4
Александр Юрьевич не зря считался одним из лучших знатоков в области геральдики. Разбуженный посреди ночи, он мог прочесть целую лекцию о родовых гербах французских рыцарей, русских князей или древнеиудейских царей. Особое хобби, связанное с основной работой. Вот почему давеча ему не составило труда определить многофигурный знак на постаменте стелы как символ династии Прошянов – весьма влиятельных в свое время князей в Закавказье.
Теперь же, покинув библиотеку и бродя по притворам, залам и галереям монастыря, он обнаружил еще несколько изображений мифической головы льва и орла с овечкой в когтях. Одно из них помещалось на базальтовом зале фасада здания в западной его части, другое – на купольной базилике, третье – в углу орнаментального узора в трапезной, представлявшего собой библейскую сцену жертвоприношения Авраама. Четвертое находилось над странной дверью в половину человеческого роста, рядом с жилыми кельями, в одной из которых обосновался и Прозоров.
Еще ранним утром, когда Александр Юрьевич спешил поведать своему давнему приятелю о трупе Матвея Матвеевича, эта неестественная дверца без всяких следов замочной скважины смутила его сознание. Сейчас он вновь внимательно осмотрел ее, обнаружил родовой герб Прошянов, но не увидел никаких признаков того, что ее когда-либо открывали. Да и возможно ли это вообще? Если только хитроумный запор не находится где-то рядом или внутри.
Однако теперь было ясно, что монастырь когда-то принадлежал именно Прошянам. То есть, углубляясь еще дальше, самому Бабеку. «Краснознаменному» истребителю арабов. И наконец, пятый родовой знак Сивере изыскал в главном монастырском дворе, где лежало каменное изваяние огромной рыбины с полуразрушенным хвостом. Это был так называемый вишап, олицетворявший плодородие и ставившийся в древние времена для хранения воды. Хорошо знакомый герб красовался на морде зубастого чудовища. И выгравирован он был значительно позже самого вишапа, иначе столь заметную деталь постигла бы участь хвоста.
– Прошяны ставили повсюду свои метки, – пробормотал Сивере. – Словно хотели обозначить себя хозяевами монастыря. Как коты на прогулке.
Александр Юрьевич отступил в сторону, едва не толкнув захихикавшего Багрянородского.
– Давите меня, давите! – зазубоскалил тот. – Целый час за вами хожу, наблюдаю и не могу понять: кто из нас частный детектив, вы или я? Чего-то вы все ищете, рассматриваете… Бормочете. Ладно, я на отдыхе. А вы? Неужто решили археологическими раскопками заняться? Бросьте, перенапряжетесь до смерти.
– Гм-м… – только и произнес Сивере.
– Вы, наверное, и не знаете, что у нас тут ночью один человек помер. Старичок очкастый. Наш сосед, кстати.
– Знаю, – кивнул Александр Юрьевич. – Все смертны.
– Странно это, – продолжил Багрянородский. – Я имею в виду то, что вы приходили ко мне в шестом часу утра. Очень странно.
– Я шел не к вам, а к Про… К Терракотову.
– Странно, – в третий раз повторил Багрянородский. – Ночью из его комнаты слышались какие-то крики. Может, он сам во сне кричит? Нервы? Плохой сон – признак больной совести.
– А сами-то вы ночью с кем развлекались? – напрямую спросил Сивере.
– Это, брат… история! – туманно ответил тот. – Поэма, слов нет. А пошли-ка, познакомлю с одной занятной парой.
В монастырский двор вышла на прогулку пожилая супружеская чета, и Багрянородский направился к ним. Сиверсу ничего не оставалось, как пойти следом. Мужчине и женщине было лет под семьдесят. Их сморщенные лица напоминали печеные яблоки или особый сорт груш.
– Комамберовы, – представил супругов Багрянородский. – А это – профессор Сивере, доктор исторических наук и членкор Академии естествознания.
Александр Юрьевич досадливо поморщился, Багрянородский с каким-то азартом потер руки, а женщина с ходу заявила:
– А вот мой муж – гений. Да-да, Валентин Данилович – выдающийся писатель современности.
– Полно, Машенька! – с видимым удовольствием обронил Комамберов, испытующе глянув на Сиверса.
– Не читал-с, – смущенно сказал тот, не понимая, зачем позволил себя втянуть в новое знакомство.
– Естественно, – благосклонно кивнул «гений». – Все мои произведения будут опубликованы только после моей смерти. Я так решил, и вы не сможете меня убедить в обратном.
– Дая, право, и не пытаюсь, – усмехнулся историк.
– Никто не сможет, – с нажимом договорил Комамберов. – Нет, никто. Выбросьте это из головы.
– Не буду настаивать, коли вы того хотите, – резюмировал Александр Юрьевич, считая, что разговор на этом и закончен.
Багрянородский за спиной Комамберовых беззвучно смеялся, широко раскрывая рот, в котором сверкало несколько золотых зубов. Разевала пасть и каменная рыба во дворе, будто вторила этому клоуну в облике частного детектива. Но Сивере жестоко ошибался. Мучения еще не окончились.
– Он пишет пророческие вещи, – сказала супруга. – Все сбывается. Это особый дар.
– Очень рад, – уныло отозвался Сивере. – Наверное, страшно любопытно. Придется подождать, когда все это можно будет прочесть. А пока я пойду, ладно?
– Нет. Можете и не дождаться, – как-то нехорошо усмехнулся Валентин Данилович. – Поэтому иногда, в виде исключения, я читаю отрывки из своих рукописей знакомым. Для их же пользы.
– Да-да! – подтвердила супруга. – Очень разумно уже при жизни услышать слова гения. Познать будущее. Я думаю, Валентин Данилович прав: вы достойны его выбора. У вас милое, интеллигентное лицо.
– Еще какое! – радостно подтвердил Багрянородский.
«О, нет!» – хотел воскликнуть Александр Юрьевич, но… сдался, поскольку «гений» уже вытаскивал из кармана плаща ученическую тетрадь. Лишь вяло произнес:
– На какую тему?
– Россия в две тысячи семнадцатом году, – ответил Комамберов, взглянув на часы, словно они отсчитывали не минуты, а годы или даже века. – Видите ли, по моим прогнозам произойдет следующее. После исчезновения с карты мира Украины, которая уничтожит сама себя, начнется затяжная война с Европой. Штаты увязнут на Ближнем Востоке и не смогут вмешаться в полную силу. К тому же у них самих вспыхнут такие волнения, что мало не покажется. Негры, как обезумевшие бизоны, начнут топтать всех подряд. Вдобавок – серия природных катастроф. А самая страшная из них – это извержение вулкана в Йеллоустонском заповеднике. Но «проснется» он в две тысячи двадцать седьмом году. Более половины Америки погибнет. Что же мы увидим? США, как глобальная империя, прекращает свое существование, превращается в некое подобие Гондураса. Франция, Англия, Германия униженно на коленях просятся под наше крыло. В Ростове проходит открытый судебный процесс над президентом Америки и более мелкой шпаной – недобитыми порошенками и Турчиновыми. Гуманизм нашего президента беспределен – их всех приговаривают всего лишь к ссылке на дно Байкала, дают водолазные костюмы с запасом кислорода на четыре часа…
– Позвольте! – остановил Комамберова Сивере. – Это ведь памфлет какой-то. Сатира?
А сам подумал: «Душевнобольной, с ним надо помягче».
– Нет, озарение! – пылко возразил Валентин Данилович.
А его супруга добавила:
– В одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году мой муж предсказал распад Советского Союза с точностью до мельчайших деталей, даже назвал имя будущего президента России, ошибся лишь на одну букву: Яльцин. Что вы на это скажете?
– Ничего, – грустно отозвался Сивере.
– А полгода назад он написал трактат о том, что произойдет в небольшом горном монастыре, где соберутся весьма необычные люди, – продолжила Комамберова. – Хотя тогда мы еще даже представления не имели, что приедем именно сюда. А это как вам понравится?
– Никак, – сказал Александр Юрьевич, которого вдруг что-то кольнуло в сердце. Но на сей раз услышанное заинтересовало его. А если этот «гений» в чем-то прав? Одержимые порой близки к истине. Сам Комамберов глубокомысленно молчал. Что касается Багрянородского, то он вообще куда-то исчез.
– А нельзя ли ознакомиться с этим трактатом? Для начала, – произнес Сивере.
– Можно! – кивнул Валентин Данилович, убирая тетрадь в карман. – Приходите к нам вечером. Комната номер восемь.
– Там и насладитесь истиной, – многозначительно добавила супруга. Очевидно, она буквально поклонялась своему мужу как божеству.
«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!..» Эту фразу шекспировского Гамлета Сивере твердил про себя неоднократно, пока шел к сокурснику. Ему было необходимо с кем-то посоветоваться, опереться на трезвый холодный ум. Прозоров, как практичный, волевой, целеустремленный человек, не подверженный интеллигентской рефлексии, мог бы помочь разрешить некоторые вопросы. Но Александр Юрьевич упустил из вида то обстоятельство, что его старый приятель и сам ныне скрывает какую-то тайну. Если только не изображает по университетской привычке Воланда.
