Сыщик выпрямился. Дождавшись, пока синагога опустеет, преступник выбрался из бимы и попытался взломать арон-кодеш. Не удалось. Тогда Пеле взломал второе хранилище. Тут неожиданно вернулся раввин, зажег свет, увидел грабителя. Дальше произошла драка – кто на кого напал первым, пока неясно. Результатом стало убийство раввина и бегство грабителя…
Розовски покачал головой. Все это было шито белыми нитками. Спрятаться внутри помоста мог только недомерок вроде Пеле. Но вот сдавить горло крупного и высокого раввина Элиэзера такой недомерок не мог. Для этого, во-первых, рабби Каплан должен был наклониться и терпеливо ждать, пока короткие и слабые ручки наркомана как следует обхватят его шею.
И еще одно смущало Натаниэля. Выброшенные из шкафа книги. Если вор побывал здесь ранее (иначе и быть не могло – выбрал же он заранее объект, иначе не лез бы в хранилище), то должен был знать: ничего ценного среди здешних книг не было. Ценного – с прикладной точки зрения, разумеется. Молитвенники, которые продаются на каждом шагу. Разрозненные тома Талмуда. Пятикнижие – в том числе, с параллельным русским переводом. Нет, это не добыча для взломщика.
– А как валялись эти книги? – спросил Натаниэль.
– Что значит – как валялись? – шамес недоуменно взглянул на него. – Так и валялись – по всей синагоге… – он задумался. – Ну, вот тут лежала книга, вот тут, – он принялся показывать пальцем. – Даже на рабби Элиэзере, благословенна будь его память, прямо на его правом плече тоже был молитвенник.
Розовски снова посмотрел на шкаф, потом на место, где лежало тело убитого раввина. Еще раз окинув взглядом внутреннее убранство синагоги, он подошел к одному из двух окон и выглянул из него.
Окно выходило во двор, на стену соседнего здания. Серая нештукатуреная стена была почти глухой, только на уровне второго этажа Натаниэль заметил небольшое окошко.
Небольшое, но вполне достаточное, чтобы в него пролез человек. Детектив внимательно осмотрел окна синагоги.
– Вы их часто открываете? – спросил Розовски шамеса, который неотступно следовал за ним и повторял его жесты: выглянул во двор, задрав голову уставился на окно соседнего дома, затем чуть ли не носом провел по оконным рамам. – В тот вечер они были открыты?
– Не помню, – шамес развел руками. – Полиция тоже спрашивала. То есть, я помню, что утром накануне я их открывал. Помню, что закрывал. не помню только, закрывал ли на защелку. Они тут тугие, – подняв одну из рам, он тут же продемонстрировал это Натаниэлю.
– Вот тут, по-моему, была открыта, – сказал шамес, указывая на своеобразную полунишу в дальнем конце зала. – В том закутке. Я оттуда звонил в полицию.
Натаниэль прошел на указанное место. Здесь окно могло быть и открытым и закрытым – его размеры не позволяли проникнуть даже такому миниатюрному вору, каким был Пеле. Детектив окинул взглядом высокий – до потолка – стеллаж с какими-то папками, тетрадями.
– Что вы здесь храните? – спросил он.
– Архив, – ответил Дарницки. – Пинкосы, письма. Просьбы. Мало ли…
Они вернулись в основной зал.
– Ладно, – сказал Розовски. – Значит, из свитков и утвари, кроме «Мегилат Эстер», ничего не пропало. А как насчет книг?
– Тоже ничего.
– Скажите, реб Иосиф, вам знакомо имя Даниэль Цедек?
Шамес задумался.
– Цедек… Цедек… Что-то знакомое… Да! – его лицо просветлело. – Это такой шлимазл, маленький, на мальчишку похожий? Вспомнил. Тощий, в чем только душа держится… Он за рабби Элиэзером как собачонка привязанная бегает, – тут Дарницки помрачнел и добавил упавшим голосом: – То есть, бегал. А-а… – он яростно махнул рукой. – Да… А что вы о нем спрашиваете?
– В тот день, накануне убийства он тут был?
– Тут? В синагоге? Так он в синагогу очень редко заходил. Он рабби Элиэзера на улице ждал, на углу. Рабби обычно приходил пешком. Так вот этот… Дани, да? Так этот Дани его встречал и провожал до калитки. А после уходил, да. Рабби мне рассказывал, что этот Цедек чуть ли не пять раз в тюрьме сидел. Наркоманом был. А потом все бросил. Рабби Элиэзер с ним как раз в тюрьме и познакомился. Он часто навещал заключенных, наш рабби, особенно тех, кто в этом квартале вырос. Да.
– И все-таки, – повторил Натаниэль, – в тот день он тут был? Не в синагоге, может быть, во дворе или на улице?
– По-моему, нет… Дня за два до того – был. Я запомнил, потому что Цедек зашел в синагогу. Редкий случай, я же говорю. Он рабби не дождался – просто рабби пришел в тот раз минут на двадцать раньше.
– И что же? – спросил Розовски. – Вы вспомните, вспомните, реб Иосиф, он при вас зашел?
– При мне, а как же. Так а что я должен вспомнить? Зашел и зашел.
– Как он себя вел? У вас не сложилось впечатления, что он присматривается к чему-то? К шкафам, к биме? К двери?
– Стойте-стойте! – воскликнул шамес. – Стойте-стойте, вы что имеете в виду, молодой человек? – оглянувшись и увидев, что все напряженно вслушиваются в разговор, Дарницки подхватил Натаниэля под руку и потащил во двор. – Вы что имеете в виду? – яростно зашептал он, хотя во дворе никого кроме них не было. – Вы думаете, этот сморчок убил рабби Элиэзера? Да он от слабого ветра с ног валился!
Это Розовски и сам знал.
– Успокойтесь, – сказал он. – Давайте присядем.
– И потом: я же вам говорю, – шамес все не мог успокоиться, – он же бегал за рабби хвостиком, как щенок, ей-Богу!
– Ладно-ладно, реб Иосиф, – Натаниэль подтолкнул шамеса к лавочке. – Бегал хвостиком… – он вздохнул. – Знаете, иногда человек с такой силой начинает ненавидеть собственного благодетеля, что готов не только задушить, а разорвать его на куски. Правда, это зависит от характеров обоих. Бывает, один другому поможет – по-настоящему, без дураков, – но потом все напоминает да напоминает об этом. Дескать, забыл кем ты был? И кем стал? Ничего мне от тебя не надо, только благодарность. И так все это обставляет, словно приговаривает к пожизненной благодарности. А это, знаете ли, такой наказание – особенно для самолюбивого человека! – Розовски огорченно покрутил головой. – Уж поверьте мне, как ни дико это звучит, но благодетелей и оскорбителей иные ненавидят примерно с равной силой… Однако что же мы стоим, давайте присядем, – он указал на пустую скамейку, рядом с которой они стояли.
– Давайте, – согласился шамес, мгновенно остыв. Они сели. Натаниэль вытащил из кармана пачку сигарет, закурил. Дым медленными струйками вился перед его лицом, поднимаясь вверх и растекаясь в прозрачном воздухе.
Было во всей этой истории несколько странностей, пока что выглядевших второстепенно, но, тем не менее, казавшихся детективу важными.
Предположим, что здесь действовали двое. Один – миниатюрный воришка Пеле, второй – громила-медвежатник. Пеле забрался в биму, потом, дождавшись, пока синагога опустеет, выбрался, открыл дверь сообщнику, ожидавшему во дворе. Тот попытался вскрыть арон-кодеш, не смог. Тут вернулся раввин. И схватился не с Пеле, а с его сообщником, физически сильным…
Натаниэль вспомнил показания двух свидетелей. Человек, вышедший из синагоги, по крайней мере, ростом был не ниже убитого. Иначе они бы не приняли его за рабби Элиэзера. Значит – если версия верна – они видели настоящего убийцу. И этот убийца был знаком с убитым. Жест. Жест, характерный для Каплана. Таковыми были и Пеле и, например, Иосиф Дарницки.
Натаниэль осторожно покосился на сидящего в глубокой задумчивости шамеса. Маловероятно, конечно, но разве не он первым оказался возле трупа?
Розовски и сам понимал, что подобное предположение абсурдно – отчасти по тем же причинам, которые заставляли его сомневаться в виновности Цедека. Он вернулся к мысли о соучастии. Что-то в ней есть. Но вопрос: куда, в таком случае, делся Пеле? Ведь второго выхода нет…
Его взгляд упал на здание, глухая стена которого с одной стороны ограничивала двор. Интересно, подумал он, вот такое количество недоштукатуреных, неготовых зданий в Израиле – это почему? По безалаберности? Или по старинному еврейскому обычаю, согласно которому при строительстве дома следовало одну стену оставлять неотштукатуреной – дабы показать Мессии, когда тот явится, что на зов его трубный бросил все дела, включая устройство собственного жилья, временного, как все в этом мире.
– Как много у нас в стране, оказывается, людей, ждущих прихода Мессии… – пробормотал он вслух.
– Что? – не расслышал шамес.
– Нет, ничего. А что в этом доме?
– Спортзал, – ответил Дарницки. – Клуб какой-то. Зал тренажеров. Я знаю?
– В тот вечер там никого не было?
– В тот вечер? – шамес задумался. – Может быть, Игаль был, с друзьями. Он занимается какой-то там борьбой, я в них не понимаю. Хотя нет, когда я запирал синагогу, там уже никого не было, свет не горел…
– Игаль? – Натаниэль вспомнил небритого парня, спорившего с шамесом. – Ах да, это парень… Чего он от вас добивался? Когда я подошел? Вы спорили о чем-то.
