Но Кеслер вспылил:
— Меня от этой зловонной клоаки теперь никакой силой не оторвешь. Теперь я беру инициативу в свои руки и буду бороться, пока наконец, наконец-то, чего-нибудь не добьюсь! — Он сказал это с жаром. Лакросс и Руссель с таким же жаром поддержали его.
Когда мы расходились по домам, Гастон Тильман догнал меня в коридоре.
— Я не верю, что ваша компания добьется успеха этой своей новой стратегией, — сказал он. Я перепугался.
— Почему?
— Здешние господа уже теперь чувствуют себя до такой степени уверенно, что вновь начали ставить палки в колеса фирме Клермона и Абеля — причем с невиданным прежде размахом. Эти люди считают себя неприкасаемыми, как небожители. И полагают, что никому не удастся привлечь их к ответу.
— Когда-нибудь это удастся, — ответил я, не веря ни одному своему слову.
— Нет, — устало возразил Гастон Тильман. — Вы ошибаетесь. День, когда этих людей привлекут к ответу, никогда не наступит, теперь я это понял. — И добавил по-детски беспомощно: «Наш мир порочен, мсье. И таким пребудет в веках».
На следующий день мы с Анжелой отправились на рынок Форвиль, работавший каждое утро. Здесь можно было купить все виды овощей, мясо, хлеб, вообще все на свете, причем очень дешево. Была тут и продажа цветов. Нигде в мире я не видел такого моря цветов всех оттенков, как здесь, на рынке Форвиль. Зрелище было настолько грандиозное, что я не мог глазами охватить всю красоту и богатство расцветки выставленных на продажу растений. Мы с Анжелой накупили продуктов и живых растений, сложили все в машину, поехали в Валлори и купили там напольные вазы и кувшины в стиле Али-Баба, потом вернулись домой и посадили все, что купили. Под конец мы были все в грязи, вместе выкупались, занимались любовью и заснули. Проснулись около пяти, оделись и поехали в город, чтобы выпить шампанского в «нашем» уголке на террасе отеля «Мажестик». Этот уголок теперь всегда ждал нас — его никто не занимал. Мы держались за руки и смотрели на море. Далеко на рейде уже стояли два громадных американских авианосца, и город заполонили американские матросы в белых мундирах. Для шлюх наступила горячая пора. Я рассказал Анжеле, что моя фирма решилась выполнить требования Николь Монье и ее друзей и заплатить кучу денег за дополнительную информацию, хотя для виду мы покуда выплатим страховочную сумму Хильде Хельман. В ближайшее время я должен буду узнать, сколько денег, каким образом и где именно я получу, чтобы оплатить моих информантов.
Мы поехали домой по Канадской улице, кишевшей американскими солдатами и проститутками, и я подумал, что моя проститутка Джесси наконец-то дождалась большого аврала, о котором так страстно мечтала. Это было в субботу, 1-го июля, и жара в Каннах стояла несусветная, жарко было даже на террасе у Анжелы. Мы сидели на открытом воздухе до утра и рассказывали друг другу про свою жизнь. Нам надо еще так много рассказать друг другу, и осталось еще так много всего, что нам предстоит вместе пережить, подумал я. А потом мысли мои перескочили на боли в ноге и на то, что, вероятно, за ними последует.
Ранним утром в понедельник прибыли оба ящика с моими вещами. Грузчики втащили их в квартиру Анжелы. Доставка заняла удивительно мало времени. Грузчики опорожнили ящики, получили чаевые и испарились. Анжела была очень взволнована.
Мы с ней вместе разложили мои вещи в стенном шкафу, который Анжела освободила для этой цели, при этом она пела и много смеялась. А увидев моих слоников, вообще пришла в неописуемый восторг. На полках, где были собраны ее коллекции, оставалось еще немного места, так что Анжела разместила моих слоников там.
— Пусть стоят все вперемешку, твои и мои, — сказала она. — Ведь теперь все они принадлежат нам, мы теперь — одна семья, мы с тобой и наши слоники.
Сицилианской лошадке нашлось место на книжном стеллаже. Но когда наконец все разместили, Анжела вдруг расплакалась. От неожиданности я даже перепугался.
— Что с тобой? Анжела, любимая, почему ты плачешь? — Я крепко прижал ее к себе.
— Да так, ничего…
— Но все же что-то есть? Скажи!
— Я… Я так счастлива… — сквозь слезы ответила она. — Наконец ты по-настоящему у меня!
— Да, — сказал я, глядя через ее плечо вниз на сияющее море. — Наконец-то по-настоящему у тебя.
— Вы хотели меня видеть, фрау Хельман?
— Я сделала то, что вы просили. Вот, — сказала Бриллиантовая Хильда. Она лежала, как всегда, в своей роскошной кровати с завитушками, но сегодня на ней не было никаких драгоценностей и вид у нее был весьма изможденный. Это происходило в понедельник, вскоре после полудня. Она показала на стопку исписанной бумаги рядом с кроватью. Я сел и прочел признание Бриллиантовой Хильды очень внимательно, вдумываясь в каждое слово, в каждую строчку. Она на самом деле признавалась во всем, называла обстоятельства, даты и имена. Только имени нанятого Килвудом киллера она не назвала, видимо, действительно его не знала, сам Килвуд был мертв, так что уже не мог его назвать, а Саргантана, естественно, отказался это сделать…
— Довольны? — злобно спросила она.
— Да.
— А что насчет тех денег, которые вы хотите с нас еще содрать, ваш ежемесячный апанаж? Каким образом вы желаете их получать?
— Об этом я вам еще сообщу.
— Когда?
— Очень скоро, фрау Хельман.
С письменным признанием Хильды в руках я поехал к нотариусу Шарлю Либелэ. Мы положили это признание в большой конверт из плотной бумаги, опечатали его и отправились пешком в Национальный парижский банк, чтобы положить в арендованный ранее сейф. После этого я попрощался с Либелэ и пошел побродить по городу, а потом спустился к бульвару Круазет. Я долго стоял у края променада и смотрел на два авианосца на рейде. Я думал о том, что стал теперь не намного лучше тех, кто виновен в гибели Хельмана, но мне все же казалось, что я действовал лишь логично и последовательно. И вдруг опять увидел того молодого художника, который развешивал здесь свои картины. Он тоже сразу меня узнал и очень вежливо поздоровался. Я подошел к нему, и он сказал, что я принес ему удачу. За истекшее время ему удалось продать четыре картины.
— Вот и чудесно, — проронил я.
Он заметил, куда я смотрю, и тоже взглянул на авианосцы.
— Ужасные громадины, верно?
— Да уж, — кивнул я. — В самом деле, чудовищные сооружения.
Летнее казино «Палм-Бич», в противоположность зимнему старинному «Муниципаль», было современным зданием, широко раскинувшимся, вытянутым в длину, и помещения в нем были очень просторные. Вечером 4-го июля весь его фасад был залит светом прожекторов.
Ко входу подъезжала одна машина за другой. Полиция оградила всю площадь перед «Палм-Бич». Мы с Анжелой приехали вместе с супругами Трабо в их «роллс-ройсе». Один служитель казино помог Паскаль и Анжеле выйти из машины, другой отогнал «роллс-ройс» на стоянку. Клод и я явились в белых смокингах, Паскаль надела лиловое вечернее платье, на Анжеле был лимонно-желтый вечерний туалет из муслина с множеством колоколообразных воланов, который она купила в салоне «Старая Англия» в Хуан-ле-Пене. На ней были и бриллиантовые серьги, которые я ей подарил, и обручальное кольцо, и еще одно кольцо с большим бриллиантом, и бриллиантовое колье — эти драгоценности она сама заработала.
Красный ковер устилал всю площадку до самого пандуса. По нему мы и вошли в длинную галерею, окружавшую здание казино. Слева, неподвижные, словно статуи, стояли французские полицейские в голубых мундирах, белых гамашах, белых перчатках и белых кепи. Справа, так же неподвижно, — американские матросы, с ног до головы в белом. Прожектора здесь буквально слепили, вспышки фотоаппаратов то и дело заставляли вздрагивать, жужжали кинокамеры. Мы прошли сквозь строй неподвижных фигур и через внутренние помещения казино вышли на огромную террасу. Здесь, возле самой сцены, стоял столик, к которому нас подвел метрдотель. Терраса доходила почти до самой воды, за сценой уже простиралось море, которое сейчас играло и переливалось в лучах множества прожекторов. На двух дощатых помостах были установлены телевизионные камеры. Трое операторов с портативными кинокамерами на плече прохаживались между столиками. А уж фотографов здесь было не меньше двух десятков.
В этот вечер я встретил здесь тех, кого на Лазурном Берегу называют сливками сливок общества, и мне стало нехорошо при мысли, до какой степени я неуместен здесь и в то же время — как нам обоим, Анжеле и мне, было необходимо находиться здесь, среди очень богатых, очень знаменитых, очень могущественных и очень красивых. Анжела и супруги Трабо наперебой называли мне тех, кого знали: тут были «отцы города» из Канн и Ниццы, политики из Южной Франции, префекты нескольких департаментов, аристократы, художники, музыканты, ученые, промышленники и банкиры — и конечно же супружеские пары Тенедос, Фабиани, Саргантана, Зееберг и Торвелл. Присутствовали здесь и высшие чины французских и американских вооруженных сил. Все женщины были в вечерних туалетах, мужчины в смокингах, офицеры в парадных мундирах с огромными орденскими колодками, а драгоценности, которые я здесь увидел, стоили в общей сложности многие сотни миллионов долларов.
