких отдельных квартир. На дверях табличка с одной фамилией: Станислав Хамский. Когда я позвонил, вышел какой-то негр и с большим трудом объяснил мне, что Хамский здесь не живет, а сдает этот дом. Кажется, это была единственная фраза, которую он знал по-польски, потому что страшно намучился, пока произнес ее. Интересно.

Он завел машину, и мы медленно поехали от дома.

— Действительно, интересно, — вздохнул я. И в эту минуту решился. — Пан Мацек, — я пристально посмотрел на него, — могу ли я рассчитывать на вашу помощь в этом деле?

Он ответил не колеблясь.

— Конечно. Но я до сих пор не знаю, что это за дело.

— Я попытаюсь рассказать вам обо всем, что мне до сих пор удалось установить. В ту ночь, в декабре, когда меня вытащили из-за праздничного стола… или нет, начну, пожалуй, с самого начала…

С документами, касающимися домовладения на улице Ясельского, 8, я познакомился на другой день в районном жилотделе. И мои предположения подтвердились: дом этот был частной собственностью. Из документов следовало, что его владельцем раньше был некий Мариан Гайштлер, который в 1939 году выехал в Соединенные Штаты, где и живет до сих пор. После войны в полуразрушенное здание, согласно выданным ордерам, вселились жильцы. Своими руками, как могли, отремонтировали дом и разделили его на три отдельные квартиры общей площадью сто тридцать квадратных метров.

Из других документов я узнал, что в 1974 году был заключен контракт между Марианом Гайштлером, который действовал через своего доверенного в Польше, и Станиславом Хамским, до сих пор проживавшем на улице Садовой, 119, кв. 5, в Варшаве. Согласно этому контракту, Гайштлер продал Хамскому дом за четыреста пятьдесят тысяч злотых, что было подтверждено копией нотариального акта. Вместе с покупкой дома Хамский приобрел в вечное пользование и земельный участок, на котором стоял дом. Затем наступил обмен корреспонденцией между жилотделом, Хамским и жильцами дома. Немало скандалов, обид и жалоб заключалось в этих письмах. Жильцы напоминали, что после войны они своими силами и за свой счет отремонтировали дом, который был почти разрушен. А один из жильцов, Веслав Малецкий, утверждал, что владелец дома, Гайштлер, во время своего пребывания в Польше несколько лет назад заключил с ним устный договор, что если дом и будет продаваться, то Малецкому. Все жильцы протестовали против того, что новый владелец дома велел им переселяться в другие квартиры. В свою очередь Хамский ссылался на двадцать восьмую статью Жилищного кодекса, которая ему, как владельцу, давала право проживать в собственном доме. Для этого сначала надо было освободить хотя бы одну квартиру. Из этого документа ясно, что эта первая операция прошла относительно безболезненно, поскольку живший на первом этаже художник согласился переехать в квартиру на Садовой, где до сих пор жил Хамский. Хамский быстро занял квартиру на первом этаже, из которой выехал художник, и подал заявление о выселении Марии Пеньской с сыном, которая занимала одну квартиру на втором. Поскольку Пеньская не согласилась переехать ни в одну из квартир, которые ей предлагал Хамский, я старательно выписал все четыре адреса, фигурировавшие в документах, тем более что нигде не было уточнено, на каком основании Хамский предлагал ей эти квартиры, — владелец дома обратился в жилотдел с требованием принудительного выселения. Далее шел протокол о переселении Марии Пеньской вместе с сыном в квартиру по адресу: улица Акаций, 7, кв. 1. Итак, остался только вышеупомянутый Веслав Малецкий, который, как свидетельствовали документы, упирался изо всех сил и боролся настойчиво и энергично, рассылая заявления и жалобы во все возможные инстанции. Наконец жилотдел произвел принудительное выселение Малецкого, который и переехал по указанному Хамским адресу: улица Коперского, 17. До тех пор, как утверждал Хамский в одном из заявлений, там жила его сестра. Выселение произошло — эту дату я подчеркнул в своем блокноте — четвертого января 1976 года. Значит, Малецкий держался больше года. Последняя информация была особенно важна для меня, потому что это означало, что человеком, который заинтересовал Анджея этим делом, был именно Малецкий. Ведь только он — кроме владельца, который наверняка не был заинтересован в разговорах с журналистами, — в ноябре 1976 года проживал на Ясельского, 8.

Из домовой книги, которую я получил в жилотделе, следовало, что в данный момент в доме на улице Ясельского, 8, проживают Станислав Хамский, выписанный в январе 1975 года с улицы Садовой, 119, квартира 5, а также его сестра, Рышарда Хамская, выписанная в январе 1976 года с улицы Коперского, 17.

В тот же день я поехал на улицу Коперского. Дверь открыла пожилая седая женщина.

— Могу ли я увидеться с паном Малецким?

Она долго смотрела на меня большими печальными глазами.

— Муж умер, — сказала она наконец, — а вы…

— Умер? — этого я не ожидал. — Простите, я не знал об этом.

Она пригласила меня войти в дом. Это была скромная однокомнатная квартира с балконом. Я объяснил, зачем пришел, не вдаваясь в подробности. Важнее всего мне было узнать, обращался ли Веслав Малецкий к журналисту Зволиньскому по поводу дома.

Женщина расплакалась. Наконец она вытерла глаза вышитым носовым платком.

— Муж умер в апреле этого года. Он уже много лет страдал болезнью сердца — понимаете, война, концлагерь подорвали его здоровье. А эта история с домом совсем его подкосила. Мы в сорок шестом своими руками отремонтировали этот дом, каждый уголок стал нам родным. Пан Гайштлер, когда был в Польше в шестьдесят седьмом, говорил мужу, что он дом не продает, а если и надумает, то Веславу скажет об этом первому. А потом вдруг появился Хамский, уже как владелец дома. Муж считал это несправедливым, писал в разные инстанции, требовал разобраться. Да, он обращался к Зволиньскому, несколько раз разговаривал с ним. Он передал ему все адреса, по которым возил нас Хамский, предлагая квартиры. Мужа удивили, откуда у него такие возможности. Он ездил потом по всем этим адресам и убедился, что Хамский давно уже спекулирует квартирами.