— По техническим причинам дискотека отменяется. Администрация приносит свои извинения. Просьба всем покинуть помещение.
Раздались возмущенные возгласы и звон разбитого стекла. Видно, кто-то уронил бокал.
— Ты кто такой, чтоб здесь командовать?! — выкрикнула какая-то толстуха. Остальные одобрительно загудели.
Вступать в пререкания Гоша счел ниже своего достоинства.
— Я же сказал, прошу разойтись! — повторил он твердо.
— Да что вы смотрите на этих козлов! — завизжала вдруг одна из девушек, подступая к Гоше, с отчетливым намерением вцепиться ему в волосы. — Набейте им морду! Вас же больше!
Суровое лицо Гоши окаменело. Он не шелохнулся, лишь сжал зубы, так, что проступили тяжелые скулы. Я понимал, что теперь он не отступится. Мои охранники стояли рядом, и выражение их оскорбленных физиономий не сулило ничего хорошего. Приказы Гоши они выполняли беспрекословно, и то, что кто-то осмелился с ним спорить, их коробило.
Отсиживаться дальше, делая вид, что я зашел сюда случайно, поболтать со швейцаром, я не мог. Проклиная про себя Гошину строптивость, я пробормотал Наташе, что сейчас вернусь, снял пиджак и присоединился к своим, прикидывая наши шансы в предстоящей драке. Шансы, в общем-то, были. Но не на победу.
Перепуганные официанты сгрудились в проходе. Бледный метрдотель метался между ними, не зная, что предпринять.
Мое присутствие Гошу окончательно распоясало.
— Считаю до трех! — торжественно заявил он. — Раз. Два!
Я думал, сейчас начнется. По моим расчетам, на «три» я успевал дать в челюсть парню передо мною и врезать по печени тому, что сбоку. Дальше пошла бы свалка.
Драки, однако, не случилось.
— Да ладно! — подал, наконец, голос один из парней, по-видимому старший в этой компании. — Чего связываться с идиотами. Бандиты какие-то! Да и поздно уже. Все равно, домой собирались.
Призывавшая к сражению девушка плюнула в нашу сторону, и «Золотая нива» гуськом поплелась к выходу.
— Не забудьте заплатить по счету! — добавил Гоша, торжествуя.
— Я тебя убью, — процедил я Гоше сквозь зубы.
— Никак нельзя, — ответил он строго. — Три семьи кормлю.
6
— Вообще-то с твоей стороны это свинство! — возмущенно сообщила мне Наташа, когда мы сели в машину. — Какое право ты имел выгонять людей! Ты испортил им праздник! Мы должны были уйти.
— Мы и ушли, — сказал я. Наверное, она была права. Перед уходом я, правда, сунул метрдотелю полторы тысячи долларов в качестве компенсации за скандал, но совесть меня точила. — Я не могу быть таким хорошим, как тебе хочется. Мы слишком редко видимся.
В ответ она фыркнула.
— А ты действительно собирался драться? — вдруг поинтересовалась она, в присущей ей манере перескакивая с одной темы на другую.
— А что мне оставалось делать, — угрюмо отозвался я. — Смотреть, как по моей вине бьют мою охрану?
— Дурь какая-то! — возразила она. — Хоть у кого-то в вашей милой команде должна же быть голова на плечах! Кстати, куда мы едем?
— Мы уже приехали, — ответил я, останавливаясь возле своего дома.
— И к тому же ты наглец! — заключила она, выходя из машины. — Я не собираюсь с тобой спать.
— Я надеюсь, — заметил я. — Спать можно и по отдельности.
Она вновь фыркнула.
У меня дома мы еще с полчаса сидели на кухне, пока она заканчивала очередной бокал мартини, а я обдумывал дальнейший план действий.
Когда мой взгляд падал на ее плавные бедра с узкими коленками, я чувствовал сухость во рту и жаркую истому в крови. Я торопливо поднимал глаза, видел ее полные губы и понимал, что если я не поцелую ее сейчас, то до конца своих дней буду считать, что жил я зря.
Но чудом сохранявшиеся остатки разума подсказывали мне, что эту ночь лучше пропустить. Градус влечения должен быть одинаков, иначе все теряет смысл.
Отчаянным усилием я дотоптал в себе зверя и поднялся.
— У меня здесь две спальни, каждая с душем, — произнес я как можно более обыденно. — Пойдем, я покажу тебе твою.
Ее ночные глаза удивленно распахнулись, потом в них мелькнуло что-то, похожее на уважение.
— Ты уже устал? — спросила она осторожно. — Я надеялась, что мы еще поболтаем.
— Я не устал, — ответил я честно. — Просто еще пять минут, и я не выдержу.
Она обожгла меня взглядом, но промолчала. Больше она ни о чем не спрашивала.
Я проводил ее в крыло, где жил мой сын, когда гостил у меня, пожелал спокойной ночи и ушел.
Черт, я действительно ушел, чтобы до четырех часов ночи ворочаться на кровати, попеременно то открывая книги, в которых не понимал ни слова, то вставляя в видеомагнитофон кассеты с мелькавшими кадрами вместо фильмов.
Наверное, я поступил правильно. Но очень глупо. Черт. Черт.
Вскочил я по обыкновению рано и, спустившись вниз, попросил охрану, которая всегда прибывала к восьми, съездить и купить штук двадцать роз.
Через полчаса с этой охапкой я поднялся к ней, положил цветы на подушку, рядом с ее лицом, и осторожно поцеловал ее в густые, разметавшиеся волосы.
Тяжелые ресницы поднялись, открывая яркие, даже после сна, черные глаза.
— Ой, это опять ты?
— Извини, — сказал я. — Я здесь живу. Так получилось.
Она перевела взгляд на цветы.
— Это мне? Серьезно?
— Я подожду тебя внизу, — сказал я вместо ответа.
Минут через сорок она спустилась на кухню свежая, как розы, которые держала в руках, и яркая, как всполох. Когда мы пили кофе, она посмотрела на меня с веселым вызовом и, все-таки, спросила:
— Почему ты не пришел ко мне ночью?
Я с сожалением вздохнул.
— Ты мне слишком нравишься. Я не хочу красть мгновения. Если это надолго, то зачем спешить? А если мимолетно, то не стоит и стараться.
— Ты очень испорченный, — сказала она нежно. — И ты мне очень нравишься. Только знаешь что? Не проси номер моего телефона. Я сама тебя найду. Я тоже хочу быть уверенной, что это надолго.
Я велел охране отвезти ее домой, и она исчезла. С цветами. И моим усталым сердцем, прихваченным невзначай.
Черт. Дурак. Черт.
1
Обычно охрана провожала меня в аэропорт в полном составе, все шесть человек. Такой порядок завел Гоша, по одному ему известным причинам. Но сам он на этот раз взял выходной. Он уже дважды манкировал моими проводами. У Гоши были резоны.
Дело в том, что во время одного из наших последних визитов в Москву, когда Гоша летал с нами, мы с Храповицким затащили его в ночной клуб со стриптизом, который Гоша прежде видел только в кино. Считая, что расфасовка денег по трусам танцовщиц умаляет наше достоинство, мы поручили это Гоше. И разменяв мелочью пару тысяч долларов, посадили его на раздачу.
Гоша добросовестно выдавал купюры подходившим к нему обнаженным девушкам, которые в благодарность залезали ему на колени, елозили грудями по его лицу, расстегивали ему рубашку и всячески вовлекали в процесс, не совместимый с его служебным долгом. Что чувствовал при этом Гоша — понять было невозможно, его лицо оставалось суровым и неприступным. Но когда мы вернулись, он сослался на простуду и три дня не появлялся на работе.
Потом он признался мне, что трое суток пролежал на диване в угаре воспоминаний, запретив жене подходить к нему и даже обращаться.
— Я ведь никогда ни такого количества голых женщин не видел, ни такими деньгами не швырялся, — рассказывал мне Гоша, содрогаясь от переживаний. — И вот лежу я, а у меня перед глазами все это вновь и вновь прокручивается. Эти женщины голые. А я все сую им деньги, сую. Чуть из семьи не ушел, честное слово.
С тех пор, сообщив, что семейный покой дороже разврата, он от поездок в Москву категорически отказывался и даже в аэропорт не ездил, чтобы мы насильно не затолкали его в самолет.
Рядом со мной сейчас сидел Николай, исполнявший обязанности начальника смены. Это был крупный накачанный тридцатилетний парень, с застывшим угрюмым лицом. До того, как начать работу у меня, он служил военным летчиком в чине капитана. Кажется, он летал на вертолетах и твердо помнил, что в момент опасности надо рвать штурвал на себя. В результате он расколотил мне не одну машину. Но равных в исполнительности он себе не имел. Приказ начальника был для него высшей истиной, обсуждение которой он полагал кощунственным.
Чувства юмора Николай был лишен начисто, чем часто пользовался Гоша в своих проделках.
— Собаку мы похоронили, — коротко доложил мне Николай, когда мы проехали полпути.
— Какую собаку? — не понял я.
— Которую вы ночью сбили, — пояснил он. Всегда помня о своих обязанностях, он не поворачивал головы и не сводил глаз с дороги.
— Я не сбивал собаки, — пробормотал я растерянно.
— Может, забыли, — предположил Николай. — Мне Гоша позвонил ночью, в два тридцать, сказал, что на кольце, как к вашему дому сворачивать, лежит собака. Овчарка. Что вы ее сбили случайно, когда возвращались. Расстроились. И велели похоронить. Я тут же собрался, взял машину, собаку нашел. Завернул в целлофан, отвез в загородный парк и там закопал. Место отметил. Если вы вдруг захотите посмотреть.
