— О господи! — прошептала она. — Ведь Иван говорил, что она умерла!..
— Ну что, договорились до чего-нибудь? — участливо спросил Воронин, а американец изумленно посмотрел на разукрашенного хоккеиста и сконфуженно хмыкнул.
— Все в порядке, господин Воронин, — холодно ответила Анна Сергеевна.
— В общем, так, — сказал Савичев. — Я остаюсь в городе до конца полуфинальной серии.
Моя мать находится при мне. После третьего апреля я вылетаю в Чикаго вместе с господином Райаном Барнеттом и только в США подписываю контракт. Кому пойдут деньги, меня не интересует, потому что я вынужден проявлять в этом вопросе минимум интереса. Если «Кристалл» все-таки обыграет без меня и Смолинцева ваш несчастный «Сатурн», прошу меня не увечить и не убивать. Я все сказал.
Этот внушительный монолог был произнесен тоном настолько властным, уверенным и в то же время сдержанно-насмешливым, что Воронин взглянул на молодого человека с невольным уважением и симпатией.
— А засим, — уж откровенно издеваясь, проговорил Алексей, — я изволю принять ванну.
Глава 8
ФОРВАРД УХОДИТ В ПРОРЫВ
Не успел Савичев раздеться, чтобы окунуться в великолепную большую ванну с ароматной белой пеной по поверхности воды, как в дверь постучали.
— Ах, чтоб тебя… — пробурчал он, ввинтив в окончание фразы пару пышных нецензурных эпитетов, и, повернув предохранитель, открыл дверь, и в ту же секунду стройная девичья фигурка прошмыгнула в ванную комнату.
Юля быстро захлопнула за собой дверь и повернула до упора ручку предохранителя, после чего бросилась Алексею на шею и расплакалась.
— Да ты что?.. — не понял он, машинально гладя ее по растрепавшимся каштановым волосам и чувствуя, как она все сильнее прижимается к нему, часто и как-то по-детски вздрагивая всем телом.
— Не верь… — бормотала она, всхлипывая, — не верь никому… они все заодно против тебя… против меня…
— Ты о чем, девочка? — с совершенно неожиданной даже для себя самого нежностью спросил он. — Кто?
— Она тоже с ними… не верь ей. Она заодно с моим… она теперь жена моего отца, — пробормотала Юля.
— Кто — она? — снова не понял Савичев. — При чем здесь жена твоего отца? Он же умер, твой отец…
Она разжала руки и легким движением сорвала рубашку, выданную Алексею из гардероба Воронина, вернее, кого-то из его подручных, потому что одежда с плюгавого шефа «Сатурна» просто не налезла бы на широченные плечи Савичева. Затем все так же без тени смущения сняла с него тренировочные адидасовские брюки, надетые на голое тело, и толкнула в ванну. Алексей не ожидал этого и свалился в воду, подняв целый шквал брызг. Как странно… он, обладающий звериной, рысьей реакцией, не успевал угадывать немыслимо быстрые движения этой странной девушки.
— Ты очень уж разукрашен, я тебя помою, — переходя на беспричинный звонкий смех, произнесла она, медленно стягивая со своего тела античной богини скудное обмундирование, состоящее из открытого короткого платьица, под которым ничего не было.
Хотя ничего — это как сказать, этого «ничего» Алексею так захотелось, что в глазах появилась красная пелена, сопровождающаяся крупной дрожью во всем теле. И прочими физиологическими процессами, которые можно оставить без комментариев вследствие их пугающей очевидности.
Юля села в воду рядом с Савичевым и, вытянув ноги, заговорила:
— Ты, конечно, думаешь, что я сумасшедшая, да, Леша?
И, не дожидаясь его ответа, продолжала, растягивая гласные:
— Ну да-а-а… Особенно после вчерашней кутерьмы. Ведь тебе понра-а-а-авилось?
Она потянулась всем телом, размазывая левой рукой пену по обнаженной груди, отчего Савичев судорожно сглотнул и, вцепившись в собственное горло, сдавленно проблеял нечто вроде «угу».
Юля внезапно снова начала плакать, и Савичев, окончательно утомленный сменой настроений своей случайной подружки, осторожно обнял за плечи и поцеловал — неловко, куда-то в ухо.
— Успокойся, ну успокойся же! — воскликнул он, сам тем не менее дрожа от возбуждения.
Она откинула с лица длинные пряди мокрых спутавшихся волос — и вдруг, быстро глянув на него, вцепилась в его шею яростным, колючим, сводящим с ума поцелуем. Как тогда, ночью.
— Ax, ты… — пробормотал он, задыхаясь, и одним движением развернул ее к себе, уставив в свою грудь острые соски ее матовых вздымающихся полушарий и ловя на лице прерывистое, жгучее дыхание.
Ни одна, ни одна женщина даже близко не могла…
Она снова приникла к нему, уже не к шее, а погрузив свою прекрасную голову в воду между его ног. И хотя в воду нырнула она, а не он, рот Алексея судорожно раскрылся, не находя воздуха…
Все снова рухнуло, как тогда…
— Мы залили весь пол, — сказала Юля, счастливо смеясь и показывая в чудесной улыбке ровные жемчужные зубы, — это прекрасно.
— Божественно, — пробормотал Алексей, с силой проводя рукой по ее спине. — Ты… я не знаю, что сказать.
— Хоккеисты вообще народ бессловесный, — смеясь уже одними глазами, сказала она. — Хотя ты в этом плане не худший. А в сексе вообще лучший.
— Из хоккеистов? — машинально спросил он.
— Включи воду, — серьезно сказала она, — и добавь пены. Надеюсь, мы не затопили соседей.
В ее облике сейчас светилась та здравомыслящая разумность, что так явно бросается в глаза у множества прагматичных людей нашего времени и так неуместна у случайных мотыльков, залетевших на губительное пламя переломной эпохи. Таких мотыльков, как она.
— Ты стала другой, — произнес Савичев. — Так я не услышал ответа на свой вопрос.
— Какой вопрос?
— Про секс с хоккеистами.
Она усмехнулась.
— Мы не можем тратить время даром, — сказала она, — его не так много. Впрочем, я тебе отвечу. Ты лучший не из хоккеистов. Ты просто лучший мужчина, который был у меня.
Он горько усмехнулся:
— А сколько их было всего?
— Много, — ответила она. — А у тебя было много женщин?
— Но с тобой не сравнится никто, — печально произнес он, — даже страшно.
— Боишься влюбиться? — спросила она.
Савичев пожал плечами и вопросительно взглянул на девушку.
— А вот этого не надо, — сказал он, и непонятно было, к чему отнести его слова: к вопросу или же к возможности, которую он сам назвал страшной, — возможности зависеть от этой непонятной, взбалмошной и, по-видимому, психически больной девушки.
Она рассмеялась и погрузила свое тело во вновь до отказа наполненную ванну.
— Лучше скажи, что ты хотела сообщить мне, — произнес Алексей. — Про кого ты говорила и при чем здесь жена твоего отца?
Юля вздохнула и, вцепившись левой рукой в бортик ванны, словно пытаясь сохранить равновесие, ответила:
— А… у меня был очередной психоз. Хотя нервы нервами, а все равно я твердо знаю, что ты не должен верить своей матери.
— Что ты несешь?
— Ага, это по принципу: «А что это ты несешь, Красная Шапочка?..» И не смотри на меня непонимающим взглядом, я выразилась, кажется, достаточно ясно.
— Я не должен верить своей матери? — медленно переспросил Савичев. — А кому я должен верить?.. Тебе, что ли?
— Это как знаешь. А твоя мать — она теперь жена моего отца. И это все, этого достаточно, чтобы…
— Да что ты мне тут лапшу на уши вешаешь, — уже вспылил Алексей, — моя мать, твой отец… Что-то я не слыхал, чтобы она снова вышла замуж.
— А ты бы у нее спросил, Алеша, — печально произнесла Юля. — Она бы что-нибудь и ответила. Ты же фактически не видел ее два года, с тех пор как играешь в местном «Кристалле».
— Замужем за твоим отцом? — неуверенно переспросил Савичев.
— Моего отца зовут Конышев Иван Всеволодович, номинально он довольно крупный бизнесмен, но в соответствующих кругах более известен как Кондор, лидер Задольской преступной группировки.
— Ты сошла с ума! — пробормотал он.
— Конечно, легче сделать такой вывод, чем поверить племяннице негодяя Воронина и впустить недоверие в отношения с собственной матерью. Ты не обязан верить мне, я просто говорю тебе: остерегись.
Савичев почти с неприязнью глянул на девушку и процедил:
— Посмотрим…
— Если Воронин еще пытается рядиться под честного бизнесмена с джентльменским набором криминальных ухваток, то все его подручные, начиная с их главарей Башкова и Нагиева, — просто убийцы. Если ты будешь мешать им, а еще хуже — моему отцу, которого я давно таковым не считаю, тебя попросту убьют, как убили Смолинцева и Костичкина.
— Но Смолинцев только ранен и лежит в больнице, — попытался протестовать Савичев.
— Значит, они убьют его в больнице. Им не нужны свидетели.
— Я не хочу тебя обидеть, Юля, но… я не знаю, как тебе верить. Ведь ты… это…
— Ну-ну, договаривай. Ведь ты наркоманка, истеричка и вообще не в себе, это ты хотел сказать? — докончила она.
— Это не так, — пытался слабо протестовать он, обнимая ее. — Я не хочу считать тебя…
