Не знаю, какую из своих инструкций нарушая, он нырнул за барьер, защелкал какими-то выключателями, снял телефонную трубку, набрал одну девятку и положил трубку на стол. «Телефон теперь вроде бы не работает, а он как будто бы и ни при чем, — сообразила я, — всегда можно сослаться на неполадки на станции».
Отключив сигнализацию, он снял с дверной ручки автомат, сунул его в угол и уже гремел ключами, торопливо отпирая мощную дверь в офис.
Конечно, я могла бы и не разводить всю эту комедию и расставить все акценты через тридцать секунд после своего появления из лифта.
Ровно столько мне потребовалось, чтобы сделать шестьдесят шагов по коридору от лифта до «Зоны отдыха».
Но я терпеть не могу голливудских полицейских боевиков с их неизменными и совершенно ненастоящими драками. Вместо того чтобы за одну-две секунды овладеть ситуацией, они долго и тупо переглядываются с не менее медлительными и тупыми преступниками, а затем исполняют какой-то ритуальный танец, последовательно демонстрируя весь набор наиболее эффектных приемов восточных единоборств. С тупым мазохистским упорством они вновь и вновь подставляют свои физиономии под удары, от которых не увернулся бы разве что парализованный. А попав под удар силой в полтонны, лишь злобно оскаливаются, ну, может быть, иногда сплевывают выбитый зуб.
Все это не имеет абсолютно никакого отношения к настоящей драке, в которой никто и никогда не озабочен эстетической стороной, а все стремятся к результату. Мне совсем не нужно знать, красиво ли смотрятся мои движения, когда я наношу удар. А голливудская драка обязательно должна быть красива. Впрочем, красива — не то слово.
Понятия о красоте в Голливуде своеобразные. Это представления режиссера, сценариста, оператора и продюсера о том, что считает красивым массовый зритель. То есть к эстетике все это никакого отношения не имеет. К той, старой эстетике.
Потому что это другая эстетика. Эстетика массового сознания, больших аудиторий, арен и площадей, телевизора и видеокассет. Эстетика потребителя и потребительства, удовлетворения желаний, получения удовольствия. Главный закон современного искусства устанавливает сам зритель — «Сделайте мне красиво!».
«Красиво» в Голливуде — не всегда близко по смыслу к «прекрасно». Смешно сказать, но в их драках нет никакой логики.
Сценарист и режиссер поставлены канонами красоты своего «заказчика» — зрителя в совершенно идиотские условия. Главный герой с главным злодеем мутузят друг друга минут пятнадцать экранного времени, давая зрителю возможность насладиться их мускулами и выдерживая удары, способные свалить слона. Но победить-то главный герой должен. И вот на шестнадцатой минуте его удары, по своей эффективности выглядевшие только что дружескими шлепками, вдруг приобретают силу молота. А наковальней, естественно, становится физиономия главного злодея.
А поскольку тот всегда не просто обычный нормальный злодей, а олицетворение самого зла, победить его окончательно очень трудно, он ведь, как любое зло, очень живуч. Главный герой обычно обивает об него все свои кулаки, локти, ноги, череп, задницу и чем там он еще умеет драться. Злодею все нипочем. Потом ломает об него пару-тройку металлических предметов, каких-нибудь там лопат или грабель. Злодей при этом превращается в окровавленный кусок мяса, но продолжает «сражение».
Наконец ему отрывают голову, режут пополам, вдоль или поперек — по желанию режиссера, он разваливается на куски, растворяется в кислоте и т. д. и т. п. Зрителю демонстрируют сломанные и оторванные руки-ноги, расколотые головы, свежее человеческое мясо и прочие прелести. Главный герой обязан на все это зрелище реагировать так же, как среднестатистический голливудский зритель, то есть с некоторой долей отвращения и ужаса.
Все это вранье чистой воды. Мне, как вы понимаете, приходилось участвовать в драках, и я могу свидетельствовать с достоверностью очевидца.
Так вот. Меня совершенно не интересует то, что остается от моего противника после моих ударов. Мне совершенно наплевать, какой степенью увечий закончится моя атака, главное — вывести противника из строя, чтобы он не вывел из строя тебя.
Настоящую драку смотреть вовсе не интересно, а иногда даже страшно. Она молниеносна и жестока. Если мне нужно будет за первую секунду сломать три руки, я сделаю это, не думая ни о чем, кроме того, что во вторую — придется проломить еще и две головы. Иначе конец придет мне, то есть проломлена будет моя голова. И это чаще всего единственный вариант, который тебе отпущен.
Мне вовсе не хотелось увечить этого в общем-то понравившегося мне мальчика.
Кроме того, я терпеть не могу боли и, наверное, поэтому не люблю причинять боль людям, если есть возможность этого избежать.
Даже боль душевную, если, на мой взгляд, они ее не заслужили. Поэтому мне очень не хотелось, чтобы он понял, как жестоко я посмеялась над его искренними и откровенными желаниями.
Поэтому я ударила его со спины, пока он возился над замком.
Его сознание отключилось в момент интенсивного сексуального устремления. Мой профессиональный удар был практически безболезненным и отключил его как минимум минут на пятнадцать, я в этом не сомневалась. Фактически с тем же ощущением он и очнется. И далеко не сразу ему удастся сообразить, что же с ним произошло.
Если вообще удастся.
Из двери офиса на меня не пахнуло прохладой, как я и в самом деле рассчитывала. Там стояла такая же духота, что и в коридоре. Кондиционер, к моей досаде, скорее всего был выключен.
«Чертова жара», — пробормотала я уже самой себе и решила пока не одеваться.
Я перешагнула через моего парализованного поклонника и вошла в офис. Единственное, что меня сейчас интересовало, — кабинет Когтя. Дверь в него, как я и предполагала, оказалась не запертой.
Кабинет был пуст. Он оказался довольно тесным, видно, Коготь мужик все-таки прижимистый и не тратит деньги попусту. Я видела разные кабинеты, и большие, и маленькие, но этот был исключительно функциональным, приспособленным только для приватных бесед. Видимо, общие совещания и планерки проводились в соседних комнатах, поскольку в кабинете Когтя могли разместиться дай Бог четыре человека, включая его самого, да и то одному из них, пожалуй, пришлось бы сидеть у кого-то на коленях.
Когтевский стол был практически пуст, если не считать какого-то листа бумаги, небрежно брошенного посередине, и сотового телефона, лежавшего на краю стола.
Первым объектом моего внимания был, конечно, сейф.
Так себе сейф, несерьезный. Небольшого размера, правда, крепко вделанный в стену, так что не унесешь с собой. Чего я, разумеется, делать и не собиралась.
Это почерк грабителей-дилетантов, которые не могут справиться с замком и тащат с собой все, что ни попадя, в надежде на авось — вдруг да окажется внутри что-нибудь ценное. В девяноста пяти случаях из ста они таскают эти тяжести без толку, крупных денег внутри, как правило, не оказывается.
Ну я-то не грабитель. Я не за деньгами сюда пришла, а за информацией. За той, о которой Коготь не предполагал, что она попадет ко мне.
Обо всем этом я размышляла, пока мои руки внимательно ощупывали кодовый замок и чутко прислушивались к щелчкам цифрового механизма.
Ага! Вот оно. Я посветила фонариком на часы. Искомую комбинацию я нашла за три с половиной минуты. Не очень-то Коготь озабочен возможностью ограбления.
Посмотрим на свой улов.
Что за чертовщина? В сейфе всего одна тонюсенькая папка с десятком листков. Больше абсолютно ничего.
Не раз приходилось мне осматривать подобные потаенные конторские внутренности, чего в них только обычно не хранится: бланки, личные дела, трудовые книжки, телефоны, диктофоны, короче говоря — более-менее ценные и компактные вещи. И уж обязательно — печати и штампы с неизменной штемпельной подушечкой.
Здесь же из вышеперечисленного не было абсолютно ничего.
Я устроилась в когтевском кресле и перелистала папочку с документами.
Довольно монотонный набор документов: пять чековых книжек из пяти различных банков. Только один из них — тарасовский. Два московских, Польский национальный банк и коммерческий банк в Ганновере. Все книжечки довольно свежие, полгода не прошло, как открыта самая старая, московская, а ганноверский банк вообще только вчера выдал «Зоне отдыха» свою книжку.
Что бы это могло значить?
В раздумье я перебирала листки, пока мне под руку не попался листок, валявшийся на столе.
Первая же написанная на нем фраза заставила меня вскочить с кресла и, несмотря на жару, зябко поежиться.
«Привет, сыщица!»
Это была записка от Когтя. Адресованная мне.
Читать я не стала. Настроение мое резко качнулось к меланхолии.
Но только качнулось. Я не позволю себе раскисать из-за того, что противник попался настолько умный, что ему хватает таланта соперничать со мной и даже предвидеть мои действия. Ведь это же делает мою задачу лишь более интересной.
